В то мгновение, когда я заметил, что над головой моей ничего не было, я вскочил на ноги и теперь заставил себя шагнуть по проходу в сторону алтаря. Я подумал, что следует увидеть, на месте ли находится кинжал. Совершая этот короткий путь, я постоянно оглядывался и светил лучом во все о стороны. Однако ничего необычайного мне заметить не удалось. Наконец я достиг ступеньки перед ограждением солеи и маленькими вратами и посветил фонарем на кинжал. «Да, — подумал я, — все в порядке». И словно повинуясь посторонней силе, я перегнулся через ограждение и поднял повыше фонарь. Догадка моя оказалась ошибочной. Кинжал исчез, и лишь ножны висели над алтарем. Повинуясь внезапной вспышке испуганного воображения, я представил себе, как оружие носится по всей капелле, словно повинуясь собственной воле, ибо владеющая им тварь остается невидимой для человеческого ока. Я поспешно повернулся налево, пытаясь заглянуть себе за спину и помогая зрению лучом фонаря.
И в то же самое мгновение я получил сильнейший удар в левую сторону груди, заставивший зазвенеть броню и отбросивший меня от ограды солеи вдоль прохода. Я упал на спину, однако мгновенно вскочил, невзирая на полный туман в голове, и бросился бежать к двери. Я склонил голову на бегу, прикрыл защищенными кольчугой руками лицо. Наткнувшись на камеру, я отбросил ее на скамьи, потом врезался в купель и отшатнулся назад. Наконец я оказался у двери и принялся в отчаянии нащупывать ключ в кармане моего халата. Обнаружив его, я принялся лихорадочно нащупывать замочную скважину. За спиной моей, согласно всему разумению, маячила немыслимая тварь. Наконец обнаружив скважину, я вставил ключ, повернул его, настежь распахнул дверь и вывалился в коридор. Захлопнув за собой дверь я навалился на нее всем телом, пока возился с ключом, на сей раз уже пытаясь запереть ее, и неверной походкой побрел — не пошел — к своей комнате.
Оказавшись у себя, я немного посидел, прежде чем нервы мои пришли в относительный порядок. А принявшись снимать броню, заметил, что и кольчуга, и пластина пробиты, и до меня вдруг дошло, что тварь метила в мое сердце.
Торопливо раздевшись, я обнаружил на своей груди царапину, давшую несколько капель крови, испачкавших мою рубашку… не более. Что бы случилось со мной, если бы я не надел эту броню!
В ту ночь я так и не заснул, но так и просидел на краю постели, погрузившись в размышления. Утром, когда стало вполне светло, я осторожно спустился к капелле, открыл дверь и заглянул внутрь, но хотя все помещение было залито лучами восходящего солнца, мне потребовалось колоссальное усилие воли, чтобы заставить себя войти.
После недолгой нерешительности я все-таки набрался необходимой отваги и направился к тому месту, куда упала моя камера. Матовое стекло оказалось разбитым, но во всем прочем она была невредимой. Я поставил ее там же, где она и стояла ночью, однако вынул отснятую кассету, отправив ее в один из боковых карманов и сожалея о том, что не вставил вторую в тот самый момент, когда услышал странные звуки возле солеи.
Наладив свою фотоаппаратуру, я подошел к солее, чтобы забрать фонарь и револьвер, выбитые у меня из рук неожиданным ударом. Фонарь безнадежно погнулся, но с пистолетом ничего не случилось. Сделав все это, я с истинной прытью выскочил из капеллы и запер за собой дверь. Признаюсь честно, что этим утром я не испытывал никакого желания называть сэра Альфреда старой бабой за меры, предпринятые им в отношении капеллы, и тут мне в голову внезапно пришла следующая мысль: а не знание ли о какой-то связанной с кинжалом трагедии заставляет его столь тщательно следить за тем, чтобы в капеллу никто не входил по ночам?
Я вернулся к себе в комнату, умылся, побрился и оделся, а потом спустился вниз и попросил исполнявшего обязанности дворецкого слугу подать мне сандвичей и чашку кофе.
Чуть погодя я уже самым быстрым шагом шел в Бертонтри, поскольку меня посетила идея, и я стремился как можно скорее опробовать ее. Я оказался там чуть раньше половины девятого и обнаружил, что местный фотограф еще не приступал к работе. Однако я не стал ждать и постучал; вскоре он появился в рубашке без сюртука, ясно было, что я оторвал его от завтрака. В нескольких словах я объяснил этому человеку, что мне немедленно нужна темная комната, и он тут же предоставил ее мне.
Я сразу занялся проявлением, но не отснятой пластинки, а той, которая оставалась в камере все время моего пребывания во тьме. Дело в том, что объектив при этом оставался открытым, и вся солея, находилась, так сказать, под наблюдением. Все ли вы знаете о моих экспериментах с фотографией в темноте… то есть в той темноте, какой она кажется человеческому взгляду? На мысль о таких экспериментах меня навели рентгеновские лучи, и в тот миг я испытывал еще не оформившуюся до конца надежду на то, что если в часовне находилось нематериальное создание, камера могла зафиксировать его изображение.
Поэтому я следил за воздействием проявителя на пластинку с самым неподдельным и глубоким интересом. Наконец я заметил проступившее на ней слабое черное пятно, следом за которым проявились другие — нечеткие и расплывчатые. Я поднес негатив к красной лампе. Пятна были разбросаны по всей пластинке, однако не складывались ни во что определенное, и, тем не менее, их появление весьма взволновало меня, и я вернул пластинку в проявитель. Несколько минут я наблюдал за ней, и раз или два извлекал из раствора, чтобы внимательнее рассмотреть, однако так и не смог понять, какие очертания принимает изображение, пока вдруг не заметил, что в одном из двух мест они как бы складываются в подобие кинжала, однако столь нечеткое, что в этом нельзя было испытывать. Тем не менее, сама идея, как вы можете представить, весьма взволновала меня. Я еще подержал пластинку в проявителе, а затем опустил ее в закрепитель и приступил к проявлению другой пластинки. Процесс пошел, как положено, и очень скоро я получил отменный негатив во всем аналогичный отснятому в предыдущий день — за исключением освещения. Я положил в закрепитель и эту пластинку, а потом быстро промыл обе и на десять или пятнадцать минут отправил в метиловый спирт, после чего отнес на кухню фотографа и просушил в печи.
Пока обе пластинки сохли, мы с фотографом отпечатали с увеличением изображение с отснятой мной при дневном свете пластинки. После этого мы поступили аналогичным образом с двумя только что проявленными мной и поскорее промыли и вынули отпечатки, так как меня не заботило их закрепление. Проделав это, я вынес отпечатки на дневной свет и тщательным образом обследовал их, начиная с того, на котором в нескольких местах как будто бы угадывались смутные очертания кинжала; впрочем, глядя на увеличенный отпечаток, я не ощущал особенной уверенности в том, что не дал излишней воли своему воображению, позволив ему создать очертания оружия из расплывчатых пятен. И с неким непонятным разочарованием я отложил снимок и принялся сравнивать два других.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});