Читать интересную книгу Скалы серые, серые - Виктор Делль

Извините, я, наверное, эгоистка. Свое скверное настроение передаю вам. Мне нужно, просто необходимо выговориться, а не перед кем. Мама разве поймет! Она рада. Моему назначению, тому, что я остаюсь здесь. Я ее понимаю. Тем не менее ничего не могу поделать с собой. Я должна быть там, понимаете, там».

Из приказа начальника школы

морской разведки

капитана первого ранга

В.П. Рого ва

«…Командиру отделения первого взвода второй учебной роты В.П. Кононову присвоить звание старший матрос».

Из письма

Владимира Кононова

«…Вот уже и лето. Кажется, совсем недавно мы с вами расстались, а прошло три месяца. Часто думаю о вас. Мне иногда кажется, что знал вас раньше, до нашей встречи. И еще я думаю: мы не могли не встретиться. Не потому, что я такой везучий, нет. Просто — не могли, и все. Вы меня понимаете?

Я думаю о вас даже тогда, когда ведет занятия Звягин».

* * *

Старшина Звягин был очень похож на Семушкина. Сухой до звона, так казалось. Грудь впалая, плечи опущены. Сутулый. Глубокие морщины бороздами пропахали лоб, резко обозначили щеки. Губы тонкие, как бы спаянные. Руки непропорционально длинные, почти до колен. Держит он их постоянно чуть спереди: точно в постоянной готовности — отбиваться, нападать. На тренировках, когда Звягин отрабатывал с курсантами приемы, трудно было определить миг выброса одной, тем более сразу обеих рук. Их движения были неуловимы, скорость мгновенной. Кононову удалось однажды перехватить руку Звягина, провести прием, один из тех, что отрабатывали они с Семушкиным, После того случая старшина стал присматриваться к курсанту, проявил к Кононову особый интерес.

Однажды, это было незадолго до Майских праздников, Звягин вел занятия. Как всегда, они шли по городу. Старшина выбрал улицу, которой водил их не раз. В баню они ходили по этой улице, на плац. Звягин остановил отделение. Потребовал устной зарисовки улицы. Отвечали по очереди. Дополняли друг друга. Все вместе, как оказалось, увидели много меньше, чем старшина. Потом такие занятия стали ежедневными. Рассказывали отделенным, друг другу, а тогда…

В тот день Звягин назвал фамилию Семушкина. Отделение как раз с занятий вернулось. Чистили личное оружие, приводили в порядок форму. Старшина проверял качество работы. Подсел к Кононову.

— Вы в каком году, — спросил он, — в последний раз Ивана Захаровича видели?

Кононов удивился: откуда старшине знать?

— Сразу, как в Испании началось, он и уехал из поселка, — ответил Кононов. — А вы его знали?

Глупый вопрос! Одно то, что старшина назвал Ивана Захаровича, говорит о многом. Мог бы сообразить курсант. Внимание курсантов надо еще шлифовать и шлифовать.

Вспомнилась Звягину Испания, бойцы-интернационалисты, командир отдельного взвода разведки Иван Захарович Семушкин. Июль 1938 года, Каталония, река Эбро, наступление республиканских войск. Челночные рейды по тылам врага, когда одна группа разведчиков уходила на задание, другая — возвращалась. Взрывы мостов, электростанций, складов с боеприпасами… Бои. Диверсии на дорогах. Последний переход из Испании во Францию с частями войск прикрытия. Иван Никанорович Звягин мог бы рассказать курсанту о Семушкине, о том, что это за человек, сколько воинов он воспитал, чему и как научил, но не время для таких разговоров, не положены в разведке такие рассказы. Иван Захарович снова на задании. Он в тылу врага, а значит, и говорить о нем не следует.

— Долго он вас тренировал, курсант? — поинтересовался Звягин.

— Два с лишним года, — ответил Кононов и не смог сдержаться. — Разрешите, товарищ старшина? — спросил у Звягина.

— Да.

— Вы о нем знаете что-нибудь?

— Что вас интересует?

— Просто… Где он?

— Воюет, товарищ курсант, воюет.

— Где?

Старшина вроде бы усмехнулся, так Кононову показалось. Тут же очень серьезным стал.

— На фронте, товарищ курсант, — ответил Звягин. — Хотел бы быть рядом с ним в любом даже самом тяжком испытании. Еще вопросы есть?

— Написать ему можно? — спросил Кононов.

— Думаю, что нельзя, — ответил старшина, и больше они к этой теме не возвращались.

Вскоре Звягин выделил Кононова. Рекомендовал курсанта на должность командира отделения. К этому времени курсантов стали тренировать на выживание, а в этом Кононов кое-что смыслил. На пользу пошли походы с Иваном Захаровичем на Злыдень-озеро. Звягин так и заметил, когда Кононова назначили отделенным.

— Хорошая в вас основа заложена, курсант. Будет из вас разведчик.

Сказал Звягин, а про себя подумал, что повторяет слова Семушкина. Когда-то Иван Захарович говорил то же самое и ему, Звягину. И это получается вроде эстафеты: военные знания, опыт передаются от поколения к поколению. И теперь только от него же, от Звягина, зависит, каким станет этот курсант и многие другие: молодые, горячие, нетерпеливые.

Из письма

Клавы Полозовой

«…Подумать только, как быстро летит время. Вот уже и лето на исходе. В моей жизни нет перемен. Дни похожи один на другой. Не подумай, что я жалуюсь, нет. Я пишу тебе о моей работе. А это кровь, боль, страдания людей, которые проходят через наше хирургическое отделение. Изо дня в день, из ночи в ночь. Иногда мне кажется, что другой жизни у меня не было. Так умаешься иной раз — до дома дойти сил нет. Остаюсь ночевать в госпитале. Единственный просвет — письма к тебе и от тебя. В письмах я с тобой мысленно разговариваю, и как поговорю, сразу легче становится. Вроде бы часть тяжести на тебя перекладываю.

Да, мама всегда передает тебе привет. Жалеет, что я тебя с ней не познакомила. Чудачка, правда? Мы и сами-то как следует не успели познакомиться. Встретились, чтобы тут же расстаться. Тем не менее обещаю ей каждый раз представить тебя. Сразу после победы. Она говорит, что до победы еще дожить надо. Фашист к Волге вышел. Подумать только! Мы живем у самой Волги, а ниже, у Сталинграда, на этой же реке идут бои. Но мы доживем, верно? Несмотря ни на что.

Впрочем, хватит о грустном. Посылаю свою фотографию. Видишь, какая я веселая получилась. Потому что думала о тебе. Рядом — мама. Будем считать, что наполовину знакомство состоялось. Дело за тобой.

Недавно у нас был праздник. Да какой! Приезжали артисты из Москвы. Будто солнце выглянуло в затяжном ненастье…»

* * *

Письмо от Клавы Володя едва дочитал до начала комсомольского собрания. Началось собрание обычно, в спокойном, деловом тоне. Потом как будто вода плотину прорвала. Сама собой выплыла тема досрочного выпуска. С комсомольцами произошло что-то необычное. Все вдруг стали говорить. Складывалось такое впечатление, что каждый курсант решил высказать свою точку зрения. А какие там точки, если все говорили об одном: сталинградцы стоят насмерть, и не дело отсиживаться в тылу. Надо, мол, пересмотреть программу, сократить ее с тем, чтобы всем уже до нового года быть в действующей армии. Приближается праздник Октября. Если поднажать, уплотнить время, то можно ускорить выпуск

— Мы начали учебу в марте, так, — говорил член комсомольского бюро, москвич Степан Масленников. — Пришли сюда с хорошея физической подготовкой, так. Скажу больше: все мы прошли строгий отбор, так…

— Чего ты растакался, — крикнул кто-то из зала. — Дело говори.

— Вот я и говорю, — ответил Масленников. — Письмо мне друг прислал. Шесть месяцев учился, уже младший лейтенант, командир взвода. Они едут на фронт, а у нас конца не видно.

— Не забывайте, курсант Масленников, — напомнил из первого ряда капитан-лейтенант Рязанов, — программа школы рассчитана на год. Мы не вправе пересматривать ее.

Кононов понимал Масленникова. Бывший боксер, чемпион, фронтовик. В боях с первых дней войны. Единственный из курсантов с медалью «За отвагу». Человек мечтает вернуться в свою дивизию. Об этой его мечте знают все курсанты. В то же время и капитан-лейтенант Рязанов прав. Есть программа. Каждый день не убавляет, а прибавляет мастерства. На собрании столкнулись эмоции курсантов и расчет командования. Он — секретарь, ведет собрание. В какую сторону? К какому берегу? Его личное мнение на чьей стороне? Учебу, конечно, надо продолжать. Но не пять месяцев, аж до марта…

Курсанты меж тем разволновались.

— Разрешите?

В зале прозвучал всем хорошо знакомый с хрипотцой голос, головы курсантов повернулись к боковой двери, возле которой с места поднялся очередной выступающий.

— Слово предоставляется коммунисту, нашему старшине, товарищу Звягину.

Звягин молча оглядел зал. Потеребил ладонью подбородок. Но так, что одновременно пальцы его терли щеку и как бы сворачивали на сторону нос. Характерный жест. Старшина всегда так делал, когда задумывался.