Стоп! Про провал-то я вам и забыла рассказать, а это очень важная деталь. Провал был единственным недостатком нашего уютного местечка. Забирались мы на крышу через люк в шестом подъезде, люк же во втором был накрепко заперт на замок. И вот через пять шагов от нашего люка начиналась глубокая трещина, разрезавшая крышу поперек — от края до края. Этот провал шел до четвертого этажа, и иногда из него поднимался пар от горячих труб. Не знаю, было ли известно о нем ЖЭКу, но он не чесался, а мы, ясное дело, помалкивали, чтоб не лишиться места — детям довольно сложно оставаться одним, без неусыпного наблюдения со стороны взрослых. Подозреваю, что провал выходил в вентиляционную шахту, но вообще я в этом не разбираюсь. Широкая часть трещины, где-то сантиметров сорок, шла вниз, метра на три. Мы без труда через нее перешагивали или перепрыгивали, чувствуя восторженный холодок близкой опасности — ведь если туда свалиться — уй! об этом лучше было не думать. Иногда мы заглядывали вниз, перегнувшись через край со свечками в руках, но не видели ничего, кроме мусора и круглых отверстий труб, заделанных в бетон.
Короче, мы перебрались через провал и всей толпой вылезли на скат. Уже стемнело, вечер был теплым, мягким и таким душистым, точно где-то опрокинулась цистерна с духами. Мы разлеглись на еще не остывшем от дневной жары шифере и лениво смотрели на звезды, передавая друг другу сигареты и дефицитное баночное пиво «Ред-Блу-Уайт», которое Кира свистнула у своего отца, и Женька выколачивал трубку о колено, и магнитофон крутил «Кино», и было скучновато. И вот тут-то Кира и рассказала нам о Лере.
Мы с радостью ухватились за эту тему и обсасывали ее полчаса. Мы долго смеялись. А Ромка ухмылялся и был доволен, как мартовский кот. Такие, как Ромка, всегда очень довольны, заполучив в свою корзинку еще одно женское сердце, даже если это сердце невзрачной дурнушки, до которой им и дела нет. Он швырнул вниз окурок и как бы между прочим выразил опасение, что Лера из-за него может и с собой покончить, мало ли — он-де такой тип знает.
Сейчас я уверена, что тогда на крыше где-то притаился маленький, лохматый дьяволенок, который и потянул меня за язык. Я сказала Ромке, что он может на это не рассчитывать, что он отнюдь не на первом месте. И рассказала им о Лериных цветах. Рассказала все. И когда закончила, все снова засмеялись, но это был нехороший смех и совсем не веселый.
— Да-а, Ромик, тут тебе не покатит, — протянула Кира. — Не поведется она на тебя.
Я дословно привожу эти две фразы, я очень хорошо их запомнила. Это были не просто слова, это была первая нить паутины, искусно сплетенная и накинутая. Кира, конечно, не знала психологии, всех этих заумных теорий и исследований. Но ей это и не было нужно. Она была психологом от природы. Я дала ей необходимую информацию о Лере, а Ромку она к тому времени хорошо изучила. Конечно, он был ей далеко не безразличен, но гораздо важнее ей была окончательная победа над Лерой. Таким, как Кира, всегда хочется добить врага, даже тогда, когда он уже в таком состоянии, что всякий другой и пожалел бы. Она не раз говорила, что Лера должна убраться из школы. А тут вдруг такая возможность.
Итак, еще несколько высказываний в таком же духе, и Ромка завелся. Он начал убеждать всех, что Лера приползет, стоит ему только улыбнуться, даже говорить ничего не надо. А мы слушали и смеялись, и громче всех смеялся Лешка — он давно бегал за Кирой и посчитал, что вот оно наконец начало разрыва. Лешка не был проницателен, как Кира, но он был остер на язык и то и дело вставлял едкие замечания. Все это раззадоривало Ромку больше и больше. Кассета давно кончилась, и магнитофон щелкнул, и мы выпили все пиво, а они все спорили. И в конце концов они заключили пари и сказали условия друг другу на ухо. Не знаю, чего они попросили. Потом они поцеловались, как ни в чем не бывало, и Кира рассказала нам свой план.
План был очень прост и вовсе не опасен, но, признаться, в первую минуту мне стало немного не по себе. И не мне одной, потому что лицо Юльки вдруг стало странным, и Витька смотрел куда-то в сторону, и Люда сказала: «А это не слишком?»
Но почти сразу Шурка перевернул кассету, и грянуло «Весь мир идет на меня войной», и напряжения как не бывало. Словно ветер утих на секунду, а потом как рванул, и опять деревья шумят и качаются. Я уже говорила, что тогда мы жили сиюминутным, не думая о последствиях и уж точно не думая о чем-то еще, кроме своего удовольствия. Мы решили, что это будет жутко забавная шутка. Какими бы взрослыми мы не пытались казаться друг другу в то время, мы все еще оставались детьми и для нас это была игра. Всего лишь игра. Мы с жаром обсуждали детали. Мы просчитывали время. Шурка сказал, что в нужный день достанет побольше вина. И мы проболтали до половины двенадцатого, и почти всем нам дома влетело. А больше всех влетело Людке, потому что она забыла зажевать сосновой хвоей запах сигарет и пива.
Следующие три недели для нас тянулись очень медленно, как всегда тянутся дни в ожидании праздника. Мы занимались своими делами, пошли четвертные и годовые контрольные, и пальцы и мозг уставали от цифр, формул и диктантов. У Людки была запарка в музыкальной школе, которую она должна была в этом году закончить по классу фортепиано, а Шуркин старший брат-мент купил где-то старую «Яву», и теперь Шурка реже появлялся в нашей компании, и Юлька злилась на него.
Мы больше не преследовали Леру, мы вообще перестали относиться к ней, как к зайцу, и иногда даже здоровались с ней и обменивались пустяковыми, ничего не значащими фразами. Лера была совершенно сбита с толку. Она ничего не понимала. Мы как будто забыли про нее.
Но на самом деле мы не забыли ничего.
Ромка публично разругался с Кирой, а потом и с нами, и теперь уходил из школы один. А кто-нибудь из нас — по двое, по трое — крались следом, как индейцы, выслеживали, прятались в кустах — и так до того двора, где его ждала Лера.
Уж не знаю, как Ромка к ней подошел, что говорил, как убеждал — у всех разные способы обольщения. Но ведь тут требовалось не только обольстить, надо было завоевать доверие, а Лера не верила людям. Как гончему псу завоевать доверие зайца? Но Ромка блестяще справился со своей задачей, и теперь они всегда и всюду были вместе. Всюду, кроме школы. А вечером, проводив ее домой, Ромка забирался к нам на крышу и рассказывал обо всех разговорах и действиях, и мы хихикали, хотя чувствовали себя при этом так, будто подглядывали в замочную скважину за чьим-то переодеванием.
Наконец, спустя три недели настал ТОТ день. Послезавтра должны были начаться каникулы, и мы все жили предчувствиями восхитительного летнего ничегонеделания. Солнце вставало рано и заходило нехотя, глубоким вечером. По городу полыхали белые и лиловые пожары — цвела сирень, и иногда мы с Юлькой вставали ни свет, ни заря и бегали по чужим дворам, набирая огромные, душистые букеты. Было так хорошо, что хотелось кричать об этом на весь мир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});