Дежурный по батальону колебался еще пару секунд, однако чувство долга победило, и он, звеня ключами и матеря меня в голос, побежал отпирать оружейку. Проклиная все на свете, я выбрался вслед за ним из опустевшей лен-комнаты. Счастливые люди, которым не довелось разбить комбатское зеркало, уже образовали вдоль коридора длинную очередь, головой упиравшуюся в оружейную комнату, а хвостом — в ленинскую. Размазывая по лицу кровь из носа, я пристроился последним.
Канализационные трубы грохотали и рычали не переставая, и вскоре из туалета начал доноситься характерный плеск — судя по всему, жидкое дерьмо нашло дорогу наружу.
— Тумбочка! — страдальчески завопил несчастный дежурный: бросить открытую оружейку он никак не мог. — Ты что, не слышишь, что творится? Давай свободного дневального, олух!
— Дневальный свободной смены, на выход! — послушно гаркнул его помощник.
Искомый дневальный обнаружился в расположении первой роты. Грохоча сапогами, он добежал до туалета, рывком распахнул дверь и выдохнул: «Елки!» Потом он бросился внутрь, раздался грохот жестяного таза по кафельному полу, и больше дневального никто не видел.
Сколько времени прошло с этого момента до тех пор, пока из распахнутой настежь двери туалета не начало вытекать? Наверное, немного. По крайней мере дежурный не успел еще справиться с замком последней ружейной пирамиды, когда в коридор с мерзким масляным шумом хлынул мутно-коричневый поток гигантских червей вперемешку с пауками и жуками говенными.
Нет, это только сейчас смешно, это сейчас я по-идиотски хихикаю, а тогда было совсем не до смеха. Я прямо примерз к полу, внутри у меня стало прохладно и противно, будто я разом выкурил целую пачку ментоловых сигарет. За мгновение до того, как из туалета хлестнуло, я механически сделал два шага назад и оказался в ленкомнате. В голове у меня было пусто, в пальцах покалывало, дыхание в груди перехватило, словно я провалился под лед. Я протянул руку и аккуратно прикрыл за собой дверь. Я точно знал, что сейчас произойдет.
В коридоре возникла немая сцена. Все длилось, наверное, не дольше нескольких мгновений, но для меня, затаившегося за дверью, они растянулись на тысячелетия. Кто-то в задних рядах успел пронзительно взвизгнуть, кто-то, стоявший у двери, вывалился на лестничную площадку, кого-то вырвало — ив этот момент склизкие твари атаковали. Этот поганый маслянистый шорох я бы не спутал ни с чем. Судя по звуку, передвигались канализационные насекомые очень быстро, скорее всего, так стремительно, что порой глаз даже не успевал схватывать их перемещения. От прежней их медлительности и неуклюжести не осталось и следа. И их было слишком много. Мужики, я чуть не рехнулся, когда понял наконец, что происходит — а понял не сразу. Маленькие твари с разбегу впивались ребятам в ноги, рассекали одежду и кожу жуткими жвалами, карабкались еще выше. Они быстро расползались по коридору, словно мутное озеро серной кислоты.
Меня парализовало страхом и омерзением, прямо к полу пришпилило. За дверью паника поднялась, крик страшный, стряхивают ребята этих тварей, отрывают от себя, оставляя в теле жвалы, насекомые лопаются, из них какая-то мерзость хлещет... Паша Телепнев и Ромка Гецько сразу погибли: их повалили на пол и растерзали прямо перед туалетом. Я их по голосам опознал. Основная масса народа, придя в себя, ломанулась к выходу, а из тех, кто замешкался, не уцелел никто. Я слышал, как Ара орет в расположении первого взвода — видно, раненный, забрался на кровать второго яруса, чтобы не достали. Но его и там достали. Женю Камаева сожрали недалеко от ленкомнаты... И кровь, кровь, как из пожарного шланга, в потолок бьет — слышно, как документацию на стенде дежурного по батальону кропит крест-накрест красным... Противный звук такой: кровью по бумаге... Сам дежурный трясущимися руками на ощупь набивал автоматный магазин патронами из цинкового ящика, потрясенно глядя на бойню, происходящую перед оружейкой; с другого конца коридора через неравные паузы доносились торопливые металлические щелчки. Когда патроны влезать перестали, он торопливо вщелкнул магазин в ближайший автомат и нажал на курок. Разорванные пулями насекомые брызнули во все стороны, с влажным чмоканьем впечатываясь в стены. Потом из туалета выплеснулась новая волна шуршащей, чавкающей, отвратительно воняющей погани, и в коридоре, похоже, стало по колено кровавой каши из дергающихся, извивающихся, бьющихся в бешеной злобе, копошащихся насекомых тварей... Все, не могу больше...
Ладно. Вроде отпустило немного. Короче, дальше было вот чего... Стою я, значит, перед закрытой дверью, и прислушиваюсь к тому, что в коридоре происходит. Знаете, бывает иногда такое жуткое заторможенное состояние, — например, если махнешь разом пару стаканов водки или по башке получишь, — словно дело во сне или не с тобой происходит: вроде и страшно, и подташнивает, но знаешь, что в любой момент можешь проснуться или переключиться на другой канал, где мультики показывают, и поэтому ничего не делаешь, а стоишь и смотришь с дурацкой недоверчивой улыбкой, как кретин... Или слушаешь... Ч-ч-черт... В общем, слышу — ползет с той стороны Добрица, корешок мой покойный. Впусти, хрипит! А я даже шевельнуться не могу — как, честное слово, сковало меня по рукам и ногам... Короче, не впустил я его. Все равно он почти сразу голову на пол со стуком уронил и больше не двигался, я бы ничего сделать не успел...
Судя по доносившемуся из коридора грохоту, дежурный по батальону заклинил палец на курке и бешено вращал стволом автомата, все увеличивая и увеличивая диаметр очерчиваемого круга. Судорожно отбивавшийся от насекомых возле моей двери Вова Пасечник, материвший все святое семейство на чем свет стоит, поймал пулю в живот, булькнул и с омерзительным плеском рухнул прямо в кучу копошащихся червей. На следующем круге в радиус поражения наконец попала и моя дверь. Брызнувшими щепками мне лицо посекло — до сих пор болит. Бросился я на пол и слышу за дверью, у самого лица, какую-то новую гадость — такое хитиновое поскрипывание, и словно кто зубами дерево двери точит. Воображение мигом нарисовало мне здоровенных зубастых мокриц с ладонь величиной. Я таких никогда раньше не видел. Наверное, они жили в самых глубоких канализационных трубах и не вылезали наружу, а наш с Добрицей покойным хлорпикрин их оттуда выкурил. Но главный фокус заключался в том, что отделявшая меня от насекомых дверь неудержимо разлеталась в клочья и осыпалась на пол, расколотая автоматными пулями, и вскоре между мной и мокрицами с человеческими зубами должно было остаться только сантиметров десять свободного пространства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});