Читать интересную книгу Уотт - Сэмюэль Беккет

Но никто не покупает один ботинок, воскликнул мистер Хеккет.

Возможно, он знал место, где его могли сделать по мерке, сказала миссис Никсон.

Мне ничего об этом неизвестно, сказал мистер Никсон. Что до того, где его можно увидеть, то его можно увидеть на улицах там и сям. Но увидеть его можно не часто.

Он, конечно, человек образованный? сказала миссис Никсон.

Думаю, это весьма вероятно, сказал мистер Никсон.

Мистер и миссис Никсон рука об руку двинулись прочь. Однако, едва успев отойти, вернулись. Мистер Никсон наклонился и зашептал мистеру Хеккету на ухо, мистер Никсон, не терпевший даже малейшего намека на холодок в отношениях.

Пьет? сказал мистер Хеккет.

Господи, да нет же, сказал мистер Никсон, он не пьет ничего, кроме молока.

Молока, воскликнул мистер Хеккет.

Не прикоснется даже к воде, сказал мистер Никсон.

Что ж, сказал мистер Хеккет устало, полагаю, я весьма тебе обязан.

Мистер и миссис Никсон рука об руку двинулись прочь. Однако, едва успев отойти, услышали крик. Они остановились и прислушались. Это был мистер Хеккет, кричавший в ночи: Рад был с вами познакомиться, миссис Нисбет. Миссис Никсон, сжав покрепче руку мистера Никсона, крикнула в ответ: Я тоже, мистер Хеккет.

Что? крикнул мистер Хеккет.

Она говорит, что она тоже, крикнул мистер Никсон.

Мистер Хеккет снова ухватился за подлокотники. Несколько раз быстро качнувшись вперед, а затем опрокинувшись назад, почесал верхушку своего горба о спинку. Посмотрел на горизонт, на который вышел посмотреть и который видел так мало. Теперь совсем стемнело. Да, теперь западное небо было как восточное, которое было как южное, которое было как северное.

Уотт врезался в носильщика, катившего молочный бидон. Уотт рухнул, его шляпа и сумки разлетелись. Носильщик не упал, но выпустил бидон, который с грохотом шлепнулся на скошенный обод, с лязгом покачался на основании и наконец замер. То была счастливая случайность, поскольку, упади он на бок, полный, возможно, молока, тогда, как знать, молоко растеклось бы по всей платформе и даже рельсам под поездом и пропало.

Уотт поднялся, не слишком удрученный падением, что было для него делом обычным.

Чтоб тебя черти скрючили, сказал носильщик.

Он был симпатичным, хотя и грязным малым. Железнодорожным носильщикам с их работой очень трудно сохранить свежесть и чистоту.

Не видишь, что ли, куда прешь? сказал он.

Уотт не стал отвечать на это экстравагантное предположение, брошенное, по правде сказать, в гневном запале. Он наклонился подобрать шляпу и сумки, но распрямился, так этого и не сделав. Он чувствовал, что не волен заняться этим, пока носильщик не закончил его распекать.

Мало того что слепой, так еще и немой, сказал носильщик.

Уотт улыбнулся, сцепил руки, прижал их к грудной клетке и держал там.

Уотт и раньше видел, как улыбаются люди, и полагал, что понял, как это проделывается. И действительно, улыбка Уотта, когда он улыбался, больше напоминала улыбку, чем усмешку, к примеру, или зевок. Но в улыбке Уотта чего-то не хватало, недоставало чего-то маленького, и люди, видевшие ее впервые, а большинство людей, ее видевших, видело ее впервые, порой пребывали в сомнениях по поводу того, какое именно выражение лица подразумевалось. Многим казалось, что он просто скалит зубы.

Уотт редко пускал в ход такую улыбку.

Впечатление, произведенное ею на носильщика, выразилось в том, что на ум ему пришли слова бесконечно менее любезные, нежели те, что он уже употребил. Однако он так и не произнес их в адрес Уотта, поскольку вдруг подхватил бидон и проворно покатил его прочь. Приближался начальник станции, некто мистер Лоури.

Это происшествие было слишком обычным, чтобы возбудить какой-либо интерес у очевидцев. Но нашлись ценители, от которых не ускользнули необычность Уотта, его появления, падения, подъема и последующих ужимок. Они были довольны.

Среди них был продавец из газетного киоска. Он все видел из своего теплого гнездышка, устроенного из книг и периодических изданий. Теперь, когда самое лучшее осталось позади, он вышел на платформу, собираясь закрыть киоск на ночь. А посему опустил и запер рифленые ставни. Он, казалось, был человеком резким более обычного, к тому же испытывал неослабную ментальную, душевную и, возможно, даже физическую боль. Сразу бросалась в глаза его кепка, возможно — из-за снежно-белого лба и сальных черных кудрей, на которых она сидела. Потом взор устремлялся на кривящийся рот, а затем уж — на все остальное. Усы, довольно красивые, по неким туманным причинам казались излишними. Однако все думали о нем как о человеке, который, помимо всего прочего, никогда не снимает кепки — простой синей матерчатой кепки с козырьком и пуговкой на макушке. Поскольку велосипедные прищепки он тоже никогда не снимал. Из-за этого штанины его торчали широко врозь. Он был небольшого росточка и сильно припадал на одну ногу. Его передвижение напоминало быструю последовательность незаконченных коленопреклонений.

Он поднял шляпу Уотта и подал ему, сказав: Сэр, думаю, это ваша шляпа.

Уотт посмотрел на шляпу. Была ли это его шляпа?

Он надел ее на голову.

Продавец вышел из двери в конце платформы, ведя свой велосипед. Он снесет его по каменным ступеням и поедет домой. Там сыграет партию в шахматы между гроссмейстерами по учебнику мистера Стонтона. На следующее утро снова занесет велосипед по лестнице. Тяжеловато, поскольку велосипед очень хороший. Его бы проще оставлять внизу, однако он предпочитал держать его подле себя. Звали этого человека Эванс.

Уотт поднял сумки и зашел в поезд. Купе он не выбирал. Оно оказалось пустым.

На платформе носильщик продолжал перекатывать бидоны туда-сюда. На одном конце платформы находилась одна группа бидонов, на другом — другая. Носильщик тщательно отбирал бидон из первой группы и перекатывал его ко второй. Затем тщательно отбирал бидон из второй группы и перекатывал к первой. Он сортирует бидоны, сказал Уотт. Или, возможно, это наказание за неповиновение или какое-то небрежение обязанностями.

Уотт уселся спиной к паровозу, который, выпустив облако пара, повлек длинную вереницу вагонов прочь со станции. Уотт предпочитал сидеть спиной к месту своего назначения.

Однако, едва отъехав, он почувствовал на себе взгляд, поднял глаза и увидел полного господина, сидевшего в противоположном по диагонали углу. Ноги свои господин взгромоздил на деревянное сиденье напротив, а руки погрузил в карманы пальто. Значит, купе было вовсе не таким пустым, как Уотт поначалу предположил.

Меня зовут Спиро, сказал господин.

Наконец-то чуткий человек. Начал с самого главного, а затем, двигаясь дальше, разделается с менее важными вопросами, один за другим, в надлежащем порядке.

Уотт улыбнулся.

Извините, сказал мистер Спиро.

Улыбка Уотта отличалась еще тем, что редко приходила в одиночку, вскоре за ней следовала вторая, хотя, по правде сказать, не столь явная. Этим она смахивала на испускание газов. А порой появлялась даже третья, слабая и мимолетная, после чего лицо опять успокаивалось. Но такое бывало редко. Не скоро Уотт улыбнется снова, разве только случится что-нибудь совсем непредвиденное, что его раздосадует.

Друзья зовут меня Лак, сказал мистер Спиро, я энергичен и жизнерадостен. Л-А-К. Анаграмма кала.

Мистер Спиро попивал, но в меру.

Я издаю «Южный Крест», сказал мистер Спиро, популярный католический ежемесячник. Мы не платим нашим авторам, однако они выгадывают в другом смысле. Наши рекламные объявления не имеют себе равных. Мы держим тонзуру над водой. Наши призовые конкурсы весьма недурны. Времена сейчас тяжелые, всякое вино разбавлено водой. Исключительно набожные, они приносят больше пользы, чем вреда. Например: Переставьте шестнадцать букв Святой Троицыу чтобы получить вопрос и ответ. Выигравший вариант: У Ев сосцы ходят? Нет. Или: Что вы знаете о клятве, отлучении, проклятии и скандальной анафеме угрей Комо, рыб Боны, крыс Лиона, улиток Макона, червей Комо, пиявок Лозанны и гусениц Валенсии?

Мимо в призрачном свете поезда летели поля, изгороди и канавы, или так это казалось, поскольку в действительности поезд двигался по испокон веков неподвижной земле.

Хоть мы и знаем то, что мы знаем, сказал мистер Спиро, мы вовсе не фанатики. Лично я — неотомист и не скрываю этого. Но я не позволяю этому вставать на пути у моей неразборчивости в связях. Podex поп destra sed sinistra — ну какая мелочность. Наши колонки открыты мерзавцам любого вероисповедания, а в списке павших значатся вольнодумцы. Мой личный вклад в дополнительное искупление, «Духовная клизма для страдающих запором веры», столь эластичен и гибок, что пресвитерианец может пользоваться им без особых неудобств. Однако почему я говорю все это вам, совершенному незнакомцу? Потому что сегодня я должен поговорить с собратом-скитальцем. Где вы сходите, сэр?