Читать интересную книгу Святая с темным прошлым - Агилета

– Не надо, заради Христа! – молила Василиса, но вместе с тем, со все нарастающим ужасом чувствовала: не умолит. Чему быть, того не миновать.

Батюшка поднялся на помост, благословил склонившихся к нему актеров и с молитвою начал кропить. Его черная ряса сливалась с тяжелой черной тканью, подвешенной у задника сцены и скрывавшей деревянную грубость сооружения. Сверху возились мужики, прилаживая балки, на которых будут держаться декорации. Прервав работу, они ждали, чтобы брызги святой воды долетели и до них.

Словно треклятой пиесой был предусмотрен такой финал! Тяжелый топор, которым только что орудовал один из мужиков наверху, и который затем был отложен в сторону, сорвался от неосторожного движения. Батюшка рухнул на оструганные доски как-то по-детски, точно мальчишка, ненароком сбитый в игре. Тут же бросились к нему все, кто был вокруг: разряженные лицедеи и Елизавета Сергеевна с обезумевшими глазами. Одна Василиса не тронулась с места, цепенея и леденея, и зная наверняка, что бежать уже ни к чему.

VI

«…Так и решилась моя судьба без моего участия…»

Помещица Белозерова приняла в своей крестнице участие, поелику могла. Выпоров, сдала в солдаты того мужика, что без умысла погубил батюшку, и снеслась с епископом, дабы определить судьбу поповской сироты. Потому как не была Василиса просватана, требовалось сей же час подыскать ей жениха, обвенчать с ним, рукоположить его в священники и определить в ту церковь, где служил Василисин батюшка. Однако жениху надлежало быть «с умом», то бишь, иметь образование, богословское либо философское. Посему епископ наказал отправить девушку к нему в Калугу, а там уж он сам устроит ее судьбу. Того ради предоставила Елизавета Сергеевна Василисе свой возок с кучером.

Тетка Лукерья, сопровождавшая племянницу, нарадоваться не могла: сидишь себе, как барыня в избушке на полозьях, укрываешься меховым пологом, и не дубеет лицо от студеного ветра, как на санях. А правит-то кучер, не сама вожжами руки уродуешь! От удовольствия тараторила она без умолку, наперед увещевая племянницу:

– Ты, Васёна, как жениха тебе сыщут, нос не вороти да не кобенься! Кто первый взять захочет, тот и хорош. Второго-то, может, и не будет вовсе.

Василиса молчала. Почти не раскрывала она рта все сорок дней после батюшкиной кончины, как морозом, прихваченная горем, да и нынче говорить ей было тошно. Завернулась в пуховой платок, накинутый поверх тулупа, и глядела перед собою на санный путь, уводящий ее невесть куда.

И в палатах у епископа осталась безучастна, не заметила ни пышности, ни убранства, подошла под благословение и встала, опустив глаза, точно не ее судьбу владыка намеревался решить, а какой-то другой девицы.

– Что ж, Василиса, – сказал епископ деловито, хоть и с участием, – царствие небесное твоему батюшке, а церковь без попа надолго оставлять нельзя. Мясоед-то на исходе; кто Великим постом служить будет? Да и самой тебе замуж пора – сколько лет уже сравнялось?

– Осьмнадцать. Девятнадцать в апреле будет.

Епископ покачал головой.

– Засиделась ты, матушка, в девках! Ну да ничего, пристроим! Дам я тебе провожатого – пойдешь с ним в духовную семинарию. Там женихов пруд пруди, а невеста ты с местом – должно твое дело сладиться.

Крепко обхватив себя руками и пригнув голову под порывами сырого февральского ветра, шла Василиса вслед за грузным и важным дьяком, ведущим ее к ее новой судьбе, и не несла в голове ни единой мысли. Вершилось над ней что-то помимо ее воли, как вершится на земле зима или весна, никого о дозволении не спрашивая и ни о чьих желаниях не беспокоясь. В пустом семинарском коридоре какое-то время ждала, сидя на лавке, а затем отворилась дверь класса, и тот самый дьяк, что вел ее, поманил внутрь. Василиса заробела войти и встала у дверного косяка.

Во всей последующей жизни ни разу не было ей так страшно, горько и неприкаянно, как в те минуты. Разом повернулись к ней семинаристы, и каждый вцепился в нее взглядом, точно пес. Каждый оценил про себя, будто курицу на базаре. Каждый либо ухмыльнулся, либо покривился, либо поднял брови. Залили ее стыдом, как помоями, а она и убежать не смела – стояла, точно в землю вросшая от удара.

Вдруг изо всех любопытствующих физиономий выделилась одна. Крепкая была и наливная, точно яблоко. Еще бросалось в глаза то, что кожа на лице красновата, а румянец, как утюгом к щекам приложили. И, при русых волосах – вызывающе рыжая бородка. Краснело это лицо промеж остальных – ни дать ни взять, первое спелое яблоко на ветке.

– А что? Почему бы и не взять! – донеслось до Василисы.

* * *

Если современной невесте задать вопрос, чего она ждет от будущего мужа, то список обещает быть длинным. Любви и внимания, защиты и опоры, доверия и уважения. Не в последнюю очередь будут упомянуты материальная поддержка, помощь по хозяйству и участие в воспитании детей. Супружеская верность вряд ли будет озвучена, поскольку она просто подразумевается, равно как и отсутствие рукоприкладства.

Но если бы тот же самый вопрос был задан невесте во второй половине восемнадцатого столетия, когда под венец шла Василиса, то девушка просто не поняла бы, о чем идет речь. И действительно, чего можно ждать от мужа помимо самого факта его существования? Куда податься женщине, как не замуж? В перестарках куковать – приживалкой при родне? Незавидная доля! Что да монашества, то это удел немногих, а с тех пор, как Екатерина II разорила монастыри, конфисковав их земли и переведя иноков на казенное жалование (разумеется, нищенское), о постриге думать уже не приходилось. Да и монастырей уцелело – раз, два и обчелся: сделали обители приходскими церквями.

И оставалась, по сути дела, единственно возможная дорога – с женихом к алтарю, чтобы муж обеспечивал тебя так, как это подразумевает твое сословие: пахал, торговал, владел мужиками или служил обедню. Не у одной Василисы судьба решилась без ее участия, а едва ли не у каждой. Удивительно еще, что девушка вообще над этим задумалась – над возможным участием в своей судьбе.

Но когда человек неожиданно задумывается над тем, о чем размышлять не принято, это может иметь далеко идущие последствия. Особенно если раздумьям предается тот, чья воля сильнее естественного человеческого желания плыть по течению. Именно таким людям свойственно сжигать за собой мосты, разрубать Гордиевы узлы и переходить Рубиконы. Или «всего лишь» пускать свою жизнь по новому руслу.

VII

«…Уж перестала я быть девицею, но мужнею женою так и не стала…»

Лишь во время свадебной гульбы вспомнила Василиса, что, скованная страхом перед будущим, не помолилась она усопшим родителям и не испросила у них благословения на брак. А одному Богу известно, благословил бы ее батюшка с тем, кто не только не люб его любимой дочери, но и отвращает ее от себя. «Едва ли», – подумалось ей.

И не верилось девушке после венчания, что сидит она на собственной свадьбе. Гости все были (не считая тетки) семинарские дружки жениха, свои промеж ними гуляли шутки, свои велись разговоры; о невесте вспоминали лишь тогда, когда приходило время кричать «горько», и, каждый раз, принимая лобызания того, кто назван был ее мужем, Василиса содрогалась: запах! И не то чтобы шел от него смрад, нет, зубы у раба Божьего Артемия были крепкие, не червивые, лицом и, по видимости, телом, был он чист, платьем опрятен, и странно было бы ему вовсе не иметь запаха, всему живому на свете присущего, но только, приближаясь к нему лицом, Василиса готова была сей же час отпрянуть. И поцелуи терпела в окамененном бесчувствии.

– Не кручинься уж так-то, у всех на виду! – раздраженно шептала ей в ухо тетка. – Стерпится – слюбится! Мужик он, по всему видать, не злой – вот те крест!

Слюбится? Тяжко ей было открывать глаза в первое утро. А открыла… За окном – тоскливая февральская серость, метель, снежинки стаями подлетают к стеклу, повисают на мгновение и уносятся прочь, точно увидев что-то запретное. И Василиса знала, что – брачное ложе, не освященное любовью, к которому она, как цепями, была прикована долгом, да обычаем.

Едва нашла в себе силы взглянуть на мир, как ввалились в горницу дружки жениха, выслушали его самодовольное: «Как в добрых людях, так и у нас!» – и принялись с улюлюканьем бить горшки, с собой принесенные. Василиса вздрагивала и вжималась лицом в подушку: сызмальства пугалась она резких и громких звуков, и во время грозы пряталась в сундук, где копилось ее приданое, пока тот не перестал ее вмещать. Если б окутала ее сейчас благодатная тишина! Но нет, не было спасения. Лоснящаяся от удовольствия тетка («Слава Богу, пристроила девку!») быстро укручивала племяннице волосы и прятала их под бабью кику. Вот и отгуляла свое поповна – кончилось привольное девичество в любви да спокойствии, грядет многотрудная, с привычными колеями скорбей да ухабами немощей, бабья доля.