— Пей. Вот тут у меня хлеб еще, — он поднял лицо, разглядывая сползающую по лесенке Эриль. Желтые глаза тускло светили в полутьме.
Женщина передернула плечами от предутреннего холодка. Мир за воротами был настоян на сером и розовом, и до пояса тонул в густом тумане.
Она приняла жбан и стала пить парное, горьковатое молоко, заедая хлебом.
— Не иначе, коза полынь ела.
— Ай, — лекарь фыркнул. — Зато желудком не будешь маяться.
— А я разве маюсь? — Эриль отставила пустую посудину и взглянула сурово.
— Ты меня не сбивай! — Дым встряхнул сумку с курицей. — Я об оборотне. Он, вроде, ранен, потому такой бешеный.
— Откуда узнал?
Дым смущенно потупился:
— Ну, у кузнеца дочка. А у меня лицо такое, вызывает доверие. Должен же я был добыть еды на дорогу.
Эриль фыркнула:
— Да нет, против кузнецовых дочек я ничего не имею. Лишь бы отец все правильно понял.
И они дружно рассмеялись и вышли наружу, притворив за собой тяжелые, скрипящие ворота. Оказавшись будто в кипящем молоке, только холодном, оставляющем морось на разом потяжелевшей одежде. Туман то приседал к земле, как готовящийся прыгнуть зверь, то поднимался, обволакивал растущие вдоль дороги кусты и деревья, делая их присутствие зыбким, таинственным, неверным. И где-то в нем розовел заблудившийся рассвет.
— Денек красивый…
— Только слишком уж холодный.
И, видимо, чтобы взбодриться, Дым откашлялся и пропел, вдохновенно, хотя и фальшиво:
«Вы видали, как течёт туман?
Сквозь прогалы в кружеве ольшанника…
В лунной яви — зыбкость и обман
Кружат припозднившегося странника».
Эриль вытерла с носа каплю, смачно шлепнувшуюся с капюшона. Подавила в себе желание проверить под ногами дорогу. Ясно, звук был звонкий, а не хрусткий и не плюхающе-глуховатый, если шуровать напрямки по траве или грязи.
— А он жив?
— Лель-то? — лекарь снова подкинул суму на плече, вызвав всполошенное кудахтанье и трепыхание; задумавшись о сочинителе песни. — Вроде стал королем, как собирался. Домес Имельдский!
Смех заплескался в голосе.
— А ты в своей глухомани и этого не слышала?
— Я делами власти не интересуюсь.
— Ну, — заметил Дым рассудительно, — зато она интересуется тобой.
Спутники молча шли еще какое-то время.
— Ты лучше скажи, — первой не выдержала Эриль, — Сойке ты понравился?
Дым остановился, разворачиваясь к спутнице:
— Обиделась.
Он зафыркал и захрюкал, точно вспомнил невесть что смешное.
— Понимаешь, барышне с магом не интересно просто перепихнуться, им хочется, чтобы их в нежную шейку кусянули. Поветрие такое пошло, что ли?
Тут уж Эриль прижала кулаком губы, трясясь от беззвучного смеха.
— И?
— Что «и»? Хоть бы шеи мыли, дуры!
Он ухватил подругу за руку:
— Скажи мне, вот я сильно похож на дурака?
— Да нет, вроде, — Эриль склонила голову к плечу, рассматривая лекаря.
— И другие маги тоже нет. Начни мы такое делать — вонь поднимется до неба. А Охоте то — мед по сердцу, повод нас под корень извести. Так чего красотки удумали? Чтобы доказывать подружкам, что под мага, а не конюха, легла, велят себя взасос поцеловать здесь, — Дым ткнул пальцем в место, где шея переходит в плечо, — да все равно кому велят. А потом шилом две дырки проткнут. Шарфиком прозрачным прикроют и ходют, хвастают. А потом нагноение. У!..
Он повертел головой, не зная, как выразить злость и потрясение девичьей глупости.
— Прости. Вон, кусты погуще. Пойду, куру употреблю.
— А не рано?
— Да замаяла она меня!
Но удаляясь в дебри ольхи и волчьего лыка, вдруг обернулся, держа сумку с курицей на отлете, как будто несчастная птица имела силы его клюнуть, и торжественно провозгласил:
— Мне претит убийство невинных созданий. Но как подумаю, скольким спасал и спасу их жизнь…
— Знаешь, Дым, — Эриль встряхнулась, разбрасывая вокруг себя брызги, — ты какой-то неправильный маг. Видала я тех, кто и человеческой кровью не брезговал. Правда, пили не из живых.
На грани разума мелькнуло воспоминание: сводчатый погреб, дубовая мебель, уложенные набок бочки с вином. Порубанные и исколотые мертвецы. Темная кровь, ползущая по кирпичному полу, и человек в темном кафтане, лакающий с колен. Дым, поймав мысль подруги, передернулся:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это… как хорошее вино по полу разлить. Пьянь подзаборная выпьет, а тверезый побрезгует. И разница между живой кровью и мертвой такая… Не зря нас с самого начала учат контролировать себя. Потому что если пить мертвое — и самому нехорошо, и тем, кому помочь хотел, хреново. Ты не кровосос, вуивр, тебе можно не знать. А нашим… Если сосуд поврежден или слаб… Это же не просто кровь! — голосящие в кустах пичужки замолчали от его крика. — Это… эманация силы. Знала бы ты, что она нам дает!.. Ат!
Дым махнул рукой.
— Пойду, свершу неизбежное. А тушку выпотрошим и запечем в глине.
Глава 3
— И-как-мы-его-тут-будем-искать?
Лекарь оглядел бугристое, вспученное пространство перед собой. Разом вырубка, пожарище и болото выглядело ноголомным и бесконечным. Лишь у самого окоема синел, ступенями поднимаясь к небу, сосновый бор.
— Даже если носом в землю проползу, следа не замечу.
— А волшебством?
— Лучше оставить на крайний случай.
Эриль согласно кивнула.
— Скорее всего, он забился в тайное логовище и отлеживается там. Можно в грязи поискать отпечатки лап, дождей последнее время не было. Шерсть на колючках…
— А может, просто вытащим заготовки из болота и… э… смоемся с ними?
— Дым!
— Шутка была неудачная, прости.
Женщина покрутила головой в широком вороте:
— Я знаю тут несколько мест, где можно надежно укрыться, но не уверена, до всех ли доберемся. Весна.
Лекарь пожал плечами:
— Ну, хоть что-то… А учуять его на расстоянии сможешь?
— А тут кто кого раньше успеет… — Эриль слабо улыбнулась. — И как поступит потом. Я бы за оборотня гадать не взялась.
— Даже за Янтаря?
Она вздрогнула.
— Даже за него.
И, обрывая разговор, прыгнула на кочку с гривой жесткой белой травы; ухватилась за корень вывороченного пня, чтобы не соскользнуть в лужу. Лекарь широко шагнул следом.
Так они и двигались: то прыжками, то переползая по нижним ветвям торчащих в лужах деревьев, то находя тропинки посуше; останавливаясь для коротких привалов; пробираясь в глубь Сорочьей дрягвы, в самое ее сердце. Эриль хорошо знала болото, да и чутье вуивр не давало сбиться с дороги.
— Вон Ужиный трон, — указала, наконец, она на валун с плоской верхушкой, поднимающийся над островком. Выбралась на сухое. Нагнулась, упираясь ладонями в колени, тяжело глотая воздух. — Ужи… на нем греться любят.
— Не выношу змей, — Дым, ухватившись за гибкую осинку, попытался сучком счистить с голеней самые толстые плюхи грязи.
Заготовки они отыскали легко. Завернули в мешковину, перетянули ремнями. И вскарабкались на «трон» — передохнуть. Лекарь растянулся на плоской поверхности, закинув руки за голову, подставляя солнцу лицо. Эриль же, по своей привычке, подтянула к груди колени, обхватив руками, и пристроила на них подбородок, разглядывая мир перед собой.
Пахло парной влагой и свежестью. Проклевывались через подзол травинки, качала головками ветреница, золотела купальница, и лиловела важная сон-трава. Лес проходил сквозь женщину своими токами, как устремляется кверху в деревьях весенний сок — неудержимо. Не звуки, не запахи, не чутье — все разом и что-то большее. Эриль знала, что расплатой за это последует сон — долгий и настигающий мгновенно; словно удар, сбивающий с ног. Но ни за что бы не отказалась от слияния с лесом, его деревьями, травами, зверями, туманом и сетью солнечных лучей. С бурлящими ароматами зелени, прели, талой воды.
— А вдруг свинья с поросятами? — пробормотал лекарь сквозь дрему. — А вдруг рысь на шею прыгнет? Ты-то увернешься, а я…