Читать интересную книгу Сады Казановы - Валерий Борисович Бочков

саду полыхнуло белым, тут же шарахнул гром. Я вздрогнула и оглянулась, в большом окне отражалась комната, рога на стене, два голых тела на фоне дивана. Кулик схватил меня за шею – зло и больно.

– Какая же ты дура, Злобина! Ты сама не понимаешь своей власти! Я ж видел, у Брунгильды глаза василиска – сапфиры, алчущие лакомств, когда на тебя глядит – сладострастные, похотливые глаза! Ты ж нецелованная мышка, тайный персик, монашья целка – вот ты кто! Маленькая чертовка – да! С тебя сериал снимать надо из жизни древней Эллады про греческую рабыню с мальчишеской грудью, про танцовщицу на канате или финикийскую гетеру!

Он зарычал и звонко хлопнул в ладони. Из сада ответила могучая канонада. Он усмехнулся и одобрительно кивнул.

– Пиши, что любишь! Люби, что пишешь! Впусти с себя жизнь, отдайся ей! – Кулик замахал кулаком перед моим лицом. – Пусть она тебя вздрючит, эта сука жизнь! Только так! Только так можно стать настоящим мастером – через боль, через страдание, через любовь! Через смерть! Понимаешь ты, манда татарская, через смерть?!

7

Слова эти я уже слышала раньше – в аудитории, не про манду татарскую, про писательское кредо мастера. Не очень ясна была логическая взаимосвязь с групповухой: с его подростковой фантазией оттрахать меня и Рудневу на пару. И ещё – откуда такая уверенность, что он нас двоих потянет? Техника исполнения и артистизм, продемонстрированные Куликом полчаса назад, заслуживали от силы вялую троечку.

Он продолжал орать, авторитетно и с надрывным пафосом, жестикулируя и выставляя руки картинным манером, заученно и нелепо. Вдруг запнулся и замолчал. Неожиданно помрачнел, схватил меня за щёки и стиснул. Понизив голос, прошипел:

– Ты что ж, думаешь, мне самому это по нраву? Перед вами, мокрощёлками, наизнанку душу выворачивать? На всю группу таланта – во! – Кулик выставил мизинец. – С гулькин…

Гром перекрыл матерное слово.

Он принялся ругать писателей, называя фамилии и обидные клички. Особенно досталось авторам экранизированных книг. Так – тупо, зло и неизобретательно – матерится пьянь с рабочих окраин. Никогда прежде я не слышала от него такой грязной, такой грубой брани. Пафос сменился глухой злостью. Исчезла плавность жестов. Он побелел лицом, даже ярко-алые губы поблекли.

– У меня ж первая публикация в пятнадцать лет была! Журнал «Дружба народов»! Премия «Дебют», премия «Лицей», – он азартно хлопал ладошкой по голой ляжке, – премия «Русский Букер»! «Букер», твою мать, Злобина! Тебе, зассыхе, такого не видать во веки веков – ты это хоть понимаешь? Сука! Сволочь! Мразь!

Он вцепился в голову руками, точно хотел содрать лицо с черепа. Зашёлся в кровавом рыке – царь Эдип, ничуть не меньше. Рык перешёл в стон, стон – в тихий вой. Он сгорбился, сник, стал будто мельче и младше, притих нищим переселенцем на богом забытой пристани. Съёжился и замер. Лишь изредка беззвучно всхлипывая горбатой спиной.

8

Когда я вернулась из ванной он уже спал. Мельком взглянула – рот был приоткрыт с детской невинностью, руки раскинуты, удивлённые ладошки глядели в потолок. Придерживая на груди концы полотенца, я вплотную подошла к окну. За моим чёрным силуэтом отражалась жёлтая комната. Я попыталась разглядеть своё лицо, в силуэте была лишь чернота, внутри которой хлестал серый дождь.

Больше мне тут делать было нечего.

Происшедшее, включая дорогу, заняло чуть больше трёх часов. Облегчения от завершения всей этой мерзости я не испытала никакого. Наоборот, догадка, промелькнувшая в начале, обратилась в уверенность: всё останется по-прежнему, словно меня тут никогда и не было. Даже если я буду возвращаться сюда снова и снова хоть тысячу лет.

Я вышла в прихожую. Распахнула дверь, ливень ворвался грохотом водопада. Пахнуло промокшей сиренью, ночью, грозой. Фонарь над крыльцом освещал сад, глянцевый и тёмный, моргающий мокрыми бликами. По плиткам дорожки неслись потоки дождевой воды. У забора, уткнувшись в сиреневый куст, стояла машина, на который мы приехали – старая «королла» морковного цвета.

Дальнейшее произошло как-то само собой, без особого участия моего разума: я отбросила полотенце и голой вышла под ливень. Сбежала по ступенькам – стремглав, совершенно не боясь поскользнуться. Неслась во всю прыть – как бегала девчонкой. Лужи оказались почти тёплыми, дождь тоже.

Я пронеслась по мощёной дорожке, с разбега вскочила на капот «короллы». Полый металл гулко ухнул под моими пятками. Капли звонко барабанили по корпусу машины, точно били в пустую железную бочку. Ловко – одним махом – я запрыгнула на крышу. Раскинула руки крестом, подставила лицо ливню. Начиналось самое восхитительное, самое главное, – то, ради чего стоило возвращаться сюда.

Я смеялась, захлёбываясь дождём, хохотала, кажется, что-то кричала. Экстаз, переходящий в истерику, словно кто-то пытается защекотать тебя до икоты, до слёз, до смерти. Да, как в детстве, когда от хохота можно напустить в трусы.

Я размахивала руками как птица, прыгала. Крыша гремела и прогибалась под моими крепкими пятками. В дешёвой японской жести оставались вмятины, но мне было плевать на крышу. Мне было плевать на всё! На приличия и условности, на нормы поведения в обществе и правила хорошего тона. На успех, славу и богатство – плевать-плевать-плевать!

Плевать на всю эту дурацкую жизнь, которую мы устроили с единственной целью – мучить друг друга.

То был апофеоз свободы, триумф безнаказанности. Миг абсолютного счастья. Миг, ради которого стоит жить. Миг, за который не жалко умереть.

Как всегда, молния шарахнула внезапно. Каждый раз застаёт врасплох, даже когда ждёшь и тебе кажется, что ты готова. Я лишь успела задрать голову. Ослепительно белый шар лопнул прямо надо мной и разлетелся холодным фейерверком, из центра шара зигзагами вырвались искрящиеся щупальца, одна из щупалец целила мне прямо в макушку, она неслась вертикально вниз, как копьё.

На мгновенье время остановилось – капли ливня застыли в полёте, синие электрические брызги замерли острыми осколками вдребезги разбитого стекла. Неоновый перпендикуляр почти коснулся моей головы. Я успела услышать гром – то был треск разрываемого напополам чёрного неба.

Часть вторая

Там

9

Моим соседом оказался суетливый мертвец с внешностью некрасивого итальянца-южанина с громким смехом и ухватками карточного шулера в маскарадном камзоле с золотым шитьём и кружевным воротником из реквизита какой-то комедии Бомарше вроде «Севильского цирюльника». Этот Фигаро пару раз пытался заговорить со мной, но я делала вид, что сплю. Под конец поездки я действительно задремала. Когда проснулась, итальяшка приставал к соседу справа, лысому прокопчённому старикану с внешностью отставного марсельского