Читать интересную книгу Ренегат - Артем Мичурин

— Отловили таки? — скучающим тоном поинтересовался один из них и кивнул на предмет своего внимания, когда группа таинственных пленителей с волочащимся позади трупом приблизилась к крепостной стене.

— С Божьей помощью, — ответили слева.

— А это что за стрелок? — часовой — бородатый мужик в кожаном жёлтовато-коричневом плаще уже знакомого фасона и с АК-74 на плече — подошёл к Стасу и принялся внимательно рассматривать амуницию пленника. — На нашего не похож.

— Какого ещё «нашего»? — решил вклиниться в беседу сам объект обсуждения, немного приподнявшись в седле, чем вынудил недовольно захрипевшую лошадь сделать шаг назад. — Вы кто такие?

— Хе, — усмехнулся часовой, — точно не наш.

— Пришлый, — снова зазвучал голос слева. — Вынюхивал что-то. Не иначе шпион муромский.

— Я не шпион, я зде… — начал было оправдываться Стас, но резко замолчал и вопросительно уставился на часового, взявшегося самым бесцеремонным образом щупать его за бедро. В голову сразу полезли нехорошие мысли.

— Жилистый. Работать сможет, — заключил тот после краткого осмотра, и на сердце у Стаса немного отлегло. — Ну, храни Господь. Жене привет, — махнул часовой, глядя за лошадь, и трижды дёрнул выходящую из отверстия стены верёвку. С противоположной стороны гулко ухнул колокол, и створки ворот со скрипом поползли вовнутрь.

— Передам, — ответили слева.

Кляча фыркнула и, увлекаемая невидимой рукой за уздечку, поплелась вперёд.

Внутреннее устройство крепости особыми затеями, насколько Стас успел заметить, не отличалось. По сути дела это была деревня или скорее средних размеров посёлок за хорошо укреплённой стеной. Единственное, что сразу же бросалось в глаза — план застройки. Не какая-то его неординарность, а само наличие. Обычно форты возникали на месте деревень, поредевшее население которых кучковалось ближе к центру — чем больше вокруг соседей, тем спокойнее. Брошенные окраинные избы разбирались и превращались в строительный материал для возведения стены по периметру скомпоновавшегося поселения. Если дела в форте шли неплохо, то со временем туда начинал стягиваться народ от окрестных сёл, положение которых оставляло желать лучшего. К уже существующим пристраивались новые избы. Если места не хватало, переносили стену. Форты расширялись. Разумеется, ни о каком плане и речи не шло. А здесь, за параллельно-перпендикулярными крепостными стенами, он читался явно. Вплотную к фронтальной крепостной стене располагалось большое высокое сооружение, чья крыша, будучи метра на полтора ниже бойниц, служила одновременно и помостом, с ближнего края которого выглядывала труба, сильно похожая на восьмидесятидвухмиллимитровый миномёт. Само же сооружение напоминало гараж машин эдак на пять, судя по габаритам. Прямо от ворот вглубь поселения вела широкая улица с рядами длинных изб, срубленных, казалось, по единому образцу. Параллельно ей справа тянулись ещё две линии построек, видимые Стасу в одинаково ровных просветах между домами. И все они сходились, должно быть, на некоем подобии центральной площади. Впрочем, другая площадь здесь вряд ли могла разместиться. Представляла она собой небольшое свободное пространство вокруг массивного приземистого здания в два этажа, увенчанного башенкой с зелёным жестяным куполом.

Народу на улице встречалось немного, в основном хлопочущие по хозяйству бабы да вездесущая ребятня. Ничего необычного. Но всё же что-то было не так. Стас присмотрелся к сидящим на корточках возле крыльца детям: трое мальчишек и девочка, все примерно одного возраста, лет девяти-десяти, чистые, опрятно одетые, увлечённо чертили палочками по земле, деловито обсуждая затем результат и растолковывая друг-другу собственную точку зрения. Со стороны игра выглядела забавно, будто маленькие командиры сошлись на военный совет. Но сами юные стратеги явно относились к этому занятию со всей серьёзностью. Стук копыт по жёсткой каменистой земле отвлёк их внимание, и четыре пары глаз разом сфокусировались на шествующей мимо конно-пешей процессии. Причём волочащемуся по земле трупу внимания совсем не досталось, зато вид пленника тут же подстегнул к началу ещё одного активного обсуждения. Ребятишки внимательно присматривались к разгрузке и со знанием дела комментировали практическую ценность её элементов, показывая на себе что, где и как.

Такая нешуточная осведомлённость явно не вязалась с обычными познаниями обычных детей. У Стаса и самого, конечно, в их возрасте глаза блестели при виде настоящего автомата, и крутые дядьки в камуфляже будоражили зависть: «Тоже так хочу». Но никогда при этом в голове не рождался вопрос — как сподручней выхватить нож, с плеча или с пояса. Да и мертвецы вызывали куда больше эмоций.

Память, откликнувшись на эти невесёлые рассуждения, всколыхнула и подняла из глубин фальшивомонетчика. О да. Стас его помнил. Как будто и не было тех двадцати лет, что минули с утра казни на Соборной площади Владимира. Отец тогда привёл его, восьмилетнего пацанёнка, чтобы показать, как заканчивают жизненный путь люди, возомнившие себя выше общества и посягнувшие на одну из немногих избежавших низвержения ценностей — на веру в чистоту. Чистоту золота. За такие преступления не вешали, не расстреливали и не топили, ни тогда, ни сейчас. Это всё полумеры. Они лишь устраняли человека, не устраняя проблему. А нужно было дать толпе прочувствовать, позволить ей ощутить всю чудовищность совершённого злодеяния, и главное — наказания. Нужно было заставить толпу участвовать в процессе. Ведь участие всегда продуктивнее созерцания. Для Владимира таким способом единения горожан в порыве праведного гнева стала бесхитростная и не требующая особых затрат экзекуция — забивание камнями. Осуждённого привязывали к деревянному столбу на невысоком эшафоте, перед которым стояли корзины с булыжниками. Казнь проводилась обычно в семь часов утра, так людям было удобнее выполнить гражданский долг по дороге на работу. Но и без того недостатка в желающих покарать не ощущалось. Когда Стас за руку с отцом пришёл на площадь там собралось уже более чем достаточное количество народу, так-что организаторам в срочном порядке пришлось подтаскивать дополнительные корзины. Отец подвёл его к одной, взял увесистый булыжник себе, а потом выудил ещё один, поменьше, и вложил его в ладонь сыну. Стас кожей запомнил эту холодную гладкую поверхность округлого камня со слегка выпуклыми шершавыми пятнами. Двое конвоиров выволокли на эшафот трясущегося человека в мокрых штанах. Толпа загудела. Стас, сидя у отца на плечах, видел взметающиеся к небу кулаки с зажатыми в них орудиями правосудия. Человека поставили спиной к столбу, завели руки назад, связали. Один из конвоиров снял с плеча моток верёвки и, морщась, обвязал конец вокруг столба и щиколоток приговорённого, после чего, виток за витком, обмотал всё тело, каждый раз туго затягивая, пока не добрался до шеи. Здесь он не так усердствовал, просто сделал три витка и пропустил оставшийся конец сквозь вбитое вверху столба кольцо, зафиксировав приговорённого. На эшафот поднялся обряженный в чёрную мантию представитель власти и зачитал приговор, последними словами которого были: «…И подвергнуть публичному осуждению». Именно их запечатлела детская память, отфильтровав лишнюю протокольную болтовню. Публичное осуждение — вот что страшнее расстрела с повешением вместе взятых. Фальшивомонетчик стоял перед толпой, абсолютно беззащитный, обездвиженный, смертельно бледный и трясся. Трясся так, что верёвка скрипела. А толпа уже нетерпеливо перекладывала камни из руки в руку, ощущая их приятную тяжесть, которая скоро должна обрушиться на преступника. Глашатай закончил с чтением приговора и покинул эшафот. Последнего слова фальшивомонетчику не полагалось, равно как и отпущения грехов. Впрочем, от него вряд ли можно было бы услышать что-то связное. Слезящиеся глаза метались из стороны в сторону, губы дрожали, нити слюны, будто вожжи, свисали с подбородка и падали на грудь, да и наличие кляпа во рту не предполагало исповедей. «Приговор привести в исполнение!» — вдруг прозвучало откуда-то со стороны, и из толпы в огороженный металлическим заборчиком коридор шагнули первые поборники закона. Коридор был узким и поперёк вмещал пять человек. Они вразнобой вскинули руки с камнями, и булыжники полетели в цель. Тум — тяжёлый глухой удар, словно двинули по мешку с овсом, и тупой деревянный «тук» следом — камень отскочил от тела и упал на доски эшафота. А потом ещё и ещё… Тум-тук, тум-тук… Бросившие камень отходили в сторону, и их место занимали следующие. Толпа двигалась, будто песок сквозь узкую перемычку часовой колбы, напирала сзади, просачивалась в коридор, бросала камни и распылялась. Стас вместе с отцом тоже медленно продвигался к месту свершения гражданского долга. Ему не хотелось видеть трясущегося под ударами смертника, и он всё больше глядел по сторонам, глядел на лица людей. Разные лица: грустные, тревожные, весёлые, задумчивые, разгневанные, безразличные. Но обладатель каждого из них крепко сжимал в руке камень. И вот очередь подошла. Отец со Стасом на плечах шагнул в коридор вместе с другими четырьмя. «Бросай» — сказал он и замахнулся сам. Пять монотонных «тум-тук» прозвучали уже знакомой дробью. Стас взглянул на привязанного к столбу человека и оторопел. Тот ещё не был мёртв, но уже явно находился присмерти. Голова разбита, правая щека превратилась в сплошной синяк, холщёвые рубаха и штаны расцвели алыми пятнами, кляп насквозь пропитан кровью, та, перемешанная со слюной и соплями, болтается длинными тягучими нитями, левое нижнее веко противоестественно дёргается на совершенно неподвижном лице. «Ну что же ты?» — спрашивает отец. — «Бросай». Но руку будто парализовало, она плетью висит вдоль туловища, и маленький кулачок вот-вот разожмётся. «Бросай, Стас» — повторяет отец и в родном голосе слышатся металлические нотки. — «Ты должен». Это выводит из ступора. Кулачёк плотнее обхватывает камень, поднимается, идёт по дуге и… Гладкий округлый булыжник с чуть выпуклыми шершавыми пятнами летит в цель вместе с другими. Вместе… А левое нижнее веко на застывшем лице больше не дёргается.