Читать интересную книгу Капкан супружеской свободы - Олег Рой

«Понимаешь, – звучал в его памяти чуть низковатый, грудной голос Ксении, – на поверхности земли таких удивительных, таинственных мест, о которых человеку ничего не было бы известно, уже не осталось. Первооткрывателем теперь можно быть только в космосе, в глубине океана или там, под землей, куда, если уж попадешь однажды, невозможно опять не стремиться. Ох, Лешка, если б ты знал, как там красиво!..» – «Вот и занималась бы космосом, – ворчливо ответил он ей тогда. – Я с удовольствием подарю тебе подзорную трубу, чтобы наблюдать за звездами». – «Какой ты глупый, – убежденно и как-то совсем необидно возразила жена, обнимая его и прекращая прения обычным женским способом – поцелуем. – Любовь же не бывает по заказу. Понимаешь, я люблю весь этот подземный мир, эти узкие ходы и отвесные колодцы, темноту, полную жизни и внутреннего света, этот страх и восторг перед неизведанным, это преодоление себя во имя заветной цели, когда из мрака и тесноты ты попадаешь наконец в огромный мерцающий зал, с которым не сравнится по красоте ни один дворец мира…»

Тогда, много лет назад, ее шепот замер, растворившись в ласках – она впервые поверяла ему свою страсть, свое безумие, свою профессиональную идею фикс, и он не смог устоять ни перед этой женщиной, ни перед притягательной силой ее безумия – сдался, уступил, не настоял на своем. Потом ее экспедиции сделались все более рискованными и частыми, она втянула в них рано повзрослевшую дочь, отдавала им все свободное время, и когда Алексей звал жену в Европу на очередной фестиваль или на модный южный курорт, только смеялась в ответ: «Дан приказ тебе на Запад, мне – в другую сторону…» С годами он стал язвительно – и не совсем справедливо – замечать ей, что как женщина она сильно бы выиграла, если бы тратила побольше времени на себя лично и на всякие милые женские пустяки, занималась бы своей внешностью не только перед их театральными выходами в свет, а постоянно и регулярно… Увы! Эти доводы не оказывали никакого воздействия на Ксению Соколовскую, чья жизнь была полна настоящими, а не высосанными из пальца эмоциями и неподдельным восхищением многих мужчин.

Теперь Алексей стоял в спальне у ее туалетного столика, задумчиво вертя в руках одну из любимых Ксюшиных «игрушек» – горку, маленькую модель подземного мира, сделанную по эскизу жены из восхитительных кусочков горных пород ее приятелем-ювелиром. Мелкие кристаллики агата, малахита, турмалина, топаза, горного хрусталя и еще каких-то неведомых Алексею самоцветов были причудливо склеены в островерхую скалу с крошечной пещеркой у подножия; безделушка была по-настоящему красивой, таинственно переливалась в его руках и казалась ему воплощением странной, загадочной и такой непонятной для него жизни его любимых женщин.

Вздохнув, он осторожно поставил вещицу на место и подошел к окну. Внизу волновался и бурлил Ломоносовский проспект, прямо перед ним высился шпиль университета, и запах яблонь из университетского сада – весна в этом году была на редкость ранняя и дружная – таял в голубоватой дымке утра. Алексей закурил наконец первую за этот день сигарету и, запретив себе думать о чем бы то ни было, прислонился головой к холодному стеклу оконной рамы.

– Ты все-таки сердишься? – раздался за его спиной голос Ксении. На сей раз он вовсе не был для него неожиданным: Алексей прекрасно слышал, как она вошла в спальню, но ему не хотелось ни оборачиваться, ни спорить о том, о чем спорить было давно бесполезно.

– Нет, – ровным тоном ответил он и, обернувшись, приобнял жену. Так стояли они рядом, глядя друг другу в глаза, ни о чем не спрашивая и не давая друг другу никаких ответов и обещаний. Между ними лежала целая жизнь, и в который раз уже за это утро Алексей Соколовский истово помолился богу, чтобы эта жизнь оставалась их общей жизнью и дальше – долго, долго, до конца, до последней березки над холмом…

А Ксения, с сожалением оторвавшись наконец от мужа, кивнула на аккуратно застегнутый, дорогой кожаный чемодан, стоявший в углу комнаты, и спросила:

– Ты видел?.. Я все положила тебе как обычно, но все же посмотри на всякий случай, вдруг что-то забыла.

Он рассеянно кивнул и, вернувшись наконец сердцем к тому, что последние месяцы полностью занимало все его мысли, взволнованно, с жаром заговорил:

– Ты только представь себе, Ксюха: специальная номинация Венецианского фестиваля, сотни экспериментальных театров со всего мира, лучшие театральные имена! А я не уверен на этот раз – нет, не в спектакле, но в труппе, в ребятах… Что-то не то творится у нас в последнее время…

Он осекся, не желая полностью посвящать жену в то, что происходило у него в театре – и происходило, пожалуй, прежде всего по его вине, – но Ксения, словно не обратив внимания на его нечаянную оговорку, осторожно заметила:

– Мне кажется, ты напрасно так нервничаешь. Да и тебе ли беспокоиться об уровне труппы? Ты был с ребятами в Авиньоне, был в Стретфорде-на-Эйвоне, объездил чуть ли не всю Европу – и никогда, нигде ни одной осечки!

– Но уровень, статус, ответственность! Нет, ты не понимаешь, – он почти сорвался на крик, но усилием воли приказал себе задавить его, замолчать, остановиться. Затронутая тема была слишком болезненной для Алексея, и жена слишком мало знала об истинном положении дел в театре. Поэтому, боясь, что не сможет сдержаться, он резко отошел от окна и сделал вид, что углубился в изучение разложенных на кровати документов.

– Я все понимаю, – успокаивающим тоном произнесла Ксения. – Я понимаю, что ставки слишком велики: тебе уже есть что терять, твой возраст и уровень известности уже не позволяют бездарных промахов, и любая ошибка будет воспринята как конец твоей творческой молодости. Исписался, изработался, закончился как режиссер… о, я знаю, что говорят в таких случаях! Но все-таки ты слишком взвинчен. Успокойся, остановись. Все будет как надо. Ты сделал хороший спектакль. Это говорю тебе я – я, твоя жена. Поверь мне…

Ему стало стыдно за свою вспышку. Ксюха права: спектакль был хорош… Он знал это так же твердо, как и то, что сумеет рано или поздно все исправить в своей профессиональной жизни, вернуть ситуацию в труппе к исходному статус-кво, избавиться от косых взглядов и двусмысленностей. Сумеет… когда-нибудь. Но не сейчас. А Италия была уже сейчас – вот она, рядом, завтра, вечерним рейсом…

Легкое прикосновение прохладных пальцев Ксении к его щеке вернуло Алексея на землю.

– Ты будешь очень занят вечером? Сумеешь отвезти нас в аэропорт?

– Конечно, конечно, – торопливо проговорил он, удерживая руку жены рядом со своим лицом, – репетиция закончится часа в четыре; я дал ребятам время, чтобы собраться и отдохнуть перед завтрашним отъездом.

И, поколебавшись немного, добавил:

– Пожалуйста, береги себя и Наталью. Я… буду очень, очень скучать по вас.

Ксения молча кивнула. Задержала взгляд на его лице, чуть-чуть улыбнулась озорно и насмешливо, как частенько улыбалась в их ранней юности, и вышла из спальни, оставив за собой слабый аромат духов, тихий отзвук шагов и растворяющийся в воздухе призрак разлуки.

Глава 2

– Свет! Свет на сцену! Вы что там все, заснули?!

Алексей отшвырнул в сторону зажигалку, которую в течение всей репетиции крепко сжимал в руках, и напряженно подался вперед. Финальная сцена спектакля плохо давалась его ребятам; ему казалось, что они грешат в ней ложным пафосом и ненужной многозначительностью. А тут еще помощники дали неверный свет, и конец вовсе оказался смазанным…

Соколовский вез в Италию лирическую балладу о двух влюбленных, и если можно было чем убить его спектакль – так это как раз дефицитом искренности и дешевым «перебором». На протяжении сорока минут на сцене были только герои, два стула и зонтик. Этот зонтик то укрывал героев от дождя, то разделял их в минуты ссоры своим сложенным острием, как когда-то меч целомудрия разделял Тристана и Изольду в средневековом романе, то становился для них качелями, на которых влюбленные уносились навстречу мечте и радости. Зонтик парил над сценой куполом чудесного парашюта, сверкал остро отточенным наконечником в луче света, падал вниз, внезапно складывая крылья, как гигантская бабочка, и однажды… просто ломался, как всегда ломается любовь. Эта тонкая, поэтичная история была хороша и по замыслу, и по сценарию, и по режиссуре – но ее надо было и хорошо сыграть.

Сейчас, глядя на своих ребят, Алексей вновь мысленно перебирал в памяти все те события, которые привели его к этому спектаклю и к грядущему фестивалю. Сам некогда бывший талантливым и непростым в работе актером, Соколовский всегда знал, чего он хочет, умел выстроить любую роль как броское цветовое пятно – и до безумия конфликтовал с режиссерами, которые пытались подчинить его творческую индивидуальность себе и своему собственному видению спектакля. Он ссорился, рвал отношения, менял театры, обвинял уважаемых в театральной среде лиц в непонимании и банальности и в конце концов, как и следовало ожидать, заслужил репутацию капризного и непредсказуемого человека, хотя при этом и яркого, профессионального исполнителя.