Он наконец сменил неудобное положение, выпрямившись в полный рост, и повторил:
– Я скоро вернусь.
Через несколько минут Морган принес из сарайчика, стоявшего неподалеку от его флигеля, ведро воды, жесткую щетку, тряпку и белую краску. Он заметил, что Лили вздохнула с явным облегчением, когда увидела его. Неожиданно для самого себя он ободряюще улыбнулся ей и с нежностью, которая, по мнению даже самых близких друзей, была ему совершенно несвойственна, сказал:
– Вот видите, я уже здесь.
С этими словами он приподнял свою ношу повыше, чтобы показать ей.
Она не ответила на его улыбку, а лишь молча подвинулась, взяла ведро, тряпку и вновь принялась за кричащие красные буквы. После некоторого колебания он, опустившись на колени, присоединился к ней.
Сидя бок о бок, освещаемые лунным светом, они молча отчищали стену. И только шарканье скользившей по дереву ткани и шуршание жесткой щетки нарушали ночную тишину. Когда наконец с надписью было покончено, на стене появилось большое темное пятно – вместе с красной краской они счистили и то, что было под ней. Морган почувствовал странное удовлетворение – эта работа принесла ему некое облегчение, – но разбираться в причинах этого ощущения ему совсем не хотелось.
Он готов был улыбнуться и ожидал, что Лили тоже вот-вот улыбнется ему. Но она по-прежнему смотрела на стену, и в глазах у нее застыла тревога. Что она видела перед собой? Морган хотел было спросить ее об этом, но промолчал и вновь попытался проанализировать то, что знал об этой женщине. «Или думал, что знаю», – мысленно поправил он себя.
– Надо покрасить, – не сводя глаз со стены, решительно произнесла молодая женщина.
Ее тон был ровным и спокойным, а голос – нежным, как ниспадающая мягкими складками тонкая ткань пеньюара. Но Морган не мог не заметить, что работа утомила ее. Плечи Лили поникли, веки отяжелели – ей необходимо было отдохнуть. «И забыть о том, что произошло», – неожиданно добавил он про себя, а вслух заметил:
– Но стена еще слишком мокрая.
– И все-таки мы должны это сделать, – возразила она, и ее голос зазвенел. – Иначе дети увидят.
Несмотря на поздний час, где-то вдалеке залаяла собака, затем снова стало тихо. Ни звука. В таком огромном городе, как Нью-Йорк, тишина всегда удивительна. На улицах люди, экипажи, повозки, конки на железных рельсах, – повсюду толчея, суета и шум.
Покинув Виргинию, Морган долгое время скитался по свету в поисках тихого, уютного уголка, где можно было бы укрыться от бурь и гроз этого беспокойного мира, но так и не нашел его. Он множество раз переезжал из города в город, меняя работу, обзаводясь новыми знакомыми и друзьями, тщетно пытаясь обрести покой. Близкие знакомые Моргана считали его перекати-полем и даже намекали на то, что он одержим навязчивой идеей перемены мест. Но сам он так не думал. Просто после того, как люди, которых он любил – родители, Дженни, – покинули этот мир, он потерял интерес к жизни.
– Идите в дом и попытайтесь заснуть, – сказал он. – Я подожду, пока стена просохнет, и покрашу ее.
Она обернулась и взглянула на него. В первый раз посмотрела по-настоящему. Морган понял, что эта женщина наконец увидела в нем человека, который что-то для нее значит. Он перестал быть для Лили посторонним, кем-то вроде случайного прохожего, с которым можно столкнуться на многолюдном перекрестке и расстаться навсегда, даже не заметив этого.
– Да-да, – подтвердил он, отвечая на ее немой вопрос. – Я покрашу стену, пока все еще будут спать.
Ее лицо просветлело:
– Вы действительно сделаете это?
Он улыбнулся и с большим трудом удержался от того, чтобы коснуться кончиками пальцев ее щеки:
– Да, принцесса, я действительно сделаю это. А теперь идите в дом и ложитесь спать.
Лили продолжала смотреть на него, ее огромные синие глаза сияли. Нежная улыбка появилась на прелестных губах. И, не успев осознать, что делает, она вдруг подняла руку, провела изящными пальчиками по его руке и в следующее мгновение с каким-то необъяснимым благоговением прижала его ладонь к своей щеке.
– Спасибо!.. – прошептала она и тут же скрылась в доме.
Морган остался один, и его вновь окружила удивительная тишина. Мир, сотрясаемый бурями, шумный, беспокойный мир, в котором он жил, безмолвствовал.
Глава 2
– Я выхожу из игры. – Морган хлопнул ладонями по исцарапанной крышке стола своего шефа, нисколько не заботясь о том, что Уолтер О'Мэлли заметит следы краски у него на руках.
Морган не собирался рассказывать О'Мэлли о событиях прошлой ночи. Достаточно того, что его самого до сих пор преследовал вид красных букв на стене Блэкмор-Хауса. Он знал, что никогда не сможет забыть выражения лица Лили и тех чувств, которые в нем пробудила встреча с ней. Морган не хотел, чтобы его начальнику или кому-то другому стало известно о происшедшем. Но пятна краски на руках в любой момент могли вызвать вопросы О'Мэлли.
Странное ощущение не покидало Моргана. Было бы величайшей глупостью поддаться ему, ведь она – Пурпурная Лили, женщина вполне определенного пошиба, но… Отчаяние в ее глазах поразило его настолько, что даже теперь, спустя довольно длительное время, он все еще продолжал сочувствовать ей.
– Уолтер, я не собираюсь туда возвращаться.
Уолтер О'Мэлли откинулся на спинку вращающегося стула и изучающе посмотрел на молодого мужчину, стоявшего перед ним. Уолтеру было под шестьдесят. Долгие годы нелегкой, упорной работы проложили на его худом лице глубокие бороздки морщин; некогда огненно-рыжие волосы поседели и теперь напоминали жесткую серую щетину хозяйственной щетки.
С невозмутимым видом О'Мэлли повернулся к полицейскому в синей форме, которого Морган в спешке даже не заметил:
– Я полагаю, мы закончили, сержант Коллинз. Держите меня в курсе.
Выходя из офиса, сержант кивнул Элиоту.
Не говоря ни слова, О'Мэлли достал из коробки, стоявшей на столе, толстую сигару. Однако он не отрезал кончик, как обычно, и не стал зажигать спичку, а лишь задумчиво смотрел на нее.
– До чего же моя жена их не любит, – пробормотал он тихо, словно разговаривал сам с собой.
– Уолтер! – вновь решительно подал голос Морган. О'Мэлли опустил голову и вздохнул:
– Ну хорошо, хорошо. Но ты по крайней мере собираешься объяснить мне, почему не хочешь возвращаться? Все-таки это было отличное прикрытие.
В соседних кабинетах гремели выдвигаемые ящики письменных столов – началась пересменка. Те, кто дежурил ночью, собирались домой, а дневная смена приступала к работе. Скоро шум вокруг затихнет, но пока до этого далеко – еще слишком рано, утро только вступило в свои права, и первые лучи солнца едва успели проникнуть в крошечный кабинет Уолтера на третьем этаже.