Читать интересную книгу Смерть депутата - Виктор Дан

– Для начала расскажите мне о членах семьи Бортко. Кто из этих женщин его жена? – спросил Михаил, положив фотографию перед собой.

– Вот эта, с черной вуалью. Ее зовут Надежда Михайловна. Вторая ее младшая сестра, разница два года. Елена Михайловна Болотина. Они круглые сироты, воспитывались в том же детдоме. Надя вообще училась в одном классе с нами.

Михаил достал ручку и стал делать пометки прямо на обратной стороне фотографии.

– А дети?

– Младший Артем, четырнадцать лет. Первый разряд по гимнастике. Уже подготовил программу мастера спорта. Нужно некоторое время для аттестации на соревнованиях соответствующего уровня. Учится в восьмом классе общеобразовательной школы, посещает также музыкальную школу по классу фортепиано.

– Старшая дочь Зоя – окончила Днепропетровский университет, работает там же на кафедре физкультуры, мастер спорта по спортивной гимнастике. Вы видели ее машину. Меньшая дочь Елена, на последнем курсе Днепропетровского университета, тоже мастер спорта по гимнастике, только выбрала профессию экономиста.

– Я не спросил, где работает жена.

– Закройщиком в ателье «Модный Силуэт», там же работает ее сестра. Есть еще третья совладелица, тоже детдомовка. Там они все работали еще в советское время, потом приватизировали.

– А у младшей сестры есть семья? Почему никто не пришел на кладбище?

– Потому что Елена живет одна. Так получилось, что она влюбилась еще в восьмом классе в своего же детдомовца, нашего ровесника. Он учился в параллельном классе. Забеременела, сделала аборт подпольно. Все закончилось бесплодием и, возможно, поэтому одиночеством. А знаете что любопытно. Вадим сначала влюбился в младшую сестру. Она предпочла другого, тогда он женился на старшей сразу после школьного выпускного бала. Она работала швеей в ателье, а он учился и подрабатывал в ресторанном оркестре.

– Когда же он занимался спортом?

– Все успевал! Огромные и разносторонние способности плюс трудолюбие. Хотя, если судить по оценкам в школе и институте, отличником он не был. Но мог им стать, если бы захотел. Уж я то знаю. Десять лет провели за одной партой, и в институте два года на лекциях сидели рядом.

– У сестер, вероятно, сложные отношения?

– Не то слово! Какая-то гремучая смесь из невероятной привязанности и соперничества. Они не помнят своих родителей. Старшая, можно сказать была матерью для младшей. Хорошо, что у кого-то хватило ума их не разлучать. Говорили, что их кровати в спальне стояли рядом, хоть по возрасту они числились в разных детдомовских группах.

– А теперь расскажите о Вадиме подробнее. Вам когда на поезд?

– Отправление в 18:20.

– У Вас есть еще какие-либо срочные дела?

– Отдать фотографии и попрощаться. Все мои вещи вот в этой сумке.

– Тогда у нас есть еще достаточно много времени. Если не возражаете, я отвезу Вас на вокзал.

– Если Вас это не затруднит, то лучше не придумаешь. Я любил Вадима и дорожил дружбой с ним. Моя жена также в восторге от него. Она простудилась и не смогла приехать со мной. Я потрясен этой нелепой смертью. Мне легче, когда я говорю о нем…

Я вырос в рабочем поселке металлургического завода. Мать моя тогда сидела дома, так как отец зарабатывал достаточно (сталеварам тогда хорошо платили) и не разрешал ей работать. Рос я дома, но за год до школы меня с сестрой определили в детский сад, что бы мы, по словам отца, «привыкли жить в коллективе».

В детсад мы ходили сами. Я брал за руку сестру и вел ее утром туда, а вечером домой. Улиц с интенсивным движением в поселке не было. Помню два рядом стоящие совершенно одинаковые здания, окруженные заборами близнецами. За забором одинаковые сооружения для детских развлечений. Маленькое футбольное поле. Перекладины разной высоты, лесенки для лазания, горки, качели и карусели. И назывались эти здания похоже: детсад и детдом.

Мне объяснили, что детдом, потому что у детей нет дома. За забором вертелась ребятня в одинаковой одежде. Мы иногда проникали на их территорию и играли вместе с ними. Они к нам никогда. Я приметил вертлявого сероглазого мальчишку моего роста. Сколько помню, он всегда был где-то над землей, то верхом на заборе, то на перекладине или лестнице. На земле я его увидел, когда перед первым сентября нашу группу строем по двое в ряду привели в школу, а это сто метров от детсада. Возле школы мы увидели строй детдомовцев. В ближнем ряду я узнал сероглазого мальчишку. Он мне улыбнулся. Нас завели в один класс и рассадили по партам. Мы оказались за одной партой в последнем ряду. Так и провели все десять лет вместе и всегда в последнем ряду.

Учился он легко, без напряжения получал четверки и пятерки, в основном четверки. Пожалуй, только математика требовала от него каких-то усилий. Да и то я сделал этот вывод, потому что только по математике мне приходилось ему помогать.

Его страстью была музыка, а с девятого класса еще гимнастика. Как видите, он очень поздно по современным меркам занялся гимнастикой, но уже на третьем курсе металлургического института выполнил норматив мастера спорта. Моим увлечение был волейбол, однако рост 176 мне не позволял надеяться на большие спортивные достижения. Да я к ним и не стремился. Я мечтал о карьере ученого-химика. Все же на втором курсе он затянул меня в институтскую гимнастическую секцию, поэтому я могу судить об интенсивности его тренировок. Я выдержал только полгода, но даже эти погода не прошли бесследно для моих бицепсов и трицепсов. С третьего курса я перевелся в ХПИ, и мы виделись только на каникулах.

Когда сейчас я слышу о безобразиях в детдомах, я вспоминаю наш поселковый детский дом. За десять лет я ничего подобного не слышал. А у нас в школе училась, вероятно, треть детдомовцев. В нашем классе ровно половина из 36 человек. Возможно, им повезло с директором. Они его боготворили. Он потерял в войну семью и всю душу отдавал воспитанникам. При детдоме были учителя музыки и рисования. Их оркестр насчитывал почти полсотни музыкантов. Вадим играл на трубе, флейте, саксофоне, тромбоне, но особенно он любил аккордеон и фортепиано. Говорят, он мог играть часами. Его трудно было усадить за уроки. Я слышал его игру и в школе, и в институтском оркестре, и у нас дома. Вот в ресторанах, где он играл, я никогда не был.

Запомнился один праздничный концерт в институте. Обычно Вадим играл на трубе или аккордеоне. За роялем всегда сидел руководитель оркестра. В тот вечер в джазовом номере Вадим последовательно сменил трубу, аккордеон, флейту, саксофон и рояль. Успех был потрясающий. Руководитель оркестра студент-пятикурсник больше этот номер никогда не включал в концертные программы. Это я знаю со слов Вадима.

К пятому курсу у Вадима и Надежды появилась дочь. Они жили в общежитии института, пока после распределения Вадим не попал в конвертерный цех металлургического завода. Им сразу дали трехкомнатную квартиру (Надежда опять была беременна). Завод тогда бурно рос, рос и заводской микрорайон. В те годы молодые специалисты завода получали отдельное жилье буквально за полгода-год работы. Потом они поменялись в центр города.

Мы поддерживали связь, писали друг другу письма и встречались при каждом удобном случае. Конечно, не так часто как хотелось, но два или три раза в году обязательно. Вадим тренировал детскую команду гимнастов и ежегодно привозил своих ребят в Харьков на соревнования. Каждый раз он бывал у нас. Мы приезжали сюда в отпуск к моим родителям, иногда в командировку или на праздники. И каждый раз мы встречались.

Его дети, две дочери, а потом и сын, подрастали и тоже попадали в его спортивную группу уже с пяти лет.

Его производственная карьера складывалась блестяще, хотя он был беспартийный. Начинал он с должности инженера по ремонту оборудования, а через три года возглавил цеховое бюро изобретательства и рационализации. Конвертерный цех – огромное хозяйство, напичканное самыми различными агрегатами, работающими в непрерывном режиме и круглосуточно. Поле деятельности для изобретательного и не ленивого человека безграничное. Заявки на изобретения, усовершенствование механизмов потекли сплошным потоком. Гонорара за одно из изобретений хватило на покупку шестой модели ВАЗ. Лицензии на его изобретения покупали японцы, а они доки в конвертерном производстве стали.

Он и мне помог выбрать направление исследований. Я занимался синтезом пестицидов, в основном средств для борьбы с колорадским жуком. Однажды пожаловался ему, что не очень доволен своими научными результатами. Препараты теряли эффективность уже на третий год. На кандидатскую я мог наскрести материалы, но это было не то, что позволяло говорить о серьезных успехах в науке. Вадим разразился эмоциональным выступлением: «Вы все делаете ставку на ненависть и мобилизуете своего противника. Какие-то особи получают не смертельную дозу яда и дают более стойкое мутирующее поколение. Препарат теперь убивает при гораздо большей концентрации. Создается новое поколение ядов с каждым разом все более опасное для человека, как само по себе, так и продуктами разложения. Вы словно не знаете, что любовь убивает надежней, чем ненависть. Сделайте препараты, которые стимулируют любовь, истощая особи до смерти. Представь себе, что ты сможешь заставить самку колорадского жука отложить яйца осенью, после уборки урожая. Даже если она доживет до весны, то уже не даст новое потомство. Или превратите самцов поголовно в „голубых“ – результат будет аналогичный. Может ли быть „привыкание“ к любви? Может! Но только одним способом, путем разрушения механизма размножения».