Читать интересную книгу Бычье сердце - Григорий Ряжский

…Именно тогда мне эту роль и предложили, в 60-м. Но в кино уже, не в театре. Трое нас было там, я имею в виду — по сюжету и приблизительно равные по насыщенности роли. Все три — мужские и все — главные. И фильм, признаюсь, получился, несмотря на коммунистическую драматургию и лживый пафос. Это я потом уже понял, гораздо позже, через годы, про ложь и пафос. Тогда же мне опыт тот киношный понравился невероятно, тем более что обо мне заговорили как о подающем надежды новом интересном актере советского кинематографа. Стыдно за эту роль мне стало лет двадцать спустя, стыдно и отвратительно, и так тянулось довольно долго, столько же еще, наверное, по времени, когда вдруг стало совершенно понятно, что и роль та была сделана мной блистательно, и режиссура была на уровне высокой профессии, и вся работа от начала до конца была самой что ни на есть настоящей, включая труд самых незаметных работников того самого фильма и той самой студии, и тех самых времен кинематографа. Да-а-а, пути Господни воистину неисповедимы, мне ли это не знать, особенно теперь, отсюда, с нижней самой глядючи орбиты, откуда еще виднее все, что было, и понятнее все, что есть.

И сразу еще фильм, а потом еще и далее — три внахлест. Это, если не считать радиоспектаклей и театра. В театре сообразили в момент, что расту на дрожжах успеха без их помощи, и дали главную роль в пьесе. Пьеса — говно, надо отметить, но была занята Раевская, и половину первого действия и почти две трети второго мы были в паре — сын и мать. Она мне в антракте на премьере сказала: Юрочка, бегите из этого театра как можно скорее — выясняется, что вы АКТЕР. Злюка была невозможная, умна, острословна и незащищена совершенно. Но все равно, думаю, на нижнюю орбиту ее здесь не допустили, не рискнули бы, не знаю, просто так мне кажется — я уже немного начинаю привыкать к местным принципам жизни, то есть я хотел сказать, состояния.

Короче говоря, следующим Днем Победы на Красной площади для меня стало 9-е мая 72-го года. Не получилось раньше никак. С апреля — киноэкспедиции, летняя натура, праздничные выступления: Колонный зал с декламацией, «огоньки голубые» идиотские, выездные спектакли, гастроли — я уже пару лет как заслуженного получил республики — и все остальное, не прекращающееся ни на минуту, не отпускающее никуда. Не знаю, что бы тогда уже делал, если б не здоровье мое трехжильное, если б не бычье мое сердце. От Союза кинематографистов кто, товарищи? Буль, мы полагаем, кто же еще, сами подумайте. От ВТО? Так Буль, Юрий Зиновьевич, не первый раз уже ведь, ну и по просьбе зрителей, конечно. В жюри конкурса снова Буля в этом году, как, друзья мои, думаете? Думаем, Юрий Зиновьевич не станет возражать, не такой человек, понимает наши проблемы прекрасно. Что? Не главная, говорите? Голубчик, у Мольера не существует не главных ролей, так же, как и у Шекспира, прошу вас запомнить, конечно передайте, что согласен, так и скажите — Буль просил передать, что выкроит время на Мольера что бы ни случилось, а ставкой не морочьте мне голову — что есть, то и будет, и отстаньте.

Боже правый, не может быть! Милый мой друг, голубчик дорогой, глазам не верю! Не верю своим глазам! Спаситель мой, батюшка! Живой! Я тогда, помню, повис на нем, недалеко от Исторического музея, где транспарант нашего артиллерийского полка был растянут, а он поначалу не узнал меня, вернее, за другого принял, за морду актерствующей знаменитости и растерялся даже немного, но потом прищурился и тут же вспомнил, потому что я брючину перед ним задрал и протез предъявил во всей красе, поверх носка, а? И тогда он тоже не удержался, пенсионного возраста капитан Кириллов, и пустил слезу свою капитанскую, хотя и в форме был генерал-майора медицинской службы, со змейками на петлицах. Вот уж оторвались мы с ним тогда, после встречи со спасителем моим фронтовым, обменявшим смерть мою на мою же конечность за полстакана санбатовского спирта. Напились мы тогда изумительно, и я, помню, в тот же день домой его к себе затащил и со своими всеми перезнакомил, с женой и дочерью, а мамы два года уже как не было на свете. Изабеллы Львовны, Царство ей Небесное. Это тогда я думал, что царство, а сейчас знаю, что все гораздо конструктивней и рациональней спроектировано, чем просто восторженное, безадресное аллилуйя, не так вовсе, как многие себе представляли — совсем по-другому, более логично и еще более справедливо. Естественно, что я только о верхней орбите толкую, о других, к сожалению, судить не могу пока. И это правильно! Так сказал бы другой уже персонаж, но так он говорил гораздо позже, еще лет через пятнадцать от майской встречи того Победного дня, когда я уже давно стал народным артистом и мне было на всех на них глубоко наплевать.

В общем, потом жена его подтянулась к нам на Герцена, пожилая совсем уже, генеральша, довольно, надо сказать, противной оказалась теткой, совершенно боевому хирургу не под стать, но принеслась, узнав, что к Булю поедет к самому в гости, к Юрию Зиновьевичу, который известный артист и тоже воевал. До утра гудели в ту ночь. А утром все ж расстались кое-как, потому что у меня прогон был в десять, а в четыре павильонная съемка. И снова без сбоя по здоровью, без перестука и перебоя малейшего — механизм был окончательно отлажен и доведен до совершенства — так-то, друзья мои, на том и стоял…

…А стоял как раз на кухне, на табурете у себя на Палихе и смазывал верх маятника часового механизма, там, где он крючком за ось цепляется, веломашинным маслом на Евиных часах, что от покойной матери ее к нам перешли. Вот тогда она мне и крикнула из комнаты, что, мол, Ва-а-а-ась, иди уже, наконец, сейчас кино будет по телевизору с Булем в роли разведчика. Я тогда и значения крику этому не придал никакого, и смазывать механизм качания не перестал, подумал лишь, что слово-то знакомое мне вроде, а потом понял, что не слово это, а фамилия. И тут же Юрик наш мне вспомнился, потому что такую как раз фамилию и имел — Буль. Я как-то по глупости еще на передовой спросил его, что, мол, товарищ лейтенант, за фамилия у вас такая интересная, как будто тонет кто, причем разом вниз уходит — буль! Спросил-то на нервной почве, потому что мы наступления второй день ждали, но никто ничего не говорил: то ли — мы, то ли — на нас наступать будут, война тогда в самой переломной точке находилась, но и лейтенант наш тоже не знал ничего и не скрывал этого, огорчался лишь, что наверху командования единства нету никакого, но и это обсуждать было невозможно по законам военного времени, а то сами знаете чего получалось — СМЕРШ получался тогда. А еще спросил я про эту глупость, потому что она задолго до того приключилась, как Хабибулин в болоте прощальный пузырь выпустил, тоже буль звук напомнить мог вполне, очень походил на это. А Юрик наш мне ответил честно и достойно, не скрывая правды такой своей фамилии, чем поразил меня в самое сердце. Сказал, что фамилия не еврейская, точнее говоря, не обязательно еврейская, но принадлежность его по национальности — еврей, и он никогда не собирается это с помощью нееврейской фамилии скрывать. А на самом деле буль означает бык на всех главных языках европейской и мировой лингвистики, у которых корни произросли от греческих и латинских слов. Быков, стало быть, получается, если по-нашему, переспросил я лейтенанта, или ж Бычков, к примеру, а он улыбнулся и не согласился, сказав, что и по-нашему тоже получается Буль: фамилии переводу не подлежат, они потому и фамилии, Василий, что уникальны и неповторимы для каждого их обладателя.

А когда я дошел до комнаты уже после ремонта механизма, то разведчика нашего вели расстреливать, а он лишь чему-то улыбался своему под тянущую за жилы музыку. Я вообще-то телевизор не очень, я больше по нему футбол когда или с Евой заодно фигурное катание откуда-нибудь из Инсбрука там, за семейную компанию. Лицо у разведчика было разбито, и был он весь рваный и седой, но не узнать в нем лейтенанта Буля тоже было совершенно невозможно, потому что никто так не улыбался, как он, получается, и в кино тоже, как и в жизни, — мне-то да не знать, когда я его, сердешного, за коленку к столу придавливал, покамест военврач капитан Кириллов ногу отнимал от него без наркоза, на чистом спирту лишь. И тогда я заорал, что Ю-ю-р-ра же это! Това-а-а-рищ наш лейтена-а-ант! Товарищ Бу-у-у-ль!!! Ева шарахнулась от меня в сторону и вылупила глаза, как на чокнутого. А я и вправду чокнулся тогда, когда нашего Юрия Зиновьевича за того самого артиста из телевизора признал. То есть, не его за артиста, а артиста за него. И понял, пока Ева за водой понеслась, почему он нам тогда про Мейерхольда какого-то рассказывал, а мы смеялись еще и выговорить не могли — он уже тогда, еще на войне, уже сам артистом был по внутренней натуре: и стать, и лицо, и сила без устали, и фамилия звучная, бычья. Вот теперь и вышло, как было. А дальше я смотрел неотрывно, не понимал ничего под конец уже: за что его будут стрелять, как его поймали, кто его предал, но четко понял, что убили Буля, и заплакал, а в телевизоре горели титры и продолжалась музыка, но теперь она была не тянущая за жилы, а просто грустная и добрая, потому что напомнила мне, заряжающему Василию Шебалдину, о том времени, лучше которого, может, у меня в жизни после этого и не было никогда. И лагеря обои, и фашистский под Гданьском, и наш на Соловках, здесь тоже были уже ни при чем, это было совсем про другое. А дальше никуда я не побежал: ни в театры разные-кинотеатры — искать моего бывшего командира, а подумал, кто — он и я — кто, а? Ну приду себе — здрассьте вам, вы артист всенародный, а я Вася Шебалдин, рядовой с одной с вами войны. Узнать-то узнает, конечно, но дальше этого не пойдет. Может, улыбнется для виду, как умеет, а может, и руки не подаст вовсе — не та фигура, знаешь, руки навстречу тянуть знаменитые всяким навстречу бывшим. А и то правда: вся заслуга моя в жизни и везенье — москвичом стал, прописанным по закону, и пожарным по случайности факта после освобожденья с севера. Ну, правда, двоих от смерти огненной спас, благодарность имею, две грамоты почетные, но так это работа такая — тушить и выволакивать. Работа, а не заслуга, а? А с другой стороны, пенсия пожарная тоже не за горами, она почти к военной приравнивается, раньше обычного срока наступает, надо в кадрах управления поинтересоваться, как там теперь по концлагерям, кстати, — год за два или как. Ну да ладно, скоро День Победы снова, схожу на Красную площадь, там теперь по полкам собираются, кто-где — знают как искать, если только с вечным пламенем не разойдемся с кем, а это в стороне от основного-то места, хотя там тоже, бывает, выпивают…