Читать интересную книгу Лихорадка - Тесс Герритсен

– Что это?

– Это бедренная кость, Линкольн.

– Что?

– Бедренная кость. Полагаю, человеческая.

Он уставился на кость, покрытую коркой грязи. Один ее конец был раздроблен, и на всей поверхности виднелись следы звериных клыков.

– Где вы это нашли?

– Возле дома Рейчел Соркин.

– А откуда она у Рейчел?

– Собаки Элвина Клайда приволокли ее во двор. Она не знает, откуда взялась кость. Я была там сегодня утром, осматривала Элвина. Он прострелил себе ногу.

– Опять? – Он закатил глаза, и оба рассмеялись.

Если каждому городку положено иметь своего сумасшедшего, в Транквиле эту роль исполняет Элвин.

– С ним все в порядке, – заверила Клэр. – Но думаю, этот огнестрел нужно зафиксировать в протоколе.

– Считайте, что это уже сделано. У меня целое досье на Элвина и его ранения. – Он жестом указал ей на стул. – А теперь расскажите мне про кость. Вы уверены, что она человеческая?

Клэр села. Хотя фактически их ничто не разделяло, Линкольн почти физически ощущал барьер сдержанности, стоявший между ними. Он почувствовал это с самой первой встречи, когда она, вскоре после переезда в Транквиль, пришла в трехкамерную тюрьму, чтобы осмотреть арестанта, который жаловался на боли в желудке. Она сразу заинтересовала Линкольна. Где ее муж? Почему она одна воспитывает сына? Но ему было неловко задавать ей личные вопросы, было непохоже, что она одобрит вторжение в частную жизнь. Приятная, но скрытная, Клэр, похоже, никого не хотела подпускать слишком близко, а жаль. Она красивая, невысокая, но крепкая, с ясными темными глазами и шапкой кудрявых каштановых волос, в которых уже проступали первые седые пряди.

Положив руки на стол, Клэр чуть нагнулась вперед.

– Я не эксперт, конечно, – призналась она, – но животного с такой костью я не могу себе представить. Судя по размеру, кость детская.

– А других костей рядом не было?

– Мы с Рейчел обыскали весь двор, но ничего не нашли. Собаки могли подобрать ее в лесу. Вам придется осмотреть местность.

– Вполне возможно, что это останки древних индейских захоронений.

– Не исключено. Но, наверное, все-таки нужно передать ее судмедэксперту. – Клэр вдруг повернулась, склонила голову и прислушалась. – Что это за шум?

Линкольн вспыхнул. Из камеры снова доносился крик Дорин – свежий поток брани.

– Будь ты проклят, Линкольн! Ничтожество! Подлый обманщик! Будь ты проклят!

– Похоже, кто-то вас недолюбливает, – сказала Клэр.

Линкольн вздохнул и прижал руку ко лбу.

– Моя жена.

Взгляд Клэр смягчился и стал сочувственным. Похоже, она знала о его проблемах. Как и все жители города.

– Мне очень жаль, – проговорила она.

– Эй, ничтожество! – вопила Дорин. – Ты не имеешь права так обращаться со мной!

С видимым усилием Линкольн снова переключил свое внимание на странную находку.

– Как вы думаете, сколько лет было жертве?

Клэр взяла кость и повертела ее в руках. На мгновение она затихла, исполненная трепета от сознания того, что когда-то эта сломанная кость служила опорой резвому веселому человечку.

– Совсем ребенок, – пробормотала она. – Я бы предположила, что не больше десяти лет. – Положив кость на стол, Клэр не отводила от нее взгляд.

– Последнее время о пропаже детей никто не заявлял, – заметил Линкольн. – Здешним поселениям несколько столетий, и старые кости то и дело обнаруживают. А в прошлом веке довольно часто умирали молодыми.

Клэр нахмурилась.

– Я не думаю, что этот ребенок умер естественной смертью, – тихо возразила она.

– Почему вы так решили?

Она протянула руку к настольной лампе и, включив ее, поднесла кость к свету.

– Вот, – показала она. – Под слоем земли это почти незаметно.

Линкольн полез в карман за очками – еще одно напоминание о прожитых годах, об ускользающей молодости. Наклонив голову, он попытался разглядеть то, что она показывала. Но только когда она аккуратно соскребла ногтем грязь, он увидел клиновидный надрез. Это был след топора.

2

Когда Уоррен Эмерсон наконец пришел в себя, он обнаружил, что лежит возле поленницы, а в глаза ему светит солнце. Последнее, что он помнил, – это полумрак, серебристый налет инея на траве и замерзшие комья земли. Он колол дрова – взмахивал топором и с удовольствием слушал отзвук удара, разносящийся в морозном воздухе. Сосну во дворе дома еще скрывала темнота.

Теперь солнце стояло над деревом, и это значило, что он пролежал на земле довольно долго – возможно, около часа, если судить по расположению светила на небе.

Уоррен медленно приподнялся и сел, его голова болела, как обычно в таких случаях. Руки и лицо занемели от холода; обе перчатки валялись в стороне. Он увидел лежавший рядом топор, лезвие было глубоко засажено в кленовое полено. Наколотые дрова – как раз на дневную растопку, – были разбросаны вокруг. Эти наблюдения, а потом и их осмысление заняли у него много времени. Соображать было трудно – разрозненные и оборванные мысли будто бы уныло тащились откуда-то издалека. Но Уоррен проявлял терпение, зная, что вскоре все встанет на свои места.

Он вышел из дома на рассвете, чтобы наколоть дров на день. Плоды его труда были разбросаны по двору. Он почти уже закончил работу, но стоило ему вонзить топор в последнее полено, как вдруг над ним сомкнулась темнота. Он упал прямо на дрова; наверное, поэтому они и разлетелись в разные стороны. Его нижнее белье было влажным; должно быть, он обмочился, как это всегда с ним случалось во время приступа. Оглядев свою одежду, он заметил мокрые пятна на джинсах.

А рубашка была в крови.

Он с трудом встал на ноги и, пошатываясь, медленно побрел к дому.

На кухне было жарко и душно от натопленной печи; ему стало не по себе, и, когда он дошел до ванной, перед глазами уже стояла мутная пелена. Он присел на побитую крышку унитаза, обхватил голову руками и стал ждать, пока рассеется туман в мозгу. Пришла кошка, потерлась о его икру и замяукала, требуя внимания. Уоррен потянулся к ней, и прикосновение к мягкой шерсти немного ободрило его.

Лицо постепенно обретало чувствительность, и он уже отчетливо ощущал пульсирующую боль в виске. Ухватившись за край раковины, он поднялся на ноги и посмотрел в зеркало. Над левым ухом седые волосы слиплись от крови. На щеке, словно краска, запеклась кровяная струйка. Он разглядывал собственное отражение в зеркале; шестьдесят шесть тяжелых зим, честная работа и одиночество изрезали его лицо глубокими морщинами. Его единственной собеседницей была кошка, которая сейчас мяукала в ногах, но не от нежности, а от голода. Он любил кошку; однажды ему предстоит оплакивать ее смерть и устраивать мрачные похороны, а потом тосковать по ночам, не слыша ее мурчания, но Уоррен не питал иллюзий насчет взаимности этой любви.

Он разделся, сняв поношенную окровавленную рубашку и пропитанные мочой джинсы. Раздевался он так же тщательно, как и работал, – аккуратно складывая одежду на крышку унитаза. Он включил душ и встал под воду, не дожидаясь, пока она нагреется; дискомфорт длился всего мгновение, и на фоне его холодной и неуютной жизни казался сущим пустяком. Он смыл кровь с волос, и свежую рану защипало от мыла. Должно быть, он повредил кожу головы, когда упал на поленницу. Ничего, заживет, как и все остальные раны. Уоррен Эмерсон был ходячим свидетельством прочности Рубцовых тканей.

Кошка возобновила свое мяуканье, как только он вышел из душа. Этот жалобный писк отчаяния невозможно было слушать, не испытывая чувства вины. Не одеваясь, он прошел на кухню, открыл банку «Фрискис» с кусочками курицы и ложкой наполнил миску Моны.

Радостно мурлыкнув, она набросилась на еду – теперь ей было все равно, дома хозяин или нет. Если бы не его умение работать консервным ножом, кошка не испытывала бы необходимости в его существовании.

Он пошел в спальню одеваться.

Когда-то это была комната его родителей; здесь до сих пор хранились их вещи. Кровать на пружинах, комод с медными ручками, на стенах фотографии в оловянных рамках. Застегивая рубашку, он задержал взгляд на одной из них – темноволосая девочка со смеющимися глазами. «Что сейчас делает Айрис? – подумал он, как делал это каждый день на протяжении всей своей жизни. – Вспоминает ли обо мне?» Взгляд переместился на другое фото. Это был их последний семейный портрет – улыбающаяся пухленькая мама и отец, скованно чувствовавший себя в костюме и галстуке. А вклинившийся между ними мальчик с зачесанными набок волосами – маленький Уоррен.

Он протянул руку и коснулся пальцами своего лица, такого, каким оно было у двенадцатилетнего мальчика. Он не мог вспомнить этого паренька. На чердаке лежали игрушечные поезда, приключенческие книжки и обломанные цветные карандаши, когда-то принадлежавшие ребенку с фотографии, но то был другой Уоррен – который играл в этом доме и с улыбкой позировал для семейного фото, стоя в окружении родителей. Совсем не тот Уоррен, которого он видел, когда смотрел в зеркало.