В соседней комнате танцы закончились диким топотом, который не произвел ни малейшего впечатления на трех пьяниц, храпевших под роялем.
— Все пары, променад к стойке! — раздалась последняя команда распорядителя, когда музыка смолкла. И все пары проследовали в главный зал — мужчины в мехах и мокасинах, женщины в теплых платьях, шелковых чулках и бальных туфельках. Вдруг распахнулась двойная наружная дверь, и в комнату тяжело ввалился Смок Беллью.
— Что случилось, Смок? — спросил Мэтсон, владелец Энни-Майн. Смок с усилием разжал рот:
— За дверью мои собаки — загнаны до полусмерти. Пусть кто-нибудь займется ими, а я тем временем расскажу, в чем дело.
В кратких словах он обрисовал положение. Игрок в кости, который все еще сидел за столом, разложив перед собой деньги, и никак не мог поймать свою четверку, встал, подошел к Смоку и заговорил первым:
— Мы должны что-то сделать. Это ясно. Но что именно? У вас было достаточно времени на размышление. Каков ваш план?
— Вот что я придумал, — ответил Смок. — Нам надо будет пустить сани совсем налегке. Скажем, по сто фунтов продовольствия на каждую запряжку. Еда для погонщика и для собак — примерно еще фунтов пятьдесят. Тогда они поедут быстро. Сию минуту выедут, скажем, пять-шесть саней — лучшие беговые запряжки, лучшие погонщики — пожиратели пространства. Выехать надо всем сразу. Как бы мы ни гнали собак, мы приедем на место тогда, когда индейцы будут уже третий день сидеть без единой крошки пищи. Когда мы отправим легкие сани, мы пустим им вслед сани потяжелее. Считайте сами. Два фунта в день на человека — это самое меньшее, что им нужно, чтобы тронуться в путь. Значит, четыреста фунтов в день, а со стариками и детьми мы сможем доставить их в Муклук не раньше чем через шесть дней. Ну, как решаете?
— Устроим сбор и купим продовольствие, — сказал игрок в кости.
— Продовольствие я беру на себя, — нетерпеливо начал Смок.
— Нет, — перебил его тот. — Не вам одному хозяйничать. Мы все войдем в долю. Давайте сюда таз. Мы справимся в минуту. Вот вам почин.
Он вытащил из кармана тяжелый мешок с золотом, развязал его и направил в подставленный таз струю неочищенного песка и зерен. Стоявший подле него мужчина с проклятием отпихнул его и поднял кверху отверстие мешка — золотой песок прекратился. Около шести-восьми унций успело перейти в таз.
— Не хвалитесь! — крикнул он. — Не у вас одного есть золото. Пустите-ка и меня!
— Хо! — фыркнул игрок в кости. — Можно подумать, что тут гонятся за заявкой, уж больно вы разгорячились.
Толпа сгрудилась; каждый хотел участвовать в сборе, и, когда, наконец, все внесли свою долю, Смок приподнял тяжелый таз обеими руками и ухмыльнулся.
— Хватит на прокорм всего племени до самой весны, — сказал он. — Теперь о собаках. Нужно пять легких упряжек с хорошим ходом.
Немедленно была предложена дюжина упряжек; тут же выбрали комитет, который приступил к обсуждению их достоинств.
Как только выбор падал на какую-нибудь упряжку, владелец ее с пол-дюжиной подручных отправлялся запрягать, чтобы быть наготове и пуститься в путь по первому сигналу.
Одна упряжка была забракована, потому что только накануне прибыла из утомительного путешествия. Один из присутствующих предложил упряжку, но со сконфуженным видом показал на свою забинтованную щиколотку, не позволявшую ему принять участие в походе. Его упряжку взял Смок, не обращая внимания на протестующие крики, что он слишком утомлен и должен остаться.
Долговязый Билл заявил, что хотя упряжка у Толстого Ольсена отличная, но сам Ольсен — настоящий слон. Двести сорок фунтов человеколюбия Толстого Ольсена вознегодовали. Слезы гнева выступили у него на глазах, и поток его красноречия прекратился только тогда, когда его зачислили в тяжелый отряд. Игрок в кости воспользовался случаем и перехватил легкую упряжку Ольсена.
Наконец пять упряжек были выбраны, и их начали нагружать. Но пока только четыре погонщика удовлетворяли требованиям комитета.
— А Калтус Джордж? — крикнул кто-то. — Он пожирает пространство, как никто другой, да и силы у него свежие.
Все взоры устремились на индейца. Но тот молчал, и лицо его было по-прежнему бесстрастно.
— Возьмете упряжку? — обратился к нему Смок.
Но рослый индеец не отвечал. Словно электрический ток пробежал по толпе; все почувствовали, что готовится нечто непредвиденное. Люди заволновались, и вскоре вокруг Смока и Калтуса Джорджа, смотревших друг другу прямо в лицо, образовалось кольцо встревоженных зрителей. Смок понял, что с общего согласия он выступает в роли представителя своих товарищей в том, что совершалось, и в том, что должно было совершиться. Он был раздражен. Он не понимал, как может найтись хоть одно живое существо, не увлеченное общим порывом и отказывающееся принять участие в задуманном деле. Ему и в голову не приходило, что индеец отказывается по причине, не имеющей ничего общего с корыстолюбием и эгоизмом.
— Вы, конечно, возьмете упряжку? — сказал Смок.
— Сколько? — спросил Калтус Джордж.
Лица золотоискателей исказились, и страшный рев разнесся по комнате.
— Постойте, ребята! — крикнул Смок. — Может, он не понимает. Дайте-ка я объясню ему. Слушайте, Джордж. Разве вы не видите, что тут никто никого не нанимает? Мы отдаем все, что у нас есть, чтобы спасти двести индейцев от голодной смерти.
— Сколько? — сказал Калтус Джордж.
— Да постойте же, ребята! Слушайте, Джордж. Мы хотим, чтобы вы нас поняли. Голодают ваши же сородичи. Они из другого племени, но они тоже индейцы. Вы видите, что делают белые люди? Они отдают свой песок, своих собак, свои сани, наперебой предлагают свои услуги, просят взять их с собой. С первыми санями могут ехать только лучшие. Посмотрите на Толстого Ольсена. Он готов был полезть в драку, когда ему не позволили ехать. Вы должны гордиться тем, что вас считают первоклассным погонщиком. Тут дело не в «сколько», а в «как скоро».
— Сколько? — сказал Калтус Джордж.
«Убить его!», «Прошибить ему череп!», «Дегтю и перьев!» — слышалось в дикой кутерьме, поднявшейся вслед за его словами. Дух человеколюбия и товарищеской спайки мгновенно превратился в дикое исступление.
А в центре урагана неподвижно стоял Калтус Джордж. Смок отпихнул самого яростного из золотоискателей и крикнул:
— Стойте! К чему кричать? — Крики стихли. — Принесите веревку, — спокойно закончил он.
Калтус Джордж пожал плечами; мрачная, недоверчивая усмешка исказила его лицо. Он знал белых. Достаточно долго путешествовал он с ними, достаточно много бобов, сала и муки съел с ними, чтобы не знать их. Они поклонялись закону. Он прекрасно знал это. Они наказывали человека, нарушающего закон. Но он не нарушал закона. Он знал их законы. Он жил по ним. Он никого не убил, ничего не украл и не солгал. Закон белых людей не запрещал запрашивать цену и торговаться. Они все запрашивали цену и торговались. А он ничего другого не сделал, и этому они сами научили его. И кроме того, если он не был достоин пить с ними, то он, конечно, не был достоин заниматься вместе с ними и благотворительностью и принимать участие в прочих их нелепых развлечениях.