Читать интересную книгу А потом пошел снег… - Анатолий Малкин

Ольга, застыв, немного посидела молча, потом резко поднялась и опрометью убежала на базу. Он не знал, как быть дальше, накинул на плечи одеяло и ушел на край обрыва, на камни, где и провел остаток ночи.

Костер прогорел, пламя втянулось в багровые угли, которые начали покрываться сизым налетом пепла. Они еще долго мерцали своей раскаленной сердцевиной, а потом умерли, и густая темнота наконец смогла укрыть всех одиноких.

Утром с моря нагнало облаков, сначала ватных, белых, и идти без палящего, как сумасшедшего, солнца стало полегче, но очень парило и привалы становились все чаще и продолжительней.

Тропинки потихоньку сошлись в проселочную дорогу, наезженную какими-то повозками, но идти приходилось по обочине, остерегаясь обильных лошадиных каштанов и коровьих лепешек.

Ольга спряталась от него в толпе оживленно галдящих девчонок — даже натянула на голову вместо серенькой косынки широкополую, как у Мичурина, шляпу, — а он никак не мог найти повода, чтобы подойти к ней и хоть как-то объясниться.

Колонна почти догнала поднявшее несусветную пыль стадо коров, с задранными вверх хвостами над покачивающимися с боку на бок задницами — в этом жесте коренных крымчанок чудилось нечто ужасно пренебрежительное по отношению к ним, шляющимся без дела туристам. Видимо, эта мысль пришла в голову не только ему, потому что народ резко затормозил и начал так хохотать и свистеть, что коровы немедленно перешли на галоп, их огромные вымена, не успевая, взлетали по сторонам, как надутые резиновые перчатки. Растерявшийся пастух, мирно спавший в седле пузатой лошаденки, чуть не свалился на землю от неожиданности, завопил благим матом и, щелкая бичом, помчался за ними останавливать.

С горы затрубил Михаил, разворачивая их на тропинку в сторону от дороги и дальше на крутые ступеньки до входа в пещеры. От одного вида черной дыры, из которой веяло явственной прохладной свежестью, у него налился чугуном затылок, и пока раздавали и зажигали факелы, он стоял, разглядывая длинный темный ход в глубину горы, который вел в грот с подземным озером и пытался справиться с собой, соблазняя воображение виденной по телевизору картинкой прохода по пещерам среди свисающих вниз каменных узорчатых пик сталактитов, с которых падало множество прозрачных капелек воды, переливающихся в свете фонарей драгоценным блеском. Но ужас оказался сильнее. Растерянно улыбаясь, он стоял у входа, пропуская вереницу товарищей мимо себя, что-то подсказывая, куда-то направляя, вручая очередной зажженный факел, вовсю втянувшись в роль заботливого помощника физкультурника Михаила, пока не увидел Ольгу. Она прошла мимо, опустив глаза, а он сказал ей что-то веселое и ласковое, и, видимо, голос выдал его, потому что, отойдя на несколько шагов, она внезапно тревожно оглянулась, внимательно посмотрев на него. Он махнул ей в ответ приветственно рукой и, сжав зубы до боли, все же заставил себя войти в дыру и даже прошел десяток шагов вовнутрь, но как только ход круто пошел вниз, заметно сужаясь и теряя в высоте, в висках у него заломило, на лбу и спине выступила испарина, а потом отказали, ослабев, ноги. Он присел у стены, пытаясь переждать приступ и успокоиться, чтобы пройти этот путь, чтобы никто не догадался о его страхе, но одна мысль о том, что над головой висит гора тысячетонной тяжестью, парализовала его волю.

Из пещеры доносились возбужденные голоса ребят, постепенно отдаляясь и пропадая в глубине, а он медленно выползал, в буквальном смысле на четвереньках, к выходу.

Очнулся он от резкого запаха нашатыря и шлепков по щекам. Открыв глаза, он увидел над собой знакомые животы дядек и их толстенную проводницу с марлевой салфеткой в руке. Ее тяжелые пышные груди и круглое сдобное лицо с тройным подбородком висели так близко над ним, что новый приступ удушья охватил его и он закашлялся, пытаясь вырваться из пут убийственной для него заботы, но был слаб и не мог справиться, пока неожиданно не появилась Ольга, которая отогнала всех от него, грубя и извиняясь одновременно.

Второй раз он очнулся уже в тишине. Голова его лежала на ее коленях, и она осторожно гладила его по волосам. Он не открывал глаз и думал о том, как ему объясниться с ней, с этим, в общем-то, совсем пока чужим ему человеком, думал о том, зачем надо объясняться и почему он не может жить, как другие, просто и без особых сожалений о содеянном, и почему его так привязывает к людям, что встречи с ними становятся подобием медленной казни. Не открывая глаз, рассказал ей о том, что с ним происходит и почему так было прошлой ночью, и успокоился, жмурясь, как кот, под ласковым движением ее пальцев. Ноги у нее были уютными, на них было удобно лежать голове, и хотя она была близко, от нее не исходило никакой опасности. Он перевернулся, уткнувшись в ложбинку между ног, и тихо втянул в себя ее запах, нежный и терпкий, как у вербены. Она откинулась на спину, и он лег рядом с ней и начал осторожно целовать ее губы, потрескавшиеся на солнце. Зверь в его теле не дремал и заставлял руки прикасаться ко всему, что он хотел узнать, но она не сопротивлялась и, закрыв глаза, все позволяла им.

Потом раздались голоса возвращавшихся людей, она вскочила и, велев ему дожидаться, помчалась в пещеру, чтобы выйти к нему вместе со всеми.

Дожидаясь гомонящую на подъеме братию, он вальяжно развалился на траве, разглядывая темные дождевые облака, которые, тяжело переваливаясь через вершины гор, позли в сторону моря, окружая со всех сторон мирно светящее солнце, и думал о ней, о том, почему эта девочка стала так близка ему за несколько дней и почему он так хочет, чтобы она думала о нем хорошо.

По траве вышагивала ворона, которая явно целилась на роговой гребень, который обронила Ольга, и он дал ей подойти поближе, а потом так громко заорал по-тарзаньи — разучил этот крик еще в школе, зарабатывая себе авторитет у пацанов, — что до полусмерти перепугал физкультурника, который первым вынырнул из дыры, подслеповато щурясь на солнце. Ворона недовольно глянула на него искоса, отчетливо ответила ему, каркнув два раза в ответ, и спокойно зашагала в сторону.

Потом он отчаянно заливал ребятам, как пробежал пещеру по-быстрому, потому что был в ней не раз, и про путешествия по московскому подземелью и одесским катакомбам добавил, и был так весел и жив, что ничто его не выдало, тем более что дядьки и их животы еще бродили в глубине.

Дождь достал их как по заказу прямо на раскопках древнего города. Они только спустились с каких-то древних, в сплошной узорчатой резьбе каменных ворот, как начала падать сплошная, без разрывов стена воды, как будто наверху перевернули реку вверх дном. Наверное, так и начинался потоп. Все исчезло вокруг — и море, и горы, и небо, не говоря уже о домах, кораблях, дорогах и прочих ничтожных по сравнению с природой творения людей.

Набившись всем кагалом под навес, огороженный тремя дырявыми хлипкими стенками, они ежились под холодными брызгами, пробивавшими их укрытие насквозь, и, переглядываясь, понимали, что хоть им и было велено ждать здесь, но хляби разверзлись надолго и надо что-то придумывать самим. И вдруг вдали размытой желтой кляксой, словно мираж, проступил сквозь дождь силуэт светящегося окнами желтого ковчега-автобуса, который, как обещано, должен был доставить их к катеру. Все кричали «ура», обнимались, легко проскочив путь от отчаяния к счастью, а Гелию все казалось, что это получается уж слишком просто и так не бывает, что в этом потопе время перевернулось и что сегодняшний день так просто закончиться не может.

Грузная машина, качнувшись, затормозила, пустив из-под колес фонтан воды, потом с резким звуком раскрыла двери, и громкий голос из репродуктора, не стесняясь в выражениях, но с ласковыми украинскими интонациями погнал их вовнутрь. Все вымокли до нитки, поэтому салон быстро разделился на мужскую и женскую половины, где поскидывали мокрую одежду и, особо не стесняясь, сидели как на пляже, полуобнаженными, блаженно отогреваясь в тепле. Физкультурник, голый до пояса, но с неизменной медной дудкой на его шее и грозными вэдэвэшными татуировками на плечах и спине, обходил ряды, наливая горячий чай в жестяные кружки из разрисованного пальмами и маленькими домиками голубого китайского термоса.

Щетки бесполезно полировали лобовое стекло, не успевая за струями воды, заливавшими его, шипел сжатый воздух из тормозов, удерживавших машину от скольжения, движение было очень медленным, почти шагом, потому что свет фар не пробивал завесу плотного косого дождя и не удавалось рассмотреть, что же там впереди. Потоки грязно-желтой воды со склона холма переливались через дорогу и запрудили ее почти по ступицу колес. На краю они бурно перекручивались в водоворотах и скатывались под откос, летя вниз к морю. Внутри был полумрак и было уютно. Играла тихо музыка. Все отогрелись, успокоились и вновь погрузились в амуры, или карты, или сон, или разговоры, по всегдашней человеческой привычке не креститься до грома. Хотя то, что происходило за стеклами окон, было таким необычным, таким сверхъестественным, что должно было хотя бы насторожить их, но человеки никогда не расстаются с твердой уверенностью в том, что неприятности надо переживать в порядке их поступления и что кривая возьмет да и вывезет.