Кен в это время с мамой-папой отбыл на историческую родину. Завод вышел на проектную мощность, Маклелланд-старший собрался домой и подумал, что неплохо бы сыну вспомнить Америку, откуда Кена еще ребенком выдернули, а заодно и высшее образование какое-нибудь освоить. Пока он тут не обрусел вконец и не поставил скамейку на берегу реки, чтобы вместе с одноклассниками ждать, когда враги России приплывут.
И, значит, возвращаюсь я из армии – и кого вижу? Правильно, Кеннета Маклелланда собственной персоной.
– Я там не смог, – говорит. – Вроде комфортная страна, а людей – в упор не видно. Добрый народ, но какой-то неживой. Они все будто пластмассовые. Гладкие, ухоженные и ни грамма пассионарности. Ничего похожего на книжки наших классиков. Пиндос на пиндосе.
– Погоди-погоди, а в университете?.. Там же особенная публика должна быть, креативная, заводная, как раз для тебя.
– Креативная, ага… Они все в тренде, понимаешь? Они красивые и веселые, загляденье просто, только у них уже мозги заточены под узкие задачи. А если кто-то смахивает на гения и фонтанирует нестандартными идеями… Пригляделся я к ним. Самые обычные раздолбаи и болтуны. В России такой непризнанный талант валяется в каждой луже.
– На правом берегу, – уточняю я.
– Чего?..
– На правом, – говорю, – берегу реки спят по лужам наши Гейтсы и Джобсы. Потому что на левом все непризнанные таланты крутят гайки. Собирают цитрусы. На конвейере. Напомнить, кто выдумал конвейер? И кто выдумал цитрусы, если уж на то пошло?..
– Конвейер – это когда было! А цитрусы как раз на сто процентов в тренде… Нет, может, я и ошибаюсь, но такое впечатление, будто весь американский креатив ушел давным-давно на программу «Аполло» и мы тогда надорвались. Ведь умели залезть в болото, отгрохать там космодром и ломануться из болота прямо на Луну! А потом народ сказал: хватит выпендриваться. И мы спеклись…
Ничего себе, думаю, обрусел парень. У нас каждый второй, как поддаст, такие же монологи задвигает про «Россию, которую мы потеряли». Где Курчатовы, где Королевы и Калашниковы, в какую канаву упали все Гагарины, что вообще за бардак? Когда уже русские оторвут задницу от лавки, возьмутся обеими руками за ум, изобретут спутник, водку, соцреализм и супрематизм? Где наши балалайки, медведи и самовары, в конце концов?!
А Кен знай пиво хлещет и проповедует:
– Раньше Америка каждый год придумывала штуки, которые казались невероятными, хотя на самом деле очевидны. Нужна была только смелость не оглядываться на тренд. Пока русские сидели в танках на берегу реки и ждали, когда мимо поплывут трупы натовцев, мы внедрили кучу полезной фигни, без которой сейчас жизнь немыслима, – типа язычка на банке с пивом, скотча, карточки «Дайнерс Клаб» или Интернета. Любой дурак в Европе мог это выдумать! Оно же само напрашивалось! Просто вся эта фигня на момент изобретения выглядела непривычно. Но мы не боялись ломать старые тренды и задавать новые. А теперь мы опиндосились и боимся. Будь как все, сделай лицо попроще, верь в светлое будущее, которое обещала партия. Чистый Советский Союз, как по учебнику, прямо страшно. Выродилась нация, что ли. Одни чурки суетятся, лимита драная…
– Совсем ничего хорошего, что ли? – спрашиваю.
– Только потрахаться, это без проблем. Но ведь с ними после совершенно не о чем поговорить! Нет, я лучше тут буду. Тут хотя бы похоже на книжки ваших классиков. Хотя бы понимаешь, что нельзя расслабляться, потому что в любую секунду все может накрыться медным тазом. Это мотивирует, не правда ли?
– Знаешь, Маклелланд, – говорю, – по-моему, Россия тебя испортила. Ты слишком долго сидел вместе с нами на берегу реки. Завел бы хоть врагов для начала.
Кен подумал и отвечает:
– Враги сами приплывут. Зато поблизости уже построили завод!
И ждет, чего я на это скажу, хитрая нерусская морда.
А меня вдруг тоска берет. Это чтобы на заборах рисовать, ничего особенного не надо, а с моими запросами – прямая дорога на завод. У нас все, что связано с автомобилями, крутится вокруг него. Там я найду полезные контакты, да еще и заработаю в поте лица своего начальный капитал. Там Михалыч, друг сердечный, прямо с конвейера идет в мастерские гоночной команды и успел уже всем растрепать, как я здорово рисую. В автоспорте художник – человек важнейший, без него команда просто небоеспособна: ну сами подумайте, вдруг ехать надо, а у нас не нарисовано ни фига – ни кто едет, ни за чьи деньги едет…
В конце концов, Михалычу на заводе скучно без меня. И Кену будет скучно без меня.
И я люблю автомобили, черт возьми, и вовсе не против делать их своими руками, а маленький был – так просто мечтал. У нас это в порядке вещей, мы ведь «левые». Все нормальные парни из гаражей с Левобережья хоть недолго, но постояли на конвейере. Это как в армию сходить – знак левобережного качества. Правда, сейчас заводские ругают пиндосов еще больше, чем раньше, но я-то знаю американцев как облупленных. И нездоровая обстановка на заводе меня не пугает. Я отвечу на нее здоровым цинизмом. Нам с Кеном главное – держаться рядом, побыстрее освоиться на конвейере и прибиться к Михалычу. На Кена не разинет варежку ни один пиндос, на меня – ни один русский. Потом еще Джейн придет, и сложится у нас мафия всем на зависть.
Только вот… Была в этом некая обреченность. Покорность судьбе. Все вокруг хотели на завод, ну прямо каждый, а мы с Кеном эту детскую мечту уже переросли. Может, научились глядеть дальше и видеть больше. Но внезапно и для нас пропел гудок заводской, как говорится…
– Ладно, – сказал я, – пойдем, склепаем для себя пару цитрусов.
В общем, мы еще немного выпили и двинули на завод.
* * *
Есть фотография, на которой мы рядом все четверо – одноклассники, выпускники, празднично одетые и очевидно счастливые. Кен: стройный, широкоплечий, лицо не по-русски прямоугольное, но очень привлекательное – харизма, что тут скажешь, – пронзительно-голубые глаза, непокорные вихры цвета темного меда. Михалыч: громадина эдакая, типичный фольклорный богатырь, красавец, пепельный блондин, словно с картины Зверева, он даже стоит как-то осторожно, чтобы ничего не сломать, и при этом неуловимо похож на большую мягкую игрушку – видно, что добрый человек. Джейн: чуть вздернутый носик, четко очерченные скулы, уверенный ярко-зеленый взгляд, неповторимый, единственный в своем роде, которым она прямо-таки режет пространство; роскошные кудри цвета пива «Гиннесс» и лучшие ноги левого берега, а может, и правого заодно. И чуть-чуть ближе к Джейн, чем прилично для просто друзей, – я. Самый, пожалуй, неказистый из четверки и смотрю в объектив немного смущенно: не люблю фотографироваться, не люблю себя на фотографиях. Темно-коричневые волосы, черты лица слишком четкие и правильные, чтобы быть интересными, – разве что серые глаза хороши. Внимательные глаза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});