Читать интересную книгу Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

Казанова произнес эту пылкую речь с таким жаром и увлечением, что, будучи хорошим актером, даже пролил слезу, поддавшись собственной патетике.

Однако, к его великому огорчению и удивлению, графа, казалось, ничуть не тронула эта речь, которая Казанове представлялась маленьким шедевром обмана: вместо того чтобы с готовностью откликнуться на просьбу Казановы, граф лишь взял понюшку табаку, кашлянул, чихнул и сухо заметил, что надо бы разжечь огонь. Проклиная своего давнего врага за жестокосердие и умение торговаться, Казанова с трудом поднял с кресла свое негнущееся старое тело и бросил на затухающие головешки два-три полена и несколько прутьев — пламя тотчас весело вспыхнуло.

— Дорогой мой Джакомо, — вежливо произнес граф, когда Казанова, с трудом переводя дыхание даже после столь незначительного усилия, снова тяжело опустился в кресло, — я ведь могу звать вас «Джакомо», да? Казалось бы, что может быть естественнее, разумнее и неизбежнее подобной просьбы в подобных обстоятельствах… — И граф таким пронизывающим взглядом обвел Казанову, что тот почувствовал себя перед ним голым во всей своей дряхлости. — Как вы, должно быть, знаете, на протяжении моей очень долгой жизни ко мне обращались с этой просьбой бесчисленное множество раз. И, как всегда, я с величайшим сожалением вынужден давать один и тот же ответ — это невозможно.

— Невозможно?! — в ужасе воскликнул Казанова. — Но почему?

— А потому, — вежливо произнес граф, но в глазах его сверкнуло неизъяснимое сардоническое веселье, — что величайший из духов давно внушил мне, что, если я когда-нибудь открою кому-либо из смертных тайну моего бессмертия, я уничтожу его власть надо мной и обреку себя на мгновенную смерть.

Казанова прикрыл свое разочарование понюшкой табаку и кружевным платком. Старый лис! Конечно, он уже давно придумал точную формулировку, исключающую все расспросы и приставания.

— Пусть это вас не обескуражит, — добавил граф с недоброй иронией. — Вы прикоснулись к оккультным наукам, правда, рукой невежды, но кто знает, чего вы со временем можете достичь? — Он противно кашлянул, и Казанова почувствовал ненависть к нему. — А пока — кхе, кхе! — извините… пока, поскольку я могу использовать Ореллануса для высоких целей во благо человечества, равно как и избранных, почему бы вам не продать его мне за ту цену, какую я могу заплатить? Почему вы должны быть вечно прикованы к вашему тевтонцу и служить у него библиотекарем? Имея кругленькую сумму, вы могли бы путешествовать, поехать на юг — в Неаполь.

Казанова вздрогнул: этот выстрел наугад попал в цель его собственных мечтаний, которым он предавался полчаса назад. Путешествовать, отправиться в веселый беспутный Неаполь — именно этого он ведь и хотел. В нем ожили все его суеверия, и он чуть ли не со страхом уставился на таинственного графа. Однако никакой суеверный страх не мог побороть в нем врожденного торгаша…

— Сколько? — спросил он.

— Тысячу золотых луидоров.

— Пять тысяч.

— Глупости, милый! — Граф был явно раздосадован. — Даю вам тысячу двести…

— Пять тысяч.

Торговля шла упорная и могла быть бесконечной, ибо перед графом Сен-Жерменом простирались тысячелетия жизни, а Казанова был упрям. Наконец они сговорились на табакерку графа с драгоценными камнями и тысячу семьсот пятьдесят пять луидоров — последняя пятерка достаточно ясно показывала, насколько жестокой была борьба.

— А теперь, — сказал граф, немного сникнув после схватки и потому взбадривая себя понюшкой табаку, — давайте мне Ореллануса, а я дам вам записку — деньги вы получите завтра в моем банке.

Это простое и вполне естественное предложение ошарашило и напугало Казанову. До сих пор события развивались сообразно воле этого человека, жаждущего жизни — жизни сейчас, — а соблюдены ли были правила поведения и какие будут последствия — не имело значения. Казанове не терпелось вырваться из ненавистного Дукса и еще разок кутнуть, а ради этого он готов был не только совершить мошенническую продажу, но и рискнуть испортить отношения с графом Вальдштейном и потерять своего единственного друга, человека, предоставившего кров старику без гроша в кармане. Граф Сен-Жермен непременно обнаружит подлог самое большее через час и, конечно же, тотчас отправится к графу Вальдштейну и поведает об обмане. Но не это беспокоило Казанову — разоблачение произойдет не сразу. Главной его задачей было получить деньги и быть в пути прежде, чем граф обнаружит мошенничество…

— Дорогой мой граф, — холодно произнес Казанова. — Вы обладаете вечной молодостью и забываете, что мои секунды сочтены Так что пошлите за деньгами сейчас же…

— Но здесь ведь нет банкира, — возразил граф.

— Пошлите моего слугу в город… или вашего… или обоих — я заплачу…

— Но банкир… он же сейчас спит!

— Дорогой мой! — в голосе Казановы звучало бесконечное презрение. — А для чего же и существуют бюргеры, как не для того, чтобы их будили, если это нужно людям благородным? Ну потешьте же мою причуду, возможно, одну из последних причуд вашего старого друга и врага! У меня есть вино — давайте проведем за ним ночь, а на заре, когда прибудут деньги, расстанемся вы, унося с собой знания, а я — снова в поискал непознанного, приключений и… Ах! Увидеть снова Италию, прежде чем умереть!

Граф передернул плечами, поразмышлял, помедлил, выслушал уговоры, куда более убедительные, чем произносит Арлекин у Гольдони, и наконец сдался. Распоряжение банку было написано, слуга графа отослан с бумагой, а слуге Казановы было приказано в величайшей тайне собрать вещи и приготовить лошадей и карету, чтобы в любую минуту выехать…

— Ваше здоровье, граф! — весело произнес Казанова, поднимая бокал с шампанским, засверкавший в свете полудюжины высоких свечей. — За моего избавителя! — И, осушив бокал, поставил его на стол.

— Благодарю, благодарю. — Граф глотнул вина — немного, но достаточно, чтобы его оценить. Затем с сомнением покачал головой. — Возможно, нехорошо я поступаю, — раздумчиво заметил он. — Что скажет ваш патрон, Джакомо?

— А фиг с… — веселым речитативом пропел Казанова. — Прошу прощения, что вы сказали?

— Ничего. Я лишь подумал о том, как цена мудрости будет растранжирена на безумства… тайны величайших духов — на женщин…

— Для таких утех слишком поздно, — произнес Казанова, сразу утратив свое веселое настроение.

Граф вопросительно посмотрел на него, приподняв брови, на лице его появилось сочувствие.

— А-а, — издал он и взял понюшку табаку, потом другую. — A-а. Одни советуют корни мандрагоры, другие — костный и обычный мозг, цибет со свечами, волосы волчьего хвоста, ласточкино сердце, член кита, фисташки, имбирь, белок… — Граф умолк, временно исчерпав запасы дыхания и эрудиции.

— Увы, — с невинным видом заметил Казанова, — молодость забывается, как и женщина, которую ты желал.

Граф рассмеялся.

— А в своей книге вы высказываете иную точку зрения, — сказал он. — Не вы ли рекомендуете диету?

— Какого дьявола! — воскликнул Казанова. — Зачем Вальдштейн показывал вам мой манускрипт?..

— Нельзя хранить гениальное втайне, — иронически заметил граф. — Предвижу, через сто лет за мной будут бегать, чтобы расспросить о вас.

— Это не примирит меня со смертью.

— Пусть мысль о будущей славе утешит вас сейчас, — любезно сказал граф. — Люди готовы были умереть за это.

— Ну и дураки, — мрачно изрек Казанова. — Год молодости стоит вечной славы.

— Не будем об этом, — заметил граф, явно намекая, что для бессмертного эта тема не представляет интереса. — Но есть один предмет, о котором мне хотелось бы вас расспросить.

— И что же это? — спросил Казанова, исподтишка бросая взгляд на часы и беря бокал.

— Женщины.

— А-а. — Казанова, даже не пригубив шампанского, поставил на стол бокал.

— А-а? — передразнил его граф. — Когда мы с вами познакомились, мсье Казанова, вы не терялись при обсуждении этого увлекательного предмета. И то, что вы говорите в своей книге, подтверждает вашу репутацию соблазнителя.

— Вы очень любезны, — безразличным тоном пробормотал Казанова.

— И все же… — Граф быстро сунул в нос одну за другой две понюшки табаку, что, видимо, должно было подчеркнуть его скепсис. — Простите меня за нескромность… но… вы ничего не приукрасили?

— В этом не было нужды, — задумчиво произнес Казанова, и в глазах его сверкнул былой задор.

— И однако же, — граф, казалось, размышлял вслух, — однако же, хотя у вас было столько приключений со столь многими женщинами и в столь многих странах, хотя вы так лихо перескакивали из одной постели в другую — а может быть, именно потому, — вы никогда по-настоящему не любили, верно?