Читать интересную книгу Красотки кабаре - Олег Суворов

Сквозь легкое и ароматное облачко сигарного дыма англичанин смотрел на своего русского собеседника с доброжелательной иронией.

Вульф кивнул, всем своим видом показывая, что принял этот совет к сведению, после чего они сменили тему разговора, перейдя на политику и психологию. Сильверстоун развивал мысль о том, что недавно наступивший XX век станет веком толпы, а потому психоанализ должен не ограничиваться глубинами индивидуального человеческого «Я», а изучать психологию масс.

– Тем более, что, находясь в толпе, человек утрачивает свое «Я», его сознательная личность просто исчезает, растворяется, а с нею исчезает и способность к самоконтролю и критической оценке действительности, – чеканил фразы сэр Льюис. – Недаром же главная особенность толпы – это ее внушаемость. Толпа импульсивна и легковерна, испытывает ощущение своего всемогущества, а потому стремится к немедленному исполнению своих желаний, не смущаясь никакими крайностями. Если истина – это бог индивидуальности, то богиня толпы – иллюзия.

– Или идеология?

– Это одно и то же. Вы знаете, что любое стадо обезьян построено по иерархическому принципу, и у него обязательно есть вожак. Любой обезьяний самец обладает чувством собственного достоинства не благодаря своим внутренним, так сказать, духовным качествам, а благодаря занимаемой им ступеньке в этой иерархии, в результате чего он может доминировать над другими сородичами, в том числе и самками.

– Вы хотите сказать, что человеческое общество не слишком отличается от стада обезьян?

– А что же тут удивительного, если мы тоже приматы? Только в обществе высокий статус определяется не грубой физической силой, а политическим влиянием или богатством. Чтобы занять господствующее положение, надо навязать обществу определенную идеологию, которая бы объясняла и оправдывала, почему доминируют именно эти особи, а не другие, – а для этого и нужны деньги. Борьба идеологий – это не спор ради истины, это борьба за власть, и ничего больше. А чтобы облагородить эту борьбу в глазах толпы, идеологии придают форму иллюзии – каждый потенциальный лидер пытается убедить массы в том, что именно его идеология способна обеспечить «народное счастье». – Последние слова лорд Сильверстоун изрек с нескрываемой иронией, и Вульф не преминул это заметить.

– Так что же, любая идеология – это блеф, а в психологии толпы нет ничего положительного? – задумчиво спросил он после небольшой паузы.

– Есть, – с готовностью откликнулся англичанин. – Толпа не способна иронизировать, зато лишена страха смерти. Страх смерти – это удел индивидуального сознания…

– Которое может обрести мужество именно в иронии! – неожиданно воскликнул Вульф, и Сильверстоун посмотрел на него с любопытством.

– А, так вам тоже приходила в голову эта мысль?

– Более того, я в данный момент заканчиваю одно эссе, посвященное Гейне. Этот ироничный поэт много лет подряд был прикован к постели неизлечимым недугом, однако сумел сохранить определенное мужество именно благодаря своему остроумию.

– Вы собираетесь где-то публиковать это эссе?

– Да, но оно написано по-русски, поскольку я писал его для одного петербургского журнала.

– Жаль. Мне было бы интересно с ним ознакомиться.

Какая-то нотка в тоне хозяина подсказала Вульфу, что настал момент прощаться. Он поднялся с кресла, и они обменялись рукопожатием. Англичанин учтиво поблагодарил его за визит и «приятную беседу» и выразил надежду, что скоро они встретятся вновь. И Вульф обещал это вполне искренне.

Выходя из дома, он столкнулся в дверях с молодой дамой – и на мгновение у него замерло сердце. Она была в шляпке с тонкой темной вуалью, поэтому сначала ему показалось, что это та самая незнакомка… Но нет, у той были черные волосы, а волосы этой дамы отливали золотисто-каштановым оттенком. Но и она была весьма эффектна, и ее запоминающийся взгляд развращенного ребенка, без сомнения, способен свести с ума множество мужчин.

Интересно, к кому она шла, – неужели невозмутимый лондонский психиатр завел себе в Вене такую пикантную любовницу?

Глава 3.

Дуэльные страсти

Лейтенант лейб-гвардии гусарского полка имени императрицы Марии Терезии Стефан Фихтер был рожден и воспитан в самую спокойную и солидную эпоху, которую только можно себе представить. Императорская Вена начала двадцатого века – это мир упорядоченный и неспешный, уютный и лишенный неожиданностей. Все было надежно застраховано, предусмотрено, регламентировано. Старое государство, старый император и его старое правительство задавали тон в почтенности, тучности и солидности – и подобная манера поведения являлась общепринятой. Никакой спешки, жестикуляции, порывистых движений – только спокойная, размеренная речь, сопровождаемая поглаживанием холеных бород да доброжелательными взглядами из-за позолоченных пенсне.

Именно такими бородами и пенсне немедленно по выходе из университета обзаводились молодые венские врачи и адвокаты, нотариусы и учителя. В геронтократическом государстве молодость подпадала под подозрение, считаясь «недостаточно устойчивой». Иметь за плечами шестьдесят лет было лучше, чем сорок, а иметь сорок – несравненно лучше, чем «ребяческие» двадцать. Смешно, но, когда Густава Малера назначили директором Королевской оперы, вся Вена была в испуге: столь важный пост – и такому «молодому человеку» (Малеру было «всего» тридцать восемь), напрочь забыв о том, что самый великий музыкальный гений Австрии – Моцарт – закончил свой жизненный путь всего в тридцать шесть.

Однако самое удивительное состояло в том, что, несмотря на все свое почтение к старости, Вена была веселым, музыкальным и жизнерадостным городом, влюбленным в жизнь и искусство и нисколько не напоминавшим приют для престарелых горожан. Два миллиона жителей, в жилах которых текла немецкая, славянская, еврейская, итальянская, венгерская кровь, ощущали себя не просто австрийцами, но космополитами – недаром же в Вене блистали все таланты Европы.

Лейтенант Фихтер любил свой город, который был основан в первом веке нашей эры римскими легионерами под командованием Виндобона в качестве форпоста греко-римской цивилизации и многие столетия рос и расширялся как дерево – кольцами. Свою роль форпоста Вене пришлось сыграть еще два раза – в 1529 и 1685 годах, когда она выдержала осаду турецких войск. Роль первого кольца, старинного крепостного вала, выросшего на месте временного частокола, которым римляне окружили свой боевой лагерь, теперь исполняла главная улица Вены – Рингштрассе, опоясывавшая исторический центр и изобиловавшая многочисленными колоннами парадных зданий: дворцов австрийской, чешской, венгерской и польской аристократий. Второе кольцо называлось Гюртель, и внутри него обосновались военные, высшие чиновники, промышленники, бюргеры. На самых окраинах города обитали простолюдины. Впрочем, в этом даже имелось определенное преимущество, поскольку последние дома, окруженные садами и полями, отражались в Дунае, рассекавшем город на две части, и находились в непосредственной близости от поросших зелеными лесами отрогов Альп.

Сердцем Вены был не собор Святого Стефана с двумя его стрельчатыми башнями и даже не дворец Хофбург, в котором проживал Франц Иосиф, а императорский «Бургтеатр». Все сословия венского общества того времени объединяла неистовая любовь к искусству, особенно сценическому. Репертуар театра определял ритм жизни города, сцена – моды и манеры поведения, а юбилей актера или актрисы затмевал любое политическое событие, не говоря уже о заседаниях парламента. Впрочем, фанатичное пристрастие к музыкально-театрализованным представлениям распространялось на всё – военные парады, религиозные шествия, похоронные кавалькады. Да, да, превратить свои похороны в веселое и красивое зрелище считалось высшим шиком для каждого настоящего венца.

Стефан Фихтер пребывал еще в том прекрасном возрасте, когда смерть воспринимается именно как зрелище, а не как гнетущая и тошнотворная неизбежность. Он происходил из семьи профессиональных военных – его отец погиб в Италии во время подавления Пьемонтского восстания, зато дядя – полковник Фердинанд Фихтер – был жив и занимал пост начальника контрразведки австрийской армии. Разумеется, молодой Фихтер не мыслил себе иной карьеры, кроме карьеры военного, однако, ведя традиционный образ жизни многих тысяч лейтенантов австрийской армии – то есть: маневры, учения, кутежи, публичные дома, театры, актрисы, кафе, скачки и казино, – он тем не менее ухитрялся сочетать традиционное гусарство с некоторым интересом к «высшим материям».

Так, задумавшись над тем, что нечто Невыразимое, что таится за всеми философскими размышлениями о «Я» и Абсолюте, необходимо существует – иначе мир будет слишком прост и страшен в своей полной безысходности, – Фихтер увлекся антропософией, модным мистическим учением, которое было основано в 1909 году немецким мистиком хорватского происхождения Рудольфом Штайнером. Поначалу лейтенант искренне поверил в то, что в мире имеются сверхъестественные силы, с которыми, благодаря магии, можно вступать в общение и которые могут открыть «посвященным» древнюю тайную мудрость, говорящую об истинном смысле всего сущего и подлинной цели жизни. Недаром же человечество осознало могущество магии много веков назад, а сам оккультизм ведет свое начало от Гермеса Трисмегиста и его трактата «Изумрудные скрижали».