Читать интересную книгу Соединения - Роберт Музиль

Клодина снова посмотрела в окно. За окном все было так же, как и раньше. Но - было ли это следствием ее размышлений, или по какой-то другой причине - бесцветное и упорное сопротивление лежало на всем, словно она смотрела сквозь тонкую, студенистую, отталкивающую пелену. Та беспокойная, легкая как пух тысяченогая резвость обратилась в невыносимую напряженность; все как бы семенило и текло, раздражаясь и кривляясь, словно что-то чересчур подвижное бежало там мелкими шагами карлика, оставаясь при этом немым и мертвым; то тут, то там звук шагов прерывался подобно гулким хлопкам, скользя прочь, будто невообразимый шум трения предмета о предмет.

Ей доставляло физические муки вглядываться в движение, которому она больше не сопереживала. Она еще по-прежнему видела перед собой, за окном, эту жизнь, которая незадолго до того ворвалась в нее и обратилась в чувство, жизнь одержимую, наполненную самою собой, но как только она попыталась притянуть ее к себе, все стало крошиться и распалось на части под ее взглядом. Возникло нечто отвратительное, и оно мешало, словно соринка в глазу, как будто душа ее выбивалась оттуда прочь, тянулась с усилием вдаль, пыталась ухватиться за что-то и обнаруживала пустоту...

И внезапно ей пришло в голову, что и она - точно так же, как и все это, - пленница самой себя, которая живет, прикованная к одному месту, в одном, определенном городе, в некоем доме, в определенной квартире, погруженная в одно-единственное собственное чувство, годы напролет в этом крохотном уголке, и тогда ей показалось, что и ее счастье, если она на мгновение остановится и подождет, может унестись прочь, как такая вот груда гремящих вещей.

Но эта мысль не казалась ей просто случайной, нет, в ней было что-то от этой бескрайней, убегающей вдаль пустой равнины, в которой ее чувство тщетно пыталось найти опору, и вот что-то едва ощутимо коснулось ее, словно скалолаза на отвесной стене, и настало мгновение, веющее холодом и тишиной, когда она начала воспринимать себя, как слабый, невнятный шорох среди необъятного пространства, и по тому, как все внезапно смолкло, поняла, как неслышно она туда просочилась и как велик, насколько полон до жути забытыми шорохами был каменный лоб пустоты.

И когда эта пустота содрогнулась перед нею, словно чувствительная кожа, и она ощутила в кончиках пальцев безмолвный страх перед мыслями о себе, и когда ее ощущения начали вязнуть в ней, как крупинки на клейкой поверхности, а чувства заструились, как песок, - тогда она вновь услышала тот странный звук; словно маленькая точка, словно птица парил он в пустоте,

И тогда она внезапно ощутила все происходящее как судьбу. То, что она уехала, то, что природа ускользала от нее, то, что сразу, с самого начала этой поездки она так робко себя вела и так боялась самой себя, окружающих, своего счастья; и прошлое сразу показалось ей всего лишь несовершенным воплощением чего-то, чему еще только суждено произойти.

Она по-прежнему боязливо смотрела в окно. Но постепенно, под давлением чего-то невероятно чуждого ей, дух ее начинал стыдиться любого сопротивления и любых усилий обуздать себя, и у нее было такое чувство, будто он наконец приходит в себя, и его тихо охватывала тончайшая, последняя, дающая волю происходящему сила слабости, и он становится прозрачнее и меньше ребенка, и мягче пожелтевшего листка папиросной бумаги; и только скорее с каким-то нежно разгорающимся восторгом ощутила она это глубочайшее, прощальное человеческое счастье чужеродности в мире вместе с ощущением того, что проникнуть в нее невозможно, что среди ее решений невозможно найти то, которое предназначено для нее, и что, оттесненная сутолокой этих решений к самому краю жизни, она чувствует мгновение перед падением в слепую грандиозность пустого пространства.

И она ощутила внезапную, очень смутную тоску по своей прежней жизни, которой злоупотребляли и которую использовали для своих надобностей чужие люди, словно после болезни, во время которой человеку бывает свойственна какая-то особая, стертая, бессильная чуткость, когда шорохи гуляют по дому из одной комнаты в другую, а ты не имеешь к ним уже никакого отношения и, избавленный от давящей тяжести собственной души, ведешь жизнь, парящую неведомо где.

За окном беззвучно бушевала природа. В своих мыслях она ощущала людей, как нечто большое, звучное, обретающее уверенность, она же ускользала от всего этого в саму себя, и от нее не оставалось ничего больше, кроме того, что ее нет, кроме бесплотности и стремления к чему-то. А поезд тем временем совсем незаметно переместился в другую местность и, мягко, неторопливо покачиваясь, покатил через поля, еще скрытые глубоким снегом; все ниже опускалось небо, и очень скоро совсем рядом, в двух шагах, за окном оно начало стлаться по земле темными, серыми завесами из медленно слетающих вниз снежинок. Вагон наполнился желтоватыми сумерками, очертания спутников Клодины рисовались ей лишь как нечто неопределенное, они медленно покачивались, словно призраки. Она уже не понимала, о чем думает, она молча отдавалась тихой радости быть наедине с незнакомыми переживаниями; это было похоже на переливы легчайших, неуловимейших замутнений и величественных, тянущихся к ним, расплывчатых движений души. Она попыталась вспомнить своего мужа, но почти полностью ушедшая в прошлое любовь оставила после себя лишь странное воспоминание в образе комнаты с давно затворенными окнами. Она силилась стряхнуть с себя этот образ, но он не поддавался и, отлетев, застрял где-то поблизости. А мир был так приятно прохладен, словно постель, в которой остаешься одна... Возникло такое чувство, будто ей предстоит принять какое-то решение, и она не знала, почему у нее такое чувство; не было ни счастья, ни возмущения, она просто чувствовала, что ей не хочется ничего предпринимать и ничему препятствовать, и мысли ее медленно ползли туда, в снежную пелену, без оглядки, все дальше и дальше, как бывает, когда человек слишком устал, чтобы повернуть назад, и вот он все идет и идет.

Когда они уже подъезжали, тот господин сказал:

- Какая-то идиллия, заколдованный остров, прекрасная женщина, погруженная в сказку белых кружев и тончайшего белья, - и он сделал движение, указывая за окно. "Какая чушь", - подумала Клодина, но не сразу нашлась, что ответить.

Было такое чувство, какое бывает, когда кто-то постучал, и за мутными стеклами угадывается чье-то крупное темное лицо. Она не знала, кто этот человек; ей было безразлично, кто он; она лишь чувствовала, что он стоит там и что ему что-то нужно. И что теперь кое-какие из прежних предчувствий начинали обращаться в действительность.

И как бывает, когда облака подхватывает легкий ветерок, вытягивает их в вереницу и медленно увлекает прочь, так же точно и она почувствовала в безжизненной облачной вате своих чувств некое движение становления, воплощения, и в этом движении не было причины, которая таилась бы в ней самой, и оно происходило помимо нее... И как некоторые восприимчивые люди, она любила в этом непонятном чередовании событий то, что не касалось ее души, небытие самой себя, тот обморок, тот стыд и ту боль собственной души; это было похоже на порыв ударить слабого из нежности к нему - ребенка, женщину, а потом захотеть сделаться бесчувственным платьем, висящем в темном шкафу наедине со своими печалями.

Наконец они прибыли, уже к вечеру; поезд шел полупустой, и немногочисленные пассажиры, как отдельные капли, вытекали из вагонов; в дороге постепенно, с каждой станцией, она словно бы понемногу вытягивала что-то из окружающих, и теперь сгребала все это в кучу, торопливо, ибо от вокзала до города был еще час езды, а саней было всего трое и пришлось разделиться на группы. Пока Клодина постепенно обретала способность размышлять, она оказалась с другими четырьмя попутчиками в одной из тесных санных повозок. Спереди доносился незнакомый запах лошадей, от которых на морозе шел пар, и лились волны рассеянного света, падающего от фонарей, иногда же тьма подступала к повозке и пронизывала ее насквозь; тогда Клодина видела, что они едут между двух рядов деревьев, как по темному коридору, который по мере приближения к цели становился все уже и уже.

Из-за холода она села спиной к лошадям, и перед нею оказался тот человек, большой, широкоплечий, закутанный в шубу. Он преграждал путь ее мыслям, которые хотели обратно. Каждый ее взгляд стал натыкаться на его темную фигуру, будто вдруг затворились железные ворота, она обратила внимание на то, что уже не первый раз рассматривает его, чтобы узнать, как он выглядит, словно дело сейчас только в этом и все остальное уже решено. Но она с радостью ощутила, что он оставался совершенно неопределенным, он был любым, он представлял собою смутный простор неведомого. Но иногда это неведомое, казалось, становилось ближе к ней, словно странствующий лес с путаницей деревьев. Неизвестность тяжелой ношей навалилась на нее.