— И когда это случится...
— Я вам сообщу.
Я взял шляпу и откланялся. И по дороге в редакцию от нечего делать размышлял о домовых.
Только-только я вернулся в редакцию и решил побездельничать часок-другой, как старику Дж.Х., нашему издателю, приспичило закатиться в отдел с одним из эпизодических визитов доброй воли. Дж.Х. — напыщенный пустозвон, не сохранивший ни грана честности. Он знает, что нам известно об этом, и мы знаем, что ему известно наше мнение, и все равно он продолжает ломать комедию, изображая из себя нашего доброго товарища, да и мы с ним заодно.
Он задержался подле моего стола, хлопнул меня по плечу и изрек зычно, так что голос раскатился по всей комнате:
— Ты потрясающе ведешь тему муниципальных фондов призрения, мой мальчик. Просто потрясающе.
Чувствуя себя последним идиотом и борясь с тошнотой, я встал и промямлил.
— Благодарю вас, Дж.Х. Это очень любезно с вашей стороны.
Что от меня и требовалось. Почти священный ритуал. Сграбастав мою ладонь, а другую руку возложив мне на плечо, он удостоил меня энергичным рукопожатием и сжал плечо чуть не до боли. И будь я проклят, если у него не увлажнились глаза, когда он объявил мне:
— Продолжай в том же духе, Марк, просто делай свое дело. Ты никогда об этом не пожалеешь. Мы можем не показывать этого демонстративно, но мы ценим честную работу и преданность газете. И каждодневно следим за тем, что делает каждый из вас.
С этими словами он бросил меня, будто обжегшись, и отправился приветствовать других.
Я опустился на стул, понимая, что остаток дня отравлен. Ежели я заслужил похвалу вообще, то предпочел бы, чтоб меня похвалили за что угодно, только не за фонды призрения. Паршивая колонка, я сам сознавал, что паршивая. И Пластырь сознавал, и все остальные. Никто не попрекал меня тем, что она паршивая, — никому на свете не удалось бы выжать из фондов призрения ничего иного, эти статейки обречены быть паршивыми. Но душу мне происшедшее все равно не грело.
И еще во мне зародилось неприятное подозрение, что старик Дж.Х. каким-то образом пронюхал о запросах, которые я разослал в полдюжины других газет, и дал мне мягко понять, что осведомлен об этом и что лучше бы мне поостеречься.
Перед полуднем ко мне подступился Стив Джонсон — он ведет в нашей лавочке медицинские темы наряду со всеми прочими, какие Пластырю заблагорассудится ему всучить. В руках он держал пачку вырезок и выглядел озабоченным.
— Очень совестно просить тебя об одолжении, Марк, и все-таки не согласишься ли ты меня выручить?
— Ну о чем речь, Стив!
— Речь об операции. Я должен бы проверить, как там дела, но не успеваю. Надо нестись в аэропорт брать интервью. — Он плюхнул вырезки мне на стол. — Тут все изложено.
И умчался за своим интервью. А я перебрал вырезки и вчитался в них. Да, история была из тех, что берут за душу. Мальца всего-то трех лет от роду приговорили к операции на сердце. К операции сложной, за какую до того брались лишь самые знаменитые хирурги в больших больницах Восточного побережья, да и вообще ее делали считанное число раз и никогда — пациентам столь юного возраста.
Трудно было заставить себя поднять телефонную трубку и позвонить: я почти не сомневался в том, что именно мне ответят. Я все-таки пересилил себя и, разумеется, нарвался на неприятности, каких следует ждать непременно, когда пытаешься что-то выяснить у медицинского персонала, словно они стерильно чисты, а ты грязная дворняжка, норовящая пролезть к ним со всеми своими блохами. Однако в конце концов я добрался до кого-то, кто сказал мне, что малец, вероятно, выживет и что операция, по-видимому, прошла успешно.
Тогда я набрался смелости и позвонил хирургу, проводившему операцию. Должно быть, я застал его в счастливую минуту, и он не отказался снабдить меня подробностями, каких мне недоставало.
— Вас, доктор, надо поздравить с успехом, — сказал я, и вот тут он впал в раздражительность.
— Молодой человек, — сказал он, — при операциях такой сложности руки хирурга — это всего лишь один фактор. Есть великое множество других факторов, которые никто не вправе считать своей личной заслугой. Внезапно его голос зазвучал устало и даже испуганно. — Произошло чудо. — И после паузы: — Только не вздумайте ссылаться на эти мои слова!
Последнюю фразу он произнес на повышенных тонах, почти прокричал в трубку.
— Даже не подумаю, — заверил я.
А после этого снова позвонил в больницу и поговорил с матерью мальчика.
Статья вышла что надо. Мы успели тиснуть ее в местном выпуске четырьмя колонками на первой полосе, и даже Пластырь слегка смягчился и поставил мою подпись вверху под заголовком.
После обеда я подошел к столу Джо-Энн и застал ее в растрепанных чувствах. Пластырь подсунул ей программу церковного съезда, и она как раз клеила предварительную статейку, перечисляя будущих ораторов, членов всяческих комитетов и все создаваемые в этой связи комиссии и намечаемые мероприятия. Вот уж дохлая работенка, самая дохлая, какую вам могут навязать, — пожалуй, даже похуже, чем фонды призрения.
Я послушал-послушал, как она сетует на жизнь, и задал вопрос: могу ли я рассчитывать, что у нее останется хоть немного сил по завершении рабочего дня?
— Я совсем измочалена, — сказала она.
— Спрашиваю потому, что надо вытащить лодку из воды и кто-то должен мне помочь.
— Марк, если ты рассчитываешь, что я поеду к черту на рога, чтобы возиться с лодкой...
— Тебе не придется ее поднимать, — заверил я. — Может, чуть-чуть подтолкнуть, и только. Мы используем лебедку и поднимем ее на талях, чтоб я позднее мог ее покрасить. Мне нужно только, чтобы ты ее придержала и не дала ей крутиться, покуда я тащу ее вверх.
Уломать Джо-Энн было не так-то просто. Пришлось забросить дополнительную приманку.
— По дороге можно будет остановиться в центре и купить парочку омаров, — заявил я. — Ты так хорошо готовишь омаров. А я бы сделал соус рокфор, и мы с тобой...
— Только без чеснока, — отозвалась она.
Я пообещал обойтись без чеснока, и тогда она согласилась.
Так или иначе, до вытаскивания лодки руки у нас в тот вечер не дошли. Нашлись занятия значительно интереснее.
Поужинав, мы разожгли огонь в камине и сели рядом. Она положила голову мне на плечо, нам было так удобно и уютно.
— Давай притворимся, — предложила она. — Притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь.
Притворимся, что мы в Лондоне, и это наш коттедж на равнинах Кембриджшира...
— Там же болота, — ответил я, — а болота — не лучшее место для коттеджа.
— Вечно ты все испортишь, — попрекнула она. — Начнем сначала. Давай притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});