Без спора нация становится пустошью, где ничего не растет, не цветет, не создается и не живет. Тысячи простаивающих заводов, миллионы безработных, перемещение целых отраслей промышленности за рубеж, бездумное уничтожение природных ресурсов, упадок системы образования, трущобы, переполненные бетонные клетки, которые мы называем исправительными учреждениями, распад судебной системы, нравственный упадок нации — все это свидетельствует о насущной потребности наших лидеров, работодателей, педагогов и людей в целом выдвигать и слышать доводы друг друга и обмениваться «подарками», пылящимися в наших психологических каморках.
Искусство спора — это искусство жизни. Если мы преуспеваем в спорах, мы будем процветать и расти. Мы сможем совершать массу добрых дел и испытывать безмерную радость. Мы сможем предотвратить войны и спасти Землю. Наш успех в жизни, наше культурное бессмертие зависит от нашей способности спорить. Если мы станем экспертами в споре, то, возможно, даже сможем опротестовать свой путь через пресловутые Врата рая. Осмелюсь предположить, что святой Петр редко встречает кандидатов, в совершенстве овладевших этим искусством.
ЗАМОК. Если бы я был выдающимся оратором, или проповедником, или, на худой конец, имел такой же подвешенный язык, как у моего соседа, — тогда да. Но у меня нет таланта спорить.
КЛЮЧ. Вы обладаете силой, которой ни у кого больше нет.
Мы фокусируемся не на проявлении собственной уникальности, а на подражании «фишкам» и манере других. Нам говорят, что, если мы будем выглядеть как другие, вести себя как другие и спорить, как другие, мы сможем преуспеть. Мы сможем быть как Джон Уэйн, или сельский священник, или Элвис, или Линкольн, или Иисус, или Майкл Джордан. По крайней мере, носить обувь того же бренда. По крайней мере, есть те же хлопья. Нас учат стремиться к одноликости и усердно работать над подражанием. Но разве мы не признаем тот факт, что ценность бриллианта определяется его уникальностью? Тогда почему мы стремимся избавиться от собственной уникальности? Почему мы имитируем чей-то образ мыслей, перенимаем чью-то систему убеждений и принимаем чьи-то ценности? Почему мы одеваемся, как другие, говорим, как они, и даже пользуемся тем же парфюмом? Почему мы стремимся к чьим-то целям и чьими-то методами? Почему мы признаем чей-то авторитет и умаляем свой? Разве в своем стремлении стать похожими на других мы не отбрасываем то, что делает нас ценными выше всякого понимания?
Вечный поиск принятия как одного из социальных механизмов является формой психического самоуничтожения. Меня бесит мысль о нашей потребности соответствовать общепринятым канонам — отказаться от того, что отличает нас от других, и стать просто безликими серыми мышками! Как вообще можно спорить, не имея собственного авторитета? Копируя кого-то, мы убиваем свою личность, а мертвые, как известно, бессильны. Копии — это по определению подделки, и, как подделки, мы ничего не стоим. Какое преступление мы против себя совершаем!
Мы занимаемся самоуничижением и тогда, когда передаем свой авторитет другим — церкви, политической партии, учению, работодателям, McDonald’s, который говорит нам, чего мы сегодня заслуживаем, Budweiser и Toyota, которые навязывают нам свое понимание радости и смысла жизни. Когда мы отрекаемся от своего авторитета в пользу условностей, веяний моды, политкорректности — то есть любого физического или юридического лица, заявившего о своем авторитете, — что от нас остается? Пустое место? А как пустое место может осмелиться спорить? Если мы и подаем голос, то это не более чем вялое бормотание или, что еще хуже, взрыв бессильной ярости. Никем не услышанные, мы продолжаем тянуть свою лямку.
Я утверждаю, что, когда спор начинается с меня, когда моя аргументация исходит из моего авторитета, она будет столь же уникальной, как отпечатки наших пальцев. Только в данном случае я говорю об «отпечатках» нашей личности. Они отличают нас от всех остальных представителей человеческого рода. Ключ к успешному спору — понять это и поверить в это. А посему наша главная задача — найти этот индивидуальный «отпечаток души», эту «изюминку», присущую только нам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я слышал достаточно много красивых речей судебных адвокатов. Но под красивой оберткой не было ничего. Вообще ничего. В итоге речь признавалась словоблудием очередного технически подкованного попугая. Аргументация может вызывать аплодисменты в зале. Она может вознаградить выступающего похлопываниями по плечу. Но она никогда не станет решающей.
В то же время я слышал речь молодой испуганной женщины, стоявшей перед присяжными в простеньком платье и с наспех собранными в пучок волосами. Я наблюдал за тем, как она мучительно подбирает слова. Я видел, как она запинается, краснеет, как на ее глаза наворачиваются слезы. Я чувствовал ее озабоченность. Я восхищался тем, как она спотыкается и снова продолжает сражаться. И ее выступление, без сомнения отражающее ее уникальность и исходящее из самых глубин ее души, подействовало на слушателей. Эта женщина не заканчивала престижных университетов. Она не была лучшей ученицей в школе. Ее не провожали восхищенными взглядами прохожие. Она ничем не выделялась из толпы. Но ее выступление привлекло к ней внимание. Оно было уникальным. Оно было аутентичным, подлинным, и поэтому ее доводы были признаны состоятельными.
ЗАМОК. Зачем кому-то меня слушать?
КЛЮЧ. Вы сами себе авторитет. Этого достаточно.
Как я могу настаивать на том, чтобы другие меня слушали, когда у меня нет ни образования, ни знаний, ни компетенций в определенной области? В этой стране есть тенденция уповать на мудрость «простого человека», ибо «простой человек» знает жизнь лучше многих из нас.
В состав коллегии присяжных входит горничная отеля. Каждый день она работает до седьмого пота за несколько долларов, а вечером, после долгих часов уборки всего, что мы после себя оставили, после выдраивания наших туалетов и смены наших грязных постелей, она плетется домой, в свою полупустую крошечную квартирку на другом конце города. Она уже в годах. У нее болят кости. Упав в изнеможении на кровать, она мысленно переносится в те времена, когда ее муж лежал рядом с ней. Но он уже давно умер. Его сторона кровати пуста и холодна. Женщина тихо плачет в своей одинокой комнате, и ни один высокооплачиваемый психотерапевт не сможет облегчить ее страдания.
И вот сейчас эта горничная отеля сидит в коллегии присяжных. Она стесняется своего вида. Она надела свое лучшее платье — то, что купила на похороны мужа, — но у нее старые туфли и нет денег на прическу, как у сидящей рядом жены банкира. Когда ей задают вопросы, она смущается своего просторечья. Адвокаты говорят с другими присяжными. Они говорят с женой банкира. Они говорят со школьным учителем. Они говорят с менеджером местной сети магазинов. Они говорят с сотрудником электротехнической компании. Но они почти не говорят с ней. А ведь кто больше знает о людях, если не она? Кто больше знает о бедности и горестях, о тяжком труде и одиночестве? Кто отличается большим мужеством? Эта женщина — настоящий кладезь знаний. Когда она говорит, другим присяжным приходится внимательно ее слушать, потому что у нее мягкий голос, и ей трудно находить слова. Но слова, которые она выбирает, исходят из ее сердца, потому что она не умеет спорить по-другому. И по своему опыту я могу сказать, что люди в конце концов будут ее слушать и уважать, потому что она обладает авторитетом, которого нет у них.
Мудрость не зависит от ранга. Могущественные и великолепные меня мало чему научили. У своих собак я научился большему, чем из всех книг, которые прочел за свою жизнь. У своих детей я научился большему, чем у всех профессоров, которые докучали мне в силу своего почтенного статуса. Мудрость детей исходит из их безупречной способности подключаться к своему внутреннему источнику знаний и без всякой задней мысли его использовать. Мудрость моей собаки исходит из ее неспособности скрывать свои желания. Когда ей хочется любви и ласки, она не сидит с надутым видом в углу. Она не ведет игр в стиле «догадайся, что со мной происходит». Она кладет мне голову на колени, виляет хвостом и смотрит на меня добрыми глазами, ожидая, что ее погладят. Ни один профессор или мудрец никогда не говорил мне, что жизнь станет лучше и счастливее, если просто попросить о любви, когда она вам нужна.