Слава Богу, что уже год как существовал альбом «45», иначе не миновать Цою насмешливых реплик из публики или даже «подарков» в виде всяких предметов, летящих на сцену.
У Вити совершенно не было опыта концертной работы, к тому же совсем не на пользу пошло соседство с АКВАРИУМОМ. Цой сделал из этого выводы и вновь допустил подобное соседство уже много позже, когда совершенно был уверен в себе.
После концерта мы с ним немного погоревали и пошли на банкет, который принял необычный размах в силу того, что герой дня Сева сторожил тогда какой-то техникум, и гости повалили прямо туда. Это мероприятие сложилось для нас много удачней, а разнообразные слухи о вечеринке еще долго ползали по питерской музыкальной тусовке.
В марте мне нужно было сдавать новую цирковую программу к весенним школьным каникулам. На мне висели декорации и костюмы. Времени, как всегда, было в обрез. Народный артист СССР Олег Константинович Попов, придумавший всю эту белиберду, обещал снять живьем кожу с нашей постановочной части. Мы работали по восемнадцать часов в сутки, засыпали на ходу, а Витя зверел от одиночества в нашей комнатушке на Блюхера.
«Но акробаты под куполом цирка не слышат прибой», — и Цой наказал их за это. Я уволилась.
В рок-клубе началась великая суета. Впервые в городе, да и в стране, проводился официальный рок-фестиваль. Сначала всех прослушивали и отбирали. Потом компоновали и проводили концерты, которые длились три дня. А уж потом жюри, в состав которого входили те же работники культуры и комитетов, вряд ли слышавшие что-нибудь, кроме Пьехи и Кобзона, расставило лауреатов на какие-то дурацкие места.
Хронический идиотизм, столь свойственный нашей стране, в те времена с особой силой проявлялся на идиотических мини-спектаклях, которые разыгрывало такое жюри на так называемых «обсуждениях», когда эти люди пытались что-то промямлить по поводу выступления той или иной группы, в текстах и музыке которой они явно ничего не понимали и не хотели понять. «Обсуждения» велись с плохо скрываемым подтекстом: будете вякать, мы вообще вас прикроем.
Именно по этой причине, как мне кажется, диплом первой степени на том фестивале получила МАНУФАКТУРА — группа, максимально приближенная к эстраде. Заслуженный АКВАРИУМ был задвинут на второе место, а ЗООПАРК во главе с Майком вообще не попал в число лауреатов.
Но несмотря ни на что приз зрительских симпатий получили СТРАННЫЕ ИГРЫ, и вообще, это был кайф!
Мы с Витей ходили на все концерты, как на работу, не было желания ничего пропускать. «Чего не играешь?» — по двадцать раз на дню спрашивали его. И это досаждало, как мозоль. Он только руками разводил:
— Состава нет…
— А в акустике?
— Не хочу.
Борис водил Цоя за собой всюду — на какие-то тусовки по поводу всем нам «понятных» курехинских опусов, на квартирные концерты, в гости да и просто в баню. Сзади обычно тащились мы с Людкой. Летом 83-го года мы часто ездили на велосипедах в Солнечное из Белоострова, где у Севы Гаккеля была дача. Я с удовольствием проделала бы этот путь на электричке, но все ехали на велосипедах, по-другому было нельзя. В Солнечном мы изображали «активный отдых» со всеми вытекающими отсюда последствиями: в частности, изображали из себя нудистов, купаясь и загорая голышом. Потом тем же маршрутом возвращались обратно.
Сейчас такие прогулки мне страшно даже представить. Разве что на такси. Но тогда нами руководила не безумная страсть к туризму, тем более, к велосипедному, не кислородное голодание, а чувство самосохранения. Состояться в том качестве, в котором нам всем хотелось, можно было только сообща.
Не было ничего — ни гастритов, ни радикулитов, ни мешков под глазами, а заодно совсем не было денег, хотя их отсутствие, по-моему, сказывается положительно но творческой потенции и живости ума.
В одно из таких воскресений мы не поехали за город. У меня была вывихнута нога. Витя с удовольствием удалился в угол с гитарой, а я накупила щавеля и весь день провела на кухне, приготовляя зеленые щи. По моим расчетам, их должно было хватить дня на три, что было классно, потому что в кармане оставался рубль, а в углу, где обычно стояли спасительные пустые бутылки, можно было обнаружить только пыль.
Но тут под окнами нашего второго этажа раздалось знакомое улюлюканье друзей, мои трехдневные планы полетели ко всем чертям, а Вите не пришлось больше гадать — кто будет его гостем.
Вечер я сижу домаЭто зима это декабрьНочь будет холоднойЕсли верить часам она уже рядомЭй кто будет моим гостемПить чай курить папиросыДумать о том что будет завтраЗавидовать тем кто знает что хочетЗавидовать тем кто что-нибудь сделалЭй кто будет моим гостемРасскажите мне что происходитУдивите меня расскажите мне новостьУбейте меня рассмешите меняКто придет ко мне подай голосЭй кто будет моим гостем
В велосипедных муках тянулось лето. Витя работал на Каменном острове в парке с фамильярно-игривым названием «Тихий отдых». Он вырезал что-то устрашающее из огромного бревна. Наверно, это и сейчас там находится. А я днем привозила с Охты горячую еду и купалась в пруду с пиявками.
Боб с Людкой стали собираться в нашу любимую Малоречку, и мы уже строили совместные планы. Но тут грянул гром: про Цоя вспомнили наши Вооруженные Силы.
Раньше Цой очень успешно косил армию, учась в разных ПТУ. ПТУ привлекали его как раз с этой точки зрения, потому что оттуда в армию не забирали. Потом ему стукнуло двадцать один, и военкомат решил заняться им всерьез. Но он уже был Виктором Цоем и уже никак не мог уйти в армию.
Он мне сказал: «Я уйду в армию, а ты тут замуж выйдешь». Я говорю: «Да ты что, с ума сошел?». На самом деле он просто не мог на два года уйти от рок-н-ролла в какие-то войска. Все кругом косили, все как-то нас поддерживали: «Ну, подумаешь, сумасшедший дом! Ну посидишь ты там две недели!..» Вышло полтора месяца.
Страшно вспомнить, как он туда сдавался. Я заделалась там за бесплатно делать всякую наглядную агитацию, писать психам: «Мойте руки после туалета!», «Увеличить оборот койко-мест» — это было полное безумие. За это мне разрешили с ним видеться каждый день. Обычные свидания там раз в неделю.
БГ послал ему через меня какую-то дзенскую книгу, которую Витя на Пряжке так и не открыл. От нашей самой гуманной психиатрии в мире у него чуть не поехала крыша всерьез. Я не буду рассказывать о жутких условиях для несчастных людей, попавших в эту больницу, о практике делать уколы исподтишка спящим и прочих вещах, о полной безответственности и нечестности. Это все по прошествии времени потихоньку исчезает из памяти. Помню только, что лечащий врач с маниакальной настойчивостью принялся выискивать изъяны психики пациента или же вывести его на чистую воду как симулянта. Его страшно раздражало, что он молчун. Но Цой упорно не отвечал на его вопросы — просто в силу природного характера, а не оттого, что хотел подразнить. Их единоборство продолжалось почти шесть недель.
Наконец врач сдался и Витю почти прозрачного выписали на волю законным советским психом.
Я пришла в военкомат, вся расстроенная, заплаканная. А плакала на самом деле я потому, что просто боялась очередного призыва. Они говорят: «Ну что, он на самом деле так плох?». Я начала реветь. Они говорят: «Ну, бедная ты, ты еще за него замуж собираешься — сумасшедший же он! Жить с ним всю жизнь! Никуда, — говорят, — он не пойдет, не нужен нам такой».