Читать интересную книгу Психоанализ огня - Гастон Башляр

3

Вероятно, на этом примере нетрудно увидеть суть предлагаемого нами метода психоанализа объективного познания. В самом деле, речь идет о выявлении воздействия таящихся в бессознательном ценностей на самые основы эмпирического и научного познания. Итак, надо показать взаимный отсвет, постоянно отбрасываемый объективными и всеобщими знаниями на наш субъективный личный опыт и наоборот. Надо выявить следы детском опыта в опыте научном. И тогда мы с полным основанием будем говорить о доле бессознательного в научном разуме, о смешанном характере некоторых очевидностей и, изучая частное явление, заметим, что убеждения, сформировавшиеся в совершенно разных сферах, совпадают.

Так, возможно, еще не был должным образом отмечен тот факт, что огонь — сущность скорее общественная, нежели природная. Чтобы убедиться в обоснованности этого утверждения, нет необходимости рассуждать о роли огня в первобытном обществе или настаивать на технических трудностях поддержания огня; достаточно рассмотреть с точки зрения позитивной психологии структуру и формирование разума цивилизованного человека. Действительно, почтительное отношение к огню внушено воспитанием; оно не присуще нам от природы. Рефлекс, заставляющий отдернуть палец от пламени свечки, можно сказать, не играет никакой роли для познающего сознания. Приходится удивляться, что ему придают такое большое значение учебники по элементарной психологии, где он служит поводом для рассуждений о непременном присутствии некой рефлексии в рефлексе, знания — в простейшем ощущении. В действительности же первичны социальные запреты. Естественный опыт вторичен, и доставляемое им материальное доказательство неожиданно, а потому слишком неопределенно, чтобы стать основой объективного знания. Подтверждая социальный запрет, ожог, то есть естественный фактор торможения, только повышает интеллектуальный авторитет отца в глазах ребенка. Значит, детский опыт познания огня имеет в своей основе взаимоналожение природного и социального, где социальное почти всегда доминирует. Быть может, это станет яснее при сравнении укола и ожога. И то и другое вызывает рефлекс. Почему же острие не является, подобно огню, объектом почитания и страха? Именно потому, что социальные запреты в отношении острых предметов значительно слабее, чем запреты, касающиеся огня. На этом и базируется в действительности почтительное отношение к огню: стоит ребенку протянуть руку к пламени, и ему тут же достанется линейкой по пальцам от отца. Огонь причиняет боль — и для этого ему не обязательно обжигать. В каком бы обличье ни выступал огонь: будь то пламя или жар, лампа или печь,  — родители никогда не теряют бдительности. Итак, огонь изначально подлежит всеобщему запрету; отсюда вывод: социальный запрет — это наше первое всеобщее знание об огне. Раньше всего мы узнаем об огне то, что его нельзя трогать. По мере того как ребенок взрослеет, запрет выражается в менее материальной форме: удар линейкой сменяется окриком, окрик рассказом об опасности пожара, легендами об огне небесном. Так природное явление быстро занимает свое место в сфере сложных и запутанных социальных знаний, что почти исключает непосредственный опыт.

Поскольку торможение вызвано в первую очередь социальным запретом, отсюда следует, что проблема личного познания огня есть проблема ловкого неповиновения. Стремясь подражать отцу, скрывшись подальше от его присмотра, сын — точь-в-точь маленький Прометей — крадет спички, убегает в поля и на дне оврага вместе с товарищами закладывает очаг детской вольницы. Городскому ребенку неведомо, что такое костер, разведенный между трех камней, он не знает вкуса поджаренной ягоды терновника или клейкой улитки, испеченной прямо в раскаленных углях. Возможно, он и не испытывает комплекса Прометея, признаки которого я нередко ощущал в себе. Только этим комплексом можно объяснить, почему всегда вызывает такой интерес легенда об отце Огня, в сущности довольно бедная. Впрочем, не стоит сразу же отождествлять комплекс Прометея с эдиповым комплексом в классическом психоанализе. Несомненно, сексуальная окрашенность образов огня в фантазии особенно интенсивна, и в дальнейшем мы постараемся ее выявить. Но не лучше ли отразить все нюансы бессознательных убеждений в различных формулах, пусть даже мы увидим впоследствии, насколько эти комплексы близки? Одно из преимуществ предлагаемого нами метода психоанализа объективного познания заключается, на наш взгляд, как раз в том, что он направлен на исследование зоны не столь глубокой, как область действия примитивных инстинктов; именно промежуточный характер этой зоны и обусловливает ее определяющее влияние на логическое, научное мышление. Потребность познавать и потребность производить можно охарактеризовать как таковые, сами по себе, не связывая их однозначно с волей к власти. Человеку свойственна подлинная воля к интеллектуальности. Мы недооцениваем потребность в понимании, когда, подобно прагматикам и бергсонианцам, ставим ее в полную зависимость от принципа пользы. Итак, мы предлагаем обозначить как комплекс Прометея совокупность побуждений, в силу которых мы стремимся сравняться в знаниях с нашими отцами, а затем превзойти их, достичь уровня учителей и превзойти его. Между тем именно владение объектом, совершенствование в объективном познании придает большую определенность нашей надежде достичь того интеллектуального уровня, который восхищал нас в родителях и учителях. Естественно, абсолютное большинство людей стремится к первенству, подчиняясь более сильным инстинктам, однако для психолога предметом изучения должны быть и личности более редкого духовного склада. Будучи явлением исключительным, чистая интеллектуальность тем не менее представляет собой характернейший признак собственно человеческой эволюции. Комплекс Прометея — это эдипов комплекс умственной жизни.

Глава II. Огонь и фантазия. Комплекс Эмпедокла

1

Современная психиатрия объяснила психологию поджигателя, показав сексуальный характер его устремлений. Она выяснила и обратное: зрелище пылающего стога или горящей крыши — яркого зарева на фоне ночного неба в беспредельном просторе полей — способно нанести психике серьезную травму. Пожар в поле почти всегда говорит о заболевании пастуха. Эти горемыки передают из века в век, словно зловещий факел, заразительное наваждение своего одиночества. Пожар создает поджигателя почти с той же неотвратимостью, как поджигатель совершает поджог. Огонь, тлеющий в душе, сохраннее того, что тлеет под пеплом. Среди всех преступников поджигатель отличается особой скрытностью.

Самый типичный поджигатель в приюте Сент-Или очень услужлив. Единственное, по его словам, чего он не умеет,  — это растапливать печь. Не только психиатрия, но и классический психоанализ обстоятельно исследовали образы огня в сновидениях. Они относятся к наиболее ясным, прозрачным, не вызывающим сомнений в плане их сексуальной интерпретации. Так что мы не будем возвращаться к этой проблеме.

Ограничиваясь психоанализом не столь глубинного, более интеллектуализированного пласта психики, мы займемся исследованием не снов, а фантазии; конкретнее же — в этой небольшой работе нам предстоит рассмотреть образы, навеянные созерцанием огня. На наш взгляд, это мечтательное состояние сильно отличается от сна прежде всего тем, что ему всегда в большей или меньшей степени присуща сосредоточенность на объекте. Сон развертывается прямолинейно, по мере продвижения забывая свой путь. Воображение напоминает звезду: благодаря концентрации оно выбрасывает новые лучи. И именно для грез возле огня, сладких грез, исполненных сознания блаженства, сосредоточенность наиболее естественна. Этот род мечтания — из тех, что всего сильнее тяготеют к своему объекту или, если угодно, к своей причине. Вот отчего мы, словно погружаясь во что-то плотное и однородное, не в силах сопротивляться очарованию. Это безусловный факт, и, если мы скажем, что любим смотреть на огонь в камине, наши слова будут восприняты как банальность. В данном случае имеется в виду огонь укрощенный, когда тихие, ровные язычки пламени лижут толстое полено. В своем монотонном мерцании огонь предстает поистине тотальным явлением — говорящим, летучим, поющим.

Вероятно, огонь, заключенный в очаг, впервые побудил человека к мечте, стал символом покоя, приглашением к отдыху. Трудно представить себе, чтобы философия праздности могла обойтись без созерцания пылающих поленьев. А тот, кто пренебрегает грезами у камелька, с нашей точки зрения, утратил истинно человеческую, первичную потребность в огне. Конечно, огонь согревает и восстанавливает силы. Но живительность тепла вполне осознаешь только при достаточно длительном созерцании огня; чтобы ощутить блаженство, надо сидеть, упершись локтями в колени, подперев ладонями подбородок. Такая поза у огня свойственна нам от века. Ребенок принимает ее инстинктивно. Это вовсе не поза Мыслителя. Она указывает на совсем особую сосредоточенность, «в которой нет ничего общего с настороженностью караульного или вниманием наблюдателя». Мы крайне редко принимаем ту же позу при созерцании чего-либо иного. Возле огня полагается сидеть и предаваться отдыху, но не засыпая, а погружаясь в мечтательность объективно особого рода.