Читать интересную книгу Повелитель теней - Карл Штробль

— Ну, уж я им отвечу! — взорвался судья и распорядился подать свою карету.

На следующее утро барон вошел в спальню жены, которая лежала на подушках, слабая и бледная после бессонной ночи. Тщательно подбирая слова, он пересказал ей то, что услышал накануне от графа, однако, несмотря на все его старания быть деликатным, молодая женщина разразилась судорожными рыданиями.

Разъяренный барон метался по комнате, не зная, как успокоить Софию, и сыпал проклятия на головы злоязыких сплетников.

— Я им покажу! Пусть эти мерзавцы видят, что их гнусные измышления не достигли цели, мы выше всякого шушуканья и болтовни!

И, по некотором размышлении, барон придумал выход. Он собрал самые красивые силуэты, вырезанные Кюнелем, оправил его рисунки в дорогие рамы и украсил ими комнату с пальмами, превратив ее в своеобразный музей. В английской части сада, на холме под раскидистой липой, где Кюнель и София провели немало часов, занятые болтовней и рисованием, теперь было решено воздвигнуть памятник умершему. Среди оставшихся у барона набросков нашелся силуэт художника, который София нарисовала под руководством своего учителя. Рисунок отличался поразительным сходством: характерный прямой нос, высокий, ясный лоб, упрямо сжатые губы и волевой подбородок. Барон распорядился перенести его на доску из ценного дерева и установить этот маленький памятник на холме под липой. Голова Кюнеля была повернута к садовому домику и, казалось, будто его глаза, как при жизни, дерзко и чуть насмешливо следят за тем, что творится вокруг.

В этих заботах прошла зима, и когда долгожданное тепло позволило проводить вечера на открытом воздухе, барон созвал всех знакомых на большой праздник в саду. Тогда изумленные гости увидели музей, устроенный в комнате с пальмами, и памятник под липой, а барон говорил, как он безутешен и страдает, утратив столь верного друга. В этот вечер обязанности хозяина лежали на нем одном, поскольку болезнь не позволила Софии выйти к гостям; вообще молодая женщина слабела день ото дня и вот уже две недели почти не вставала с постели. Все комнаты садового домика были открыты, за исключением той, где Антон Кюнель давал когда-то свои представления — после его смерти она была заперта по желанию баронессы. Все здесь было так, как оставил Кюнель в последний вечер: натянутое полотно и свечи на столе… только занавеси опущены, а высокие, белые с позолотой двери заперты наглухо, так что комната казалась немой и мертвой.

Теперь барон стоял у ее порога, устремив невидящий взгляд сквозь анфиладу комнат. Вокруг бесшумно, как тени, сновали слуги, лишь изредка из маленькой столовой доносился мелодичный звон фарфора и чистое позвякиванье серебра.

Когда гости наконец разъехались, барон ощутил усталость, которой до тех пор противился. Часы напряжения тела и духа, когда все время нужно было держаться настороже, чтобы парировать колкое слово или едкое замечание, отняли у него почти все силы, а он так и не знал, сумел ли одержать победу. А ну как они смеются над ним сейчас, по дороге домой? И что еще хуже — нет ли у них оснований над ним смеяться? Вдруг он и в самом деле был доверчивым глупцом, вдвойне достойным осмеяния за нелепые старания доказать, что не сомневается в своей жене и друге? Он стыдился этих мыслей и чувствовал, что не может дольше оставаться один — иначе смутные подозрения заговорят еще громче. Барон уже повернулся, собираясь уйти, как вдруг ему почудилось, будто за дверью раздался какой-то шорох. Сперва прошелестели чьи-то шаги, а затем послышался звук отодвигаемой мебели — точь в точь, как когда Кюнель перед началом представления переставлял стол на нужное место. Барон машинально взялся за ручку двери — заперто. Комната пуста, никто не мог туда проникнуть, должно быть, ему послышалось. Но едва барон пришел к такому выводу и, подсмеиваясь над своим разыгравшимся воображением, снова собрался уходить, как на него обрушился приступ леденящего страха. Это был слепой, инстинктивный ужас, противоречащий логике и здравому смыслу, словно кто-то разом отнял у него все силы, схватил за горло и душит.

Усилием воли барон стряхнул это жуткое наваждение и кликнул слугу. Он провел беспокойную ночь, полную мучительных кошмаров.

Утром супруга позвала его к себе в спальню. София не утаила, что тоже плохо спала в эту ночь.

— А как праздник? — спросила она. — Что сказали гости?

— Сказали? Они и рта не посмели раскрыть. Но я не знаю, что они подумали. — При этих словах барон устремил пристальный взгляд на лицо молодой женщины. В чем причина таинственной болезни, неумолимо подтачивавшей ее силы? Какой цветущей и свежей она была, покуда здесь жил Антон Кюнель! И странно, что грызущий недуг последовал непосредственно за его смертью. Неожиданно, выпрямившись на постели, София прервала течение его мыслей.

— Мой друг, — сказала она, — у меня есть просьба. Мне здесь нехорошо, я чувствую себя совершенно больной. Сейчас стоят такие погожие дни… Я могла бы любоваться зеленью. Позвольте мне перебраться в садовый домик.

— Даже не просите! Вы еще не окрепли, и это может вам повредить, — барона снова охватило неприятное чувство, овладевшее им накануне, и он утратил обычную рассудительность.

— Прошу вас, не противьтесь моему желанию. Здесь я обречена тосковать по нашему саду и никогда не поправлюсь. А там мне сразу станет легче.

Тут барон заметил слезы в глазах молодой женщины, и все былые сомнения показались ему недостойными и низкими. Стремясь загладить несправедливость, он сжал руку Софии своими и нежно ее поцеловал. Он был счастлив увидеть, как она обрадовалась, и тешил себя надеждой, что, вопреки прогнозам врачей, ее здоровая натура сумеет одолеть недуг.

Однако в состоянии Софии не произошло никаких изменений. Она, правда, несколько оживилась, но в то же время как будто отказывалась противиться неотвратимой судьбе. Несмотря на всю любовь и заботу, барону было непереносимо подолгу оставаться с женой: он не мог видеть этой улыбающейся покорности, безмятежного взгляда голубых глаз, совсем огромных на истаявшем лице. И было еще что-то, гнавшее его прочь из дома. С тех пор как он превратил садовый павильон в своеобразный памятник актеру театра теней, его не покидало странное ощущение, будто какой-то чуждый, язвительный и злобный дух завладел некогда столь уютными комнатами. Это чувство отравляло ему даже те редкие дни, когда слабость оставляла Софию, и они могли, как прежде, сыграть партию в шахматы.

Уже одна тень от ее исхудавшей руки, скользившая над шахматной доской или покрывалом, рождала в нем смутный страх. Барон долго не желал в этом признаваться, но в конце концов не мог больше себя обманывать: он начал бояться теней. Когда лунными вечерами он бродил по аллеям сада, и на повороте какой-нибудь куст отбрасывал ему под ноги свою тень, он вздрагивал и невольно оборачивался. Даже собственная тень внушала ему неприязнь, и он предпочитал вернуться в темноту. Барон старался себя превозмочь: выходил в сад исключительно в лунные ночи и, задержавшись у памятника другу, погружался в воспоминания; заставлял себя подолгу оставаться в комнате с пальмами, рассматривая отдельные наброски и силуэты, однако, несмотря на все усилия, бывал вдвойне рад, покидая садовый домик.

— Вы пренебрегаете мною, друг мой, — с упреком заметила однажды вечером София. И добавила с улыбкой: — Что ж, для вас я плохой товарищ.

Барон как раз отдернул полог, собираясь сесть у постели жены, и в это мгновение ему почудилось, будто от стула отделилась длинная, тощая, полупрозрачная тень. Барон невольно отшатнулся, но тотчас овладел собой. Нельзя, чтобы бедняжка заметила его проклятую впечатлительность. Что за чертовщина, в самом деле, ведь он же солдат!

С оправданиями и жалобами на большое количество работы, он придвинулся к постели. С минуту София слушала молча, потом взяла его за руку и промолвила:

— Хотите доставить мне радость?

— Охотно, дорогая!

— Сегодня я чувствую себя немного лучше и мне хотелось бы посидеть в комнате с пальмами.

— Но вам нельзя вставать, вы еще так слабы! Да и ночной воздух не пойдет вам на пользу.

— О нет! Мы закроем окна. Доставьте же мне радость!

После некоторых уговоров Софии удалось убедить мужа, чтобы он проводил ее в комнату с пальмами. Барон помог ей накинуть теплую шаль и, прихрамывая, пошел рядом, заботливо обняв за плечи. Он постарался устроить молодую женщину как можно удобнее, придвинув обтянутое расшитой цветами дамасской тканью кресло к широкой стеклянной двери. София сидела и молча смотрела в сад, пока муж пытался ее развлечь, пересказывая события минувшего дня. Время было уже довольно позднее, и слуги, отпросившись у господ, отправились спать.

Барон добрый час старался разговорить свою супругу, как вдруг осекся и умолк на полуслове. Ему почудилось, будто рядом, в запертой комнате, раздался какой-то шорох. Совсем, как тогда… Вот шаги и звук отодвигаемого стола…