Читать интересную книгу Кубрик: фривольные рассказы - Александр Покровский

Появились болельщики, и скоро ресторан поделился на две части: одна болела за старпома, другая – за невеликого рыбака.

Они сели за стол, и им принесли пиво.

Пили они, глядя друг на друга.

В глазах у мелкого рыбака с каждой минутой разливалось все больше блаженства, а у старпома в глазах потихонечку начало нарастать беспокойство.

И вот он уже засопел носом, и вот он задышал уже, и кожа на лице его стала какой-то ноздреватой, что ли, а потом его волосы встали дыбом и взмокли везде, а потом и пот полил ручьями.

Семнадцатую кружку старпом все же допил, но потом он встал и, раскорячившись, будто оберегая распухшие яйца, пошел в гальюн.

Он отсутствовал какое-то время, а когда вернулся, то принес две бутылки коньяка и водрузил их на стол перед победителем.

А тот выпил еще пару кружечек пива «на посошок», как он изволил выразиться, и вставать из-за стола, похоже, не собирался.

А всех жутко интересовало, когда же он сходит поссать, о чем его и спросили.

– Мы ж на что спорили? – услышали они в ответ неторопливое. – Мы спорили на то, что я буду пиво пить без похода в гальюн!

Потом он посмотрел на всех мечтательно и добавил:

– Вот я никуда и не хожу. Потому что давно уже ссу. Прямо в сапоги!

ДОМ

– …Обязательно на горе. Он будто нависает над обрывом, будто летит, а вниз, к морю, тропинка ведет. По ней хорошо утром, до рассвета, спускаться. Там внизу небольшой пляж. Совсем маленький. Волны и песок белый. Красиво.

– Ага.

Это мы с Серегой в каюте лежим. Я внизу, а он на верхней полке.

– Там еще ступеньки вырублены. От самого дома до пляжа. Песчаник. В нем легко вырубать. Ну, чтоб легче спускаться к воде.

– А вода теплая?

– Очень теплая. Почти до октября.

– А когда купаться начинаете?

– В мае уже в воду лезем.

Мы в каюте на подводной лодке лежим после вахты, пытаемся заснуть, и Серега про дом рассказывает. Дом стоит на берегу моря.

– А он двухэтажный?

– Конечно двухэтажный. И комнат много. Просторные. И еще куча света. Световые окна. Солнечный свет сверху. Прохладно. Ветер теплый всюду по комнатам гуляет. А на втором этаже библиотека. Много книг. Ты же знаешь, я люблю книги.

– Старинные?

– Что старинные?

– Ну книги.

– Конечно старинные. В серебряных переплетах.

– Наверное, тяжелые.

– Очень тяжелые, но их удобно читать. Вечером сядешь и читаешь, читаешь. На закате. Там красивый закат. Солнце в море садится долго. Сначала окунает в него только нижний край, а после и все в воду заходит.

– Разве оно долго садится в море?

– Очень долго.

– А я думал, быстро: раз, и погасло.

– Не… долго. И красиво – слов не подобрать. Так стоял бы и стоял. Смотрел бы. Я люблю море с берега.

– Кто ж его с берега не любит?

Это у нас с Серегой третья автономка за год. Нас вместо отпуска опять под воду засунули.

– А наверху у нас сад.

– Это перед домом?

– Ну да. Разные деревья, апельсины.

– Там растут апельсины?

– Конечно растут. И лимоны есть. А полы мраморной плиткой выложены, потому что очень жарко. Просто пекло днем. Спрятаться негде. Но ты же знаешь, я люблю жару.

– Ну да.

– А в доме каждый при деле. У каждого находится что делать. Никто без работы не сидит.

– Много вас там?

– Вся семья.

– Хороший дом.

– Да.

Честно говоря, нет у Сереги никакого дома. У него вообще нет ни дома, ни семьи. Одна только мать в Пензе. Но он любит мне рассказывать про этот дом, просто так, фантазировать.

А мне нравится. Перед сном же.

И так каждый день.

ПРЕВРАТНОСТИ

Капитан первого ранга Шутилов Зигмунд Аркадьевич, более всего известный своим выражением «Моются только те, кому лень чесаться», красивый, высокий мужчина с волевым подбородком и с огромной, шитой на заказ белой фуражкой на голове, стоял у торца здания четвертой казармы, недалеко от крыльца, и распекал начпрода, вечно мятого во фронтальной своей части капитана Заходько Валерия Дмитриевича, пьяницу и вообще дурня, а в это время все вокруг просто так ходили:

– …Надо иметь ум щитомордника и смотреть на все взглядом африканской гадюки, чтобы позволить себе такое сотворить! В кавернах сыра больше смысла, чем во всем вашем ущербном облике! Хотя бы раз удосужьтесь напрячь себе то, что у всех остальных является не задницей! Адекватность! Вот все, что от вас требуется! Адекватность и исполнительность! И никакой этой вашей дебиловатой инициативы, способной загнать нас к едрене матери в такую могучую пизду, из которой уже ничего, кроме старинных заплаток на маминой матке, невозможно извлечь! И не надо уподобляться марокканской мандавошке и сучить ножками при встрече со мной, стремясь залезь поглубже в окружающую чащобу! Нюх свой следует оттачивать, а зад свой следует беречь!..

В этот самый момент от водосточной трубы на высоте третьего этажа отделился кусок, который с нарастающем свистом немедленно понесся к земле.

Никто не успел даже охнуть. Кусок трубы ударил начальника тыла по голове, отчего шитая фуражка издала слабый вздох.

Зигмуда Аркадьевича таким манером убить не удалось. Он всего лишь только присел от удара на корточки, а потом так на корточках и пошел по направлению к зданию штаба.

ОПЯТЬ В МОРЕ

Сволочи!

Это я насчет того, что вместо отпуска нам опять в море идти. Не успели прийти с этой долбаной автономки, как наш капитан быстренько смотался в штаб и еще одну автономку нам выпросил.

Ему, командиру нашему, в Академию летом поступать, а если он в автономку перед этим свалит, то зачисление в Академию произойдет для него автоматически, и математику ему так засчитают.

Вот для того, чтоб ее не сдавать (потому что он даже арифметику с нашими походами дальними совсем не помнит), он и выпросил для нас этот поход.

Всего восемь дней после прошлого похода прошло, и опять на три месяца в море – это, я вам скажу, что-то.

И корабль нам присмотрели – просто зараза. Ни черта не работает.

Как они межпоходовый ремонт делали, эти уроды, что до сих пор этот корабль держали, я не очень понимаю.

Ни хрена, я повторяю, не пашет. Вообще ничего.

И контрольный выход они уже прошли по всем бумагам с оценкой «хорошо».

Я сказал старпому, что я ничего принять не могу, потому что на такой материальной части только самоубийцы в море выходят, а он мне заметил, что, мол, все равно командир уже акт приемки подписал, и теперь получается, что это уже я ничего к автономке не подготовил.

Ну не суки ли, я вас спрашиваю?!!

Суки! Я так флагманскому дивизии и сказал. Он пришел меня проверить на предмет готовности к выходу, а я ему сказал, что все они в штабе просто суки. У меня ни одна крышка не закреплена и ни один нагреватель не поменян. И вообще, у меня ничего нет, и если он ко мне еще раз сунется со своей проверкой готовности, то я ему, блядь, башку расшибу.

Так он в следующий раз пришел не один. Он пришел с представителем штаба Северного флота, потому что у них по плану на сегодня проверка меня этим штабом. Представляете?

Все про все знают и делают вид, что целомудрие они свое все еще не потеряли, а этот, пришибленный из штаба флота, вошел ко мне и гутарит:

– А че это вы меня не приветствуете и не докладываете о готовности к выходу?»

Гуинплен, бля!

Тут у меня изо рта чуть пена не пошла, но я – сам себе удивляюсь– сдержался и спокойно так ему заявляю:

– Вы уж меня извините за подобное безобразие, я от природы застенчив и заикаюсь при виде столь высоких гостей. Вам все здесь происходящее мой флагманский сейчас объяснит!

А этот козел стоит и молчит.

Тогда тот спрашивает:

– А где ваш ЖБП? Предъявите-ка мне свой журнал боевой подготовки на предмет того, как вы готовились к этому выходу!

А я ему:

– Нет у меня журнала боевой подготовки, именуемого для краткости ЖБП! Нет! Совсем нетути!

Он даже оторопел:

– Как это?

А я ему весело:

– Так это! Крысы, понимаете ли, только что сожрали! Знаете сколько у нас крыс? Вообразите: вхожу я на пост, а они мой секретнейший журнал боевой нашей подготовки доедают и нагло так на меня смотрят, мол, смотри, куда вся твоя боевая подготовка идет! А идет она в их несимпатичный крысиный желудок, чтоб потом перейти в их проклятый крысиный кишечник и чтоб потом уже выйти через их поганую крысиную жопу наружу! Вот что происходит с нашей боевой подготовкой! Недоглядели – и нет ее!

– А матчасть? – спрашивает он в растерянности. – Она-то в строю?

– А кто ее знает? – говорю я ему лениво. – Может, и в строю, а может, и не в строю. Не поймешь. Сразу-то не видно! Вот подходишь к ней сбоку – вроде бы в строю, а как с другого боку зайдешь – мама моя родимая, не пачкалась бы ты вовсе! – и уже не в строю!

– А проверка ПДУ? – говорит он и смотрит на меня с опаской.

– Чего проверка? – спрашиваю я с интересом.

– ПДУ! Портативного дыхательного устройства!

– Ах вот, значит, как оно называется! – говорю я ему в полнейшем восторге. – А то я всю ночь над этим голову ломал! Думал: ну не может такого быть, чтоб оно расшифровывалась, как «Плюнь, Дунь в Ухо!»