Читать интересную книгу Электрическая Лиза - Эргали Гер

По-моему, это привело ее в чувство. Остаток вечера, во всяком случае, прошел по-людски. Ссохшееся мясо - еда одинокого молодого человека - вызвало в Жене приступ бабьего умиления, и после ужина она основательно прибралась на кухне и в комнате. Я не мешал. Потом мы пили чай и слушали музыку. Было около двенадцати, когда Женя, после мучительных колебаний, сделала над собой нечеловеческое усилие и спросила, как мы устроимся на ночлег. Я сказал, что в нашем распоряжении диван (один) и раскладушка (одна). Потом застелил диван свежим бельем, поставил раскладушку, мы немного подискутировали о правилах хорошего тона - кому положено спать на раскладушке, хозяину или гостье? после чего побежденная Женя отправилась в ванную, а я застелил раскладушку своим бельем.

- Музыку выключить? - спросил я, когда Женя вернулась.

- А что, пускай, мне не мешает, - ответила она с каким-то, я бы сказал, паническим оживлением; пожелав ей спокойной ночи, я вышел.

В те годы была у меня привычка посиживать в ванне с книжкой; теперь я читаю в других изолированных местах, но в юности, когда сердце было не столь чувствительно к нагрузкам, я часами плескался в ванне, почитывая литературу и почесывая распаренное тело, только вот курить в ванне плохо, воздух очень сырой. И в тот раз, помниться, я полез в ванну с намерением скоротать часик-другой - раньше двух ложиться было не принято - а заодно смыть с себя такой насыщенный, такой жаркий денек. Тело мое еще помнило Лизу и пахло ею; я залез в ванну, и горячая вода смыла все запахи, я сказал Лизе "прощай" и отдался чтению. Не помню, что я тогда читал - помню, однако, что очень скоро в дверь постучали и взволнованный Женин голос сказал:

- Там телефон звонит, просят тебя...

- Скажи, что иду.

Я наскоро вытерся, надел трусы, прошел в комнату и застиг Женю ныряющей под одеяло: на ней были лифчик и трусики, белые трусики и белый лифчик. Звонил мой приятель Фома, и, разумеется, первым делом он поинтересовался, а кто это подходил к телефону: Фома был любопытен как женщина. Еще Фома сказал, что он там-то и с теми-то, они все выпили и думают, не податься ль ко мне; я в мягкой форме отклонил ихнее предложение, сославшись на поздний час. Фома хмыкнул и пожелал спокойной ночи мне и очаровательной, он надеется, незнакомке, которая интересно откуда вытаскивала меня к телефону. Я оставил на его совести эту бестактность, положил трубку, выключил музыку и потушил свет. Женя затаилась на диване, как мышь, и даже, по-моему, не дышала. Я лег на раскладушку. Заскрипели пружины, потом стало тихо. Очень тихо.

5

И началась дурацкая штука, похожая на игру в поддавки. Нам не спалось мне и Жене. Мы вздыхали, ворочались в своих постелях, и воздух в комнате ощутимо сгущался, как будто в чашку жидкого кофе капали вязкий, приторно-сладкий ликер. Дурацкие эротические и даже, пардон, порнографические сценки рисовались мне в этом густеющем воздухе; я даже не пытался понять, как, каким образом от полного пренебрежения гостьей я деградировал к такому пристальному, такому концентрированному вниманию, - во всем была виновата ночь, в юности такое случается. Женя вздыхала, ворочалась на диване, потом опять становилось тихо, только за окнами, далеко внизу, изредка проносились машины.

Вот видишь, говорил я себе, она тоже этого хочет. Она хочет этого: приподняться, провести красивой полной рукой по распущенным волосам и позвать тебя, но никогда не сделает этого, потому что боится, потому что она человек невольный, никогда не живший по своей воле и даже, наверное, никогда не желавший вволю, и если ты не поможешь ей, так оно все и будет: жизнь по рельсам, рабство - высшая добродетель, а на эту ночь программа такая: вздохи до утра, потом тупой сон и безрадостное пробуждение. Она не простит тебе, если ты не поможешь ей сегодня, сейчас, она никогда тебе не простит, так что хватит валяться, давай, вставай.

Встань и иди.

Лежишь? Значит, ты не хочешь ее, иначе давно уже встал, подсел на край дивана и тихо так, ласково, проникновенно позвал: гражданочка, а гражданочка... М-да... Она сопела бы, притворяясь спящей, потому что раба, потому что боится и стыдится себя самое, и тогда ты скользнул бы под одеяло, нахал, и почувствовал дрожь ее горячего, ее тоскующего по тебе тела, и тут только, когда уже есть контакт, когда спелые груди выскакивают, как зайчата, из чашек лифчика, а бедра намагничено липнут друг к другу, тут только она изобразит запоздалое, лицемерное пробуждение... Нет, я серьезно хочу ее, я знаю, что хочу, у меня же все под рукой, но хочу не так, чтобы действовать, а так, чтобы действовала она, потому что у меня была Лиза, Лиза-Электролиза, которую эта педагогиня отправила на воздержание в Новогрудок, а сама улеглась на ее место, и будь я проклят, если не разоблачу ее лицемерие до конца, до самого конца, до конца окончательного и конечного... Вдруг я почувствовал, что на диване что-то переменилось - оттуда тек умоляющий страстный шепот, неразборчивый шепот-признание, я прислушался и разобрал в этом мерном как прибой шепоте одну-единственную обжигающую слух фразу: МИЛЫЙ ИДИ КО МНЕ милый иди ко мне МИЛЫЙ ИДИ КО МНЕ милый иди ко мне... Невозможно было понять, наяву звучали слова или только в моих натруженных мозгах; я недоверчиво вглядывался в темноту, глаза уже свыклись с ней, и теперь, мне казалось, я угадывал очертания тела под одеялом, все эти горки, складки, развалы ее постели, белизна которой нежно и призрачно просачивалась сквозь тьму - и что-то смутное, вроде струйки дыма, плавало в лиловом воздухе над диваном. Это была ее рука: гибкая, голая, танцующая рука Жени. МИЛЫЙ ИДИ КО МНЕ милый иди ко мне МИЛЫЙ ИДИ КО МНЕ... Рука волновалась, как водоросль, манила и призывала, соблазняла чарующими пассами, полными истомы, страсти, змеиного изящества; затаив дыхание, я следил за этим колдовским танцем затем, ощущая себя маленькой загипнотизированной птичкой колибри, отвернул одеяло, встал и, пошатываясь, пошел к дивану...

Женя спала, до ушей накрывшись одеялом, шепот ее оказался ровным, чуть свистящим дыханием, я глупо постоял над ней и побрел в туалет.

- Вот так-то, брат, - попрекнул я в туалете тупоголового своего приятеля, по милости которого приключился такой конфуз.

Приятель скукожился и хмуро молчал. Тараканы, пригревшиеся на трубах, испуганно шевелили усами.

Мы справили маленькую нужду, потом я добрел до раскладушки и плюхнулся на нее с твердым - нет, вы не угадали - с твердым намерением предаться полноценному сну. Бери пример с Жени, сказал я себе, сладко зевая, - и тут же, эхом, на диване раздался вздох, Женя отбросила одеяло и прошлепала по моим следам в туалет.

Вернувшись, она преспокойнейшим образом улеглась на диване, и я от досады и унижения чуть было не уснул окончательно - но, видать, это было еще не то унижение. Опять ее дыхание перетекало в шепот, опять ее яростный страстный призыв влек каждую клеточку моего бессовестного организма туда, к дивану, но я не верил этому бреду, я засыпал. Молодая педагогиня, утомленная беготней по музеям и перронам, спит ангельским сном, положившись на порядочность одинокого молодого начштаба, и напрасно наш юный герой кувыркается, как блин на сковородке, - так говорил диктор, а я поддакивал, в душе не веря, - но время шло, и ровное дыхание Жени окончательно убаюкивало надежды. Засыпая, я продолжал чутко вслушиваться в ее дыхание. Похоже, она и впрямь решила, что я уснул: там, на диване, началось какое-то движение, легкие шелестящие звуки чередовались с причмокиванием, а дыхание то учащалось, то прерывалось, пока не перешло в громкие страстные придыхания. Женя разошлась не на шутку: диван стонал и пружинил, ее мотало со стороны в сторону с такой силой, что я с мальчишеским, можно сказать, испугом следил за демоническим разгулом ее страстей. Потом она села и стала раскачиваться, как маятник, просунув под себя обе руки; я боялся пошевелиться, дабы не спугнуть ее за этой прелестной девичьей игрой, однако во мне просыпалась совесть, нельзя было хладнокровно следить за ее страданиями. Любишь ты, парень, на все готовенькое, попрекнул я себя напоследок; пора, твой выход. Я рванулся вперед, проснулся и озадаченно уставился в темноту. Было тихо. Женя мирно посапывала; за окном по бульвару пронесся подгулявший автомобиль, и бешено колотилось мое вздорное сердце.

И опять я уснул, и почти тотчас Женя сползла с дивана, я тоже сполз, мы поползли по ковру навстречу друг другу, следя, чтобы каждый прополз равное расстояние до другого, и мы по-звериному поглядывали и порыкивали друг на друга. Этот бред смыла реальная возня на диване: Женя сняла лифчик, сунула его под подушку и перевернулась на другой бок. Впрочем, я уже ничему не верил, тем более, что на диване опять началась возня, только на этот раз работали в четыре руки; приглядевшись, я обнаружил на диване обеих сестричек, Женю и Лизу. Удивляться было бессмысленно - такая замысловатая выдалась ночка - оставалось только следить за происходящим во все глаза. Славная эта парочка могла бы заняться акробатикой или синхронным плаванием, столько головокружительных трюков привнесли сестрички в лесбийские игры; любуясь их слаженностью, трудно было однозначно ответить, спорт это или искусство. Мне снилось, что я лежу на раскладушке и притворяюсь спящим, в то время как девушки распаляют друг друга и с вожделением поглядывают в мою сторону... Нет, ты слишком жесток с этими нежными, теплыми, розовыми созданиями, ты слишком долго испытываешь их терпение; должно быть, они думали о том же - мысли у нас были общие, как вода в сообщающихся сосудах потому что замерли там, на диване, огорченные моей бесчеловечностью, и одеяло, покрывавшее девушек, картинно сползло на пол... Вдруг я отчетливо, с замиранием сердца понял, что шорох сползающего одеяла идет не из сна, а как бы со стороны, из реальной ночи - открыл глаза и увидел невероятное: одеяло действительно сползло на пол, а сама Женя, в одних трусиках, лежала передо мной во всей красе, как большой именинный торт... Это очень походило на очередной бред. Я понимал, что надо встать, иначе она обидится и замерзнет, но тело словно вросло в несчастную раскладушку - нет, тут что-то было не так - я не мог сдвинуться с места; наконец сделал отчаянное, решительное движение - и в очередной раз проснулся.