Читать интересную книгу Невозвращенцы на Луне - Валерий Граждан

Так и жили. Если одного из «чудес» не слышно, то значит Лёнька побывал у Цедиленчихи и пьяный спит в радиоузле. А то и, поддав самогона, рассказывал у той же бабки (ей-то чего, абы людей побольше, да самогон брали!), что после Маленкова и Лаврентия Берия будут резать скот и сеять кукурузу. Но уполнмоченный из района велел правлению и землемеру урезать огороды единоличникам, да повырубить яблони, что сверх нормы. Только нормы не знал никто, а поэтому все матерились вроде как ни на кого. А уполномоченного материть, значит против власти и в каталажку. Но кур и свиней попрятали. Ждали какую-то атомную войну. И чего людям неймётся!

А в Америке был президент Эйзенхауэр и там вешали негров. Негры были вроде как за нас и их было жалко. Привезли в клуб «Свинарку и пастуха». Киньщика поили с неделю, чтобы крутил подольше. А в буран он и сам не поехал: дорогу занесло. К весне собрали в суворовское училище Серёжку Помпеева. У него отец погиб где- то в Польше и был большой герой. Его сеструха Светка осталась с матерью.

Но совсем к весне начали налаживать совхозы. Бабы говорили, что там будут платить деньги, а к следующему году и вовсе грозятся выдать паспорта. До сих пор давали только справки, чтобы съездить на базар. Бабушка, наслушавшись радио, сокрушалась: «Господи, неужто сызнова на нас нападут с энтими бонбами! Да чтоб у них руки отсохли, у антихристов!», – и молилась перед сном, лёжа у печи на мешках с шерстью. Я был солидарен, хотя в бога верить наотрез отказывался. Пионер ведь я!

Как бы там ни было, а именно тогда за океаном уже планировали ядерный удар по Иркутску. Основная цель: разрезать Советский Союз пополам, парализовав отстраиваемую Крутобайкальскую железную дорогу. Но, вопреки этим планам, появились новые ветки Транссиба. План бомбардировки опять был сорван. Это уж почти сегодня стало известно. А тогда…

Не больно-то помню призывы в армию из нашего колхоза. Скорее всего уже или пока некого было. А коли и призывали, то как- то незаметно. И без того в колхозе работать было почти некому. Бабы, да мы, пацаны. Мы запросто управлялись на конных грабарках и лобогрейках на сенокосе, на копнителях, а то и прицепщиками-трактористами (днём прицепщик, а ночью – тракторист). Фронтовики возвращались, к общей радости, почти до 56 года, а кто и позже. Но в деревне не засиживались, подавались в город, либо в совхоз, в Азово. Решился и я.

Я бы в лётчики пошёл

Убежать от жандармов

Закадычным другом детства помню Андрюшку Карапина. Его мама редко была дома, потому что психиатр. Я почти не видел её, но почему- то полагал, что психиатр либо работает в цирке, а то и вовсе-ловит шпионов. Сам же Андрей смыслил в психиатрии не более меня, поэтому ляпнул: «Она врач!» «Сам дурак!» – ответил я, хотя дружбе это не помешало. Всё равно у нас обоих отцов не было. Настолько было непонятным для меня даже само слово «психиатр», что я записался в библиотеку. Тётенька заведующая сказала, что мне ещё рано, тогда я ей прочел целый лист из «Мойдодыра» и показал чисто вымытые руки.

Всё-таки зря мама Александра Петровна (так она велела себя величать) забрала меня от бабушки. Там, в колхозной библиотеке мне тётя Нина даже давала подержать книжку Ленина в кожаных обложках! Про психиатров мы ничего не нашли и библиотекарша спросила, кто меня этому слову научил. «Сам придумал!», боясь выдать Андрюшку, соврал я. Врать мне нравилось: надо просто сказать то, чего от тебя хотят. Не всегда, правда, совпадало. Когда я разбил из рогатки стекло, то меня взял дяденька за ухо и строго спросил: «Будешь ещё, стервец, стрелять?!» А я возьми, да соври: «Буду!» И тогда Александра Петровна заставила меня стоять на коленях в углу. Уж лучше бы я сказал наоборот. Тогда бы и в углу не стоял и колени не болели.

У меня же вот уже целый год была мать главбух, зачем- то забравшая к себе от бабушки. Да и навещала меня, первоклашку изредка между командировками у соседей по дому. И её образ жизни ни коим образом не предусматривал мою персону. От общения же со мной родители предостерегали: мальчик незаконнорожденный. У Андрюшки тоже не было отца. Зато его мать знали все окрест и уважали.

А с Андреем мы мечтали. Это было жутко интересно в нашем почти розовом детстве. И конечно же, было полнее доверие душевных тайн. Положим, мать Андрея совершенно не ведала, что её любимый и единственный сын осмелился желать стать ТАНКИСТОМ. А не хирургом, стоматологом и уж, в конце концов – психиатором.

Друг ужасно боялся маминого мигреня. По его мнению именно на этой почве умер Сталин. О тайне Андрея я молчал как партизан Лазо. Андрюшка же взаимно хранил мою тайну: занять со временем пост Ленина. По моим умозаключениям, вакансию до поры, до времени совмещал Иосиф Сталин. Но в марте скончался и он. Хотя после Сталина дела обстояли сложно. Там была полная неясность между Берия и Маленковым, последний в итоге «надавал ему(Берия)пинков». Стишок о Берия знали во всей школе и не запрещали. Скорее всего, потому, что «Берия потерял доверие». А потом вообще на Мавзолее во время парадов стал стоял Хрущёв. А на пост Ленина почему- то никто не претендовал. Странно, что кроме меня об этом никто не догадывался. Видно НИКТО не знал о существовании такой важной должности. Да и лет мне было явно недостаточно, чтобы открыто заявить о своём первостепенном желании. Так что пока это была Тайна.

Повзрослев на год и всётаки определившись в деревне у бабушки, сменил и виды на «трудоустройство». Теперь планы строили уже с деревенскими ребятами, иногда покуривая самосад. Его отсыпали втихаря из кисета деда Цидилёнка, вечно дремавшего на завалинке. Закопёрщиком выступал цыган Забар, мой троюродный брат по дедушке Сёмичу. Он постоянно подговаривал рвануть в Уссурийскую тайгу за женьшенем: «Заживём как цари. А там кто куда хочет…». Я, хотя тоже читал книгу Арсеньева про Уссурийский край, но махру курить не стал, да и «золотой корень жизни» меня не прельщал. А ко всему пост Ленина мне уже разонравился. По заграницам я бы ещё ездить смог, а вот в гробу лежать и не шевелиться – дураков нету. Я даже в прятки не мог долго высидеть не двигаясь. А про жандармов вообще ясности не было. Уж больно быстро они бегали и Ленина всегда ловили. А меня никто поймать не мог, даже Ванька Марков. И я задумался о смысле жизни серьёзно и вообще.

Вот Мне бы на звезду какую посмотреть или на Луну. В жизни не видел лунатиков и марсиан. Хотя у Бредбери читал. Они вроде немцев, но ничего про нас не знают. И что мы за мир всём мире, – тоже не в курсе. Скорее всего у них нету рабочего класса. А больших учёных пускали в обсерваторию, к телескопу. Мне бы для начала хотя бы двор вокруг неё мести. А ночью можно было бы потихоньку, вместе со сторожем наблюдать туманность Андромеды и Аэлиту. А учился бы в райцентре, в Азово в вечерней школе.

Всем стало завидно, что я столько знаю, что стал почти «астрономом» и тогда лучшего и не хотелось. Толька Зарыпов хотел как отец- на флот, в торпедисты. У Ваньки Маркова отца совсем убили на войне и он хотел в лётчики – истребители, чтобы сразу записаться в герои. В итоге, после пятого класса, как только отсадили картошку, и накосили сена, мы рванули на Юг, чтобы до уборочной наесться досыта дынь, а то может и арбузов.

Но в колхозе, если за лето не заработать сто трудодней, то «шестого класса не видать, как свинье ушей», так сказал председатель. А шестой класс- последний в нашей школе. Без него – никуда. Даже справку в город не дадут. Такие вот танки – самолёты. Да и огороды копать- тоже не фунт изюма. Но мы рискнули смотаться за сладкой поживой до оговоренного председателем срока.

Арбузы с дынями привозили и в Омск на огромных арбах, запряжённых верблюдами. Но их нельзя было обменять на куриные яички или берёзовые почки, а денег в деревне у пацанов не было отродясь. Вот и порешили: до города на попутках, а там «своим ходом». На товарняках, то есть.

Раньше у вагонов были площадки – «тормозухи» назывались. Если незаметно, то можно на перегонах сесть. Ехали до тех пор, пока живот не подводило от голодухи. На станциях был «кипяток» – специальные будки с варом. На перроне, если не было видно милиционера, Забар гадал по руке, я пел военные и жалостливые песни про сиротскую жизнь и хромал калекой а Ванька с Толькой танцевали деревенского гопака. Не очень художественно, но смешно до упада. За час- два зарабатывали на приличную жратву и ехали дальше.

Но главное на товарняке- не попасть на глаза «Гавриле» – прицепщику и охраннику состава. А так его прозвали станционные пацаны, оравшие ему: «Гаврила-a крути-и!». У «Гаврилы» был красный фонарь и рукоятка тормоза, которую ему следовало крутить, чтобы состав притормаживал на спусках. Прозвище ему очень не нравилось. И нас, мальчишек- зайцев готов был пороть нещадно.

До южных бахчей мы всё- таки доехали. Но дыни, оказывается, ещё не дозрели и нас не только мучил понос, но и ещё болела задница и спина: конные объездчики отхлестали кнутами. Назад до Омска ехали голодом и молча. Дома меня бабушка лишь обняла: «Краля ты моя, куда же тебя черти носили! Энто все, поди Забар смустил, смоляная рожа! Чисто твой дед, Сёмич…» А Толяну с Ванькой всыпали «по первое число». У Тольки отец, а у Ваньки – дядя, хотя и пришли с войны инвалидами, но кнут держали крепко. Так что зады у них были страшнее картины «стрелецкая казнь». А Забара по-моему и не заметили, что его две недели в таборе не было.