Читать интересную книгу Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов

и в драке не участвовал, против меня показаний не давал.

Отцом потерпевшего был бывший зек, весь забитый тюремными партаками[21], с синими выцветшими наколками-перстнями на обоих пальцах руки. Его знало всё Раменское УВД, и мусора уважительно с ним здоровались. Несмотря на свои блатные наколки, он начал угрожать мне тюрьмой.

— Вот закроют тебя, отпетушат на малолетке! — угрожал он.

— Хорош авторитет, — ответил я. — Весь в мастях, а сын — терпила!

Он побагровел и чуть не накинулся на меня, но был пресечён моим отцом. Батя вывел его во двор, и после разговора с ним зечара больше не говорил мне ни слова.

Чтобы нанять мне адвоката, родителям пришлось продать дачный участок в деревне, где было совершено преступление. На приговоре я получил три года условно и полтора испытательного срока. То есть, согласно приговору суда, если за полтора года я ни разу не буду привлечён к уголовной либо административной ответственности, то судимость гасится. Но если в чём-то провинюсь, то отправлюсь отбывать три года на малолетку.

После приговора ехал на электричке радостный домой, светило августовское солнце, и мой юношеский ум представлял, как будто я откинулся с зоны, не зная, что через какое-то время окажусь там на самом деле. В феврале 2006 года я отгулял испытательный срок и погасил судимость, в марте 2006 был задержан сотрудниками УБОПа.

ИВС

Я думал, что привезут нас в ИВС по месту жительства. Районный изолятор находился в Капотне, о его запущенности я был наслышан, и меня удивило, что воронок[22] привёз нас в чистенькое отремонтированное здание. Как выяснилось, это оказалась легендарная «Петровка, 38», где находился ИВС при ГУВД Москвы. Направили нас сюда, потому что делом занимался УБОП.

Заведя внутрь здания, посадили в «боксы»[23] отдельно друг от друга. Я присел на небольшую лавочку и стал ждать. Время тянулось утомительно медленно, сильно хотелось курить. Через несколько часов дверь бокса открылась, и меня повели на выход. Завели в комнату для обыска, где приказали раздеться до гола и тщательно обыскали каждый сантиметр моей одежды, включая нижнее бельё. Такой тщательный обыск я видел только там. После осмотра оделся, и меня повели в камеру.

Камера представляла собой небольшое узкое помещение, в котором стояло две одноярусных шконки. На единственном окне было множество решёток, полностью закрывавших обзор. Как выяснилось позже, это было для того, чтобы заключённые не налаживали[24] «дорогу» — верёвочную связь между камерами. У стены стоял стол, скреплённый с лавкой, а справа от входа раковина и отхожее место, схожее с тем, что было на вокзалах — загаженная дырка в полу. Ни перегородки, ни занавески не было. Хоть я никогда и не был домашним мальчиком, но мне, привыкшему к уютному туалету, поначалу казалось ужасным справлять большую нужду при ком-то, да ещё и сидя на корточках, от чего в первые дни с этим была проблема.

В камере был всего один заключённый — худой мужчина лет сорока, почти без наколок на теле, но видно, что бывалый.

Он сразу начал объяснять мне тюремную «феню»[25].

— Вот это фаныч! — он взял алюминиевую казённую кружку в руку.

— А это дубок и козла[26]! — указал на стол и скамью, соответственно.

— Это дальняк! — махнул рукой в сторону сортира.

— Вообще, малой, запоминай, на малолетку ведь едешь! — зек явно был рад соседу по камере.

О деле он почти не расспрашивал, поинтересовался уголовной статьёй и больше не задавал вопросов. Зато с увлечением рассказывал о малолетке, с которой, как выяснилось, сам начинал тюремную карьеру.

— Вот сейчас у вас вообще лайтово[27] там. А в наше время как было. Мать на свиданку в красном пришла — западло на свидание идти! — увлечённо рассказывал он, поблёскивая фиксами[28] в зубах.

— Так а что западло, то? — недоумённо спрашивал я. Красный цвет ассоциировался у меня только с коммунистами. Хотя ушёл я недалеко от истины.

— Так мусорское же! Власть красная была, и мусоров красными называют с тех пор! — объяснил он и продолжил.

— Если во время обеда в столовой над зоной самолёт летит, все должны тарелки на голову одевать! И не важно: есть в них еда или нет. Как шлемы. Отсюда и название их на фене (он взял в руку казённую алюминиевую тарелку) шлёмки!

Моё богатое воображение рисовало в голове столовую из детского лагеря, где сидят сотни бритых наголо зеков с алюминиевыми тарелками на головах.

— Что ты веселишься?! Я серьёзно! — он казался оскорблённым. — Сало тогда не ели, сыр, колбасу тоже.

— А это-то почему не ели? — удивлялся я.

— Сало с п*зды свисало, колбаса на х*й похожа!

— Ну а сыр?!

— Сыр п*здятиной пропах!

— А что ели-то тогда?!

— Баланду[29]! — сплюнул он в дальняк и вышел на середину камеры. — Ты главное, малой, на малолетке ничего не бойся! И будет у тебя всё ништяк. Запомни принцип «не верь, не бойся, не проси». По приезду в хату будет «прописка». Тут будут проверять тебя на прочность. В игры играть. Ты соглашайся, это обязательно, но слабость не показывай. На малолетке, да и вообще в тюрьме, слабых сжирают. В карты на «просто так» не играй. Просто — это жопа. Так — это х*й.

Кормили на «Петрах», как их называли сами заключённые, хорошо. Говорят, что баланду привозили из столовой, в которой питались сами сотрудники учреждения.

Мне, целыми днями проводившему время на улице, питавшемуся порой одним хлебом с майонезом да курицами гриль вперемешку с алкоголем, местная еда вообще показалась роскошью. Тут тебе и картофельное пюре с сосисками, и компот, и вкуснейшие супы, и яйца. Полноценное трёхразовое питание.

В камере сутками горел свет, который не выключали даже на ночь, дверной глазок открывался каждые пять минут, а с подъёма до отбоя играло радио с высоко встроенных над дверью колонок. В шесть утра из радио раздавался гимн Российской Федерации, и менты начинали обход. После обхода на кровати лежать разрешалось, но она должна была быть заправленной. Передачи по радио были скучными, одна ретро музыка да нудные эфиры. Зато каждый день приносили свежий номер «Московского Комсомольца», и, помимо общения с соседом, можно было развлечь себя чтением и разгадыванием кроссвордов. Соседа о тюрьме я почти не расспрашивал, больше был на своих головняках[30]. Нехватка свободы ещё особо не ощущалась, но нервяк был ощутимый из-за незнания того, сколько мне светит провести за решёткой.

На второй день пребывания в