Читать интересную книгу История Фотогена и Никтерис - Джордж Макдональд

Когда ей следующий раз удалось вырваться на волю, на востоке вставал месяц: ну вот, пришла новая лампа, и теперь все будет хорошо, подумала девушка.

Можно до бесконечности описывать смену чувств в душе Никтерис, чувств более разнообразных и неуловимо-тонких, нежели бесчисленные фазы тысячи изменчивых лун. Каждое новое превращение в беспредельном мире природы переполняло душу девушки неизъяснимым блаженством. Вскорости она заподозрила, что новая луна и луна прежняя — это одно и то же, луна ушла и вернулась, подобно ей самой; но, в отличие от нее, луна то чахнет, то снова растет; луна — живая, и подобно ей, Никтерис, находится в плену пещер и тюремщиков; а когда выдается возможность, луна выходит на волю и сияет в небе. Похоже ли ее узилище на темницу Никтерис? И воцаряется ли там кромешная мгла, когда лампа покидает ее пределы? Как туда попасть? При этой мысли девушка впервые посмотрела вниз, а не только вверх и вокруг; и впервые подметила вершины деревьев между нею и ковром. То были пальмы, чьи багряные пальцы удерживали в горстях плоды; и еще эвкалипты, усыпанные крохотными коробочками пуха; олеандры с розами-полукровками; и апельсиновые деревья, в облаках юных серебристых звезд, между которыми тут и там поблескивали сморщенные золотые шары. В лунном сиянии девушка с легкостью различала цвета и оттенки, для нас невидимые, причем вполне ясно, хотя сперва приняла их за очертания и краски ковра огромной комнаты. Никтерис очень хотелось спуститься вниз, к ним, — теперь, когда она поняла, что перед ней — живые существа, только она не знала как. Девушка прошла вдоль всей стены к тому ее концу, что пересекал реку, но лестницы так и не обнаружила. Над рекой она остановилась, благоговейно глядя на струящуюся воду. Что до воды, Никтерис знала только ту, которую пила и в которой купалась; и теперь, любуясь при свете луны на темный, стремительный поток, упоенно распевающий на бегу, девушка не сомневалась, что перед ней — живое существо, проворная, торопливая змея жизни, спешащая — наружу? — куда? Тут Никтерис призадумалась: ту воду, что приносят ей в комнаты для питья и омовения, должно быть, предварительно убивают?

Однажды, поднявшись на стену, Никтерис оказалась во власти свирепого ветра. Буря ревела в кронах деревьев. По небесам неслись огромные тучи, наталкиваясь на крохотные светильники: великая лампа еще не вышла. Все было в смятении. Ветер вцепился в ее одежды и волосы и принялся трясти их, словно пытаясь сорвать. Что она сделала, чем разозлила такое ласковое создание? Или, может быть, это совсем другое существо — того же рода, только крупнее и больше, иного характера и нрава? Но все вокруг кипело яростью! Или, может статься, создания, живущие там, ветер, деревья, облака и река перессорились друг с другом? И теперь воцарится путаница и хаос? Но, пока девушка в изумлении и тревоге озиралась по сторонам, над горизонтом поднялась луна, не в пример более огромная, чем обычно, необъятная и багровая, словно и она налилась гневом оттого, что шум разбудил ее и заставил выйти поглядеть, что это еще затеяли ее дети, с чего это они так разбушевались в ее отсутствие и того и гляди разрушат все до основания. И едва луна встала, как оглушительный ветер унялся и перестал браниться столь свирепо, деревья притихли и теперь стонали не так жалобно, а тучи уже не сталкивались и не преследовали друг дружку с прежним неистовством. Словно радуясь, что одно ее появление внушило детям должное почтение, луна уменьшалась в размерах, восходя по небесной лестнице, раздутые щеки ее опали, лик прояснился и озарился умиротворенной улыбкой: спокойно и торжественно луна поднималась все выше. Но при дворе ее обнаружились измена и мятеж: не успела луна достичь вершины парадной лестницы, как тучи сошлись на совет, позабыв недавние раздоры, и, застыв неподвижно, придвинулись ближе друг к другу и принялись злоумышлять против своей госпожи. А затем, слившись воедино, они дождались, чтобы жертва подошла совсем близко, бросились на луну и поглотили ее. С небесного свода хлынули капли влаги, они лились все быстрее и быстрее, увлажняя щеки Никтерис — и ничем иным быть не могли, кроме как слезами луны, которая плакала, потому что собственные дети душили ее! Никтерис тоже разрыдалась, и, не зная, что и подумать, в смятении ушла в свою комнату.

Следующий раз девушка поднялась на стену, трепеща от страха. И луна оказалась на месте! — далеко на западе! — жалкая, постаревшая, с виду изрядно потрепанная, словно дикие звери небес изглодали ее лик, однако она по-прежнему сияла в небе, живая и невредимая!

XI. ЗАКАТ

Ничего не зная о тьме, луне и звездах, Фотоген охотился целые дни напролет. Верхом на могучем белоснежном скакуне он носился по травянистым равнинам, упиваясь солнцем, сражаясь с ветром и убивая буйволов.

Однажды утром, когда юноша выехал в поле раньше обычного, опередив свою свиту, он приметил неизвестное ему животное, что крадучись выбралось из лощины, куда еще не проникли лучи солнца. Словно стремительная тень, зверь понесся по равнине, забирая к югу, в сторону леса. Фотоген устремился в погоню, обнаружил тушу недоеденного хищником бизона и пришпорил коня. Но зверь мчался вперед огромными скачками, далеко опередив всадника, и вскорости исчез из виду. Повернув назад ни с чем, юноша встретил Фаргу, что следовал за своим подопечным так быстро, как только нес его конь.

— Что это за зверь, Фаргу? — спросил Фотоген. — Ну и бежал же он!

Фаргу предположил, что это был либо леопард, либо молодой лев, что более вероятно, судя по поступи и виду.

— Ну и трусишка! — рассмеялся Фотоген.

— Напрасно ты так уверен, — отозвался Фаргу. — Этому существу неуютно на солнце. Как только солнце сядет, он куда как осмелеет!

Едва успев договорить, Фаргу уже раскаялся в опрометчивых словах. Фотоген промолчал в ответ — и злосчастного ловчего это нимало не утешило. Но увы! — что сказано, то сказано.

— Выходит, этот презренный зверь — один из кошмаров заката, о которых поминала мадам Уэйто! — сказал себе юноша.

Он проохотился весь день, но не так увлеченно, как всегда. Он не шпорил коня изо всех сил и не подстрелил ни одного буйвола. К ужасу своему Фаргу заметил, что юноша пользуется любым предлогом, чтобы проехать дальше к югу, в сторону леса. Но едва солнце стало клониться к западу, Фотоген внезапно словно бы передумал и во весь опор поскакал к дому, так что свита потеряла его из виду. Вернувшись в замок, ловчие обнаружили коня Фотогена в стойле на своем обычном месте, и заключили, что и сам юноша уже в замке. Но на самом деле он вышел через заднюю дверь. Перебравшись через реку в верхней части долины, он снова поднялся на плато и перед самым закатом достиг опушки леса.

Плоский диск струил свет между голых стволов, и, говоря себе, что теперь-то он непременно отыщет зверя, Фотоген устремился в лес. Но уже входя, он обернулся и поглядел на запад. Алый ободок коснулся зубчатой гряды холмов. — А вот теперь мы посмотрим! — сказал Фотоген, но сказал он это в лицо тьме, силу которой еще не изведал. Едва солнце опустилось к шпицам и зубчатым кряжам, в сердце юноши забился необъяснимый страх, подчиняя его себе; и, поскольку Фотоген не испытывал прежде ничего подобного, само ощущение страха привело его в неописуемый ужас. Солнце опускалось все ниже, и страх нарастал, словно гигантская тень мира, делался глубже и темнее. Фотоген даже не мог помыслить, с чем имеет дело, настолько страх лишил его воли. Когда пылающий серп солнца погас, словно лампа, ужас юноши перерос в настоящее безумие. Словно закрылись веки — ибо не было сумерек и луна еще не взошла; ужас и тьма нахлынули вместе, и юноша воспринял их как единое целое. Он уже не был самим собой — или, скорее, таким, каким себя считал. Отвага Фотогена никоим образом не составляла с ним единого целого — он обладал отвагой, но отважен не был; теперь отвага его оставила, и юноша с трудом держался на ногах — во всяком случае, прямо стоять не мог, ибо все до одного суставы отказывались ему служить и все тело его била крупная дрожь. Он был всего лишь искрой солнца, и сам по себе существовать не мог.

Зверь подбирался к нему сзади — неслышно подкрадывался из-за спины! Фотоген обернулся. В лесу царила тьма, но в воображении юноши во тьме тут и там вспыхивали пары зеленых глаз, а у него не осталось сил даже поднять руку, в которой удерживают лук. В исступлении отчаяния он попытался собрать все свое мужество — не для того, чтобы бороться, — этого ему даже не хотелось — но для того, чтобы обратиться в бегство. Набраться смелости и бежать домой — ничего больше не приходило юноше в голову, но даже это оказалось для него невозможным. Однако то, чего он не имел, было ему с позором даровано. В лесу раздался вопль: не то визг, не то рычание, и Фотоген помчался сломя голову, словно раненая кабаном дворняга. Нельзя сказать, что бежал он сам; это страх вселился в его ноги, а Фотоген даже не догадывался, что они двигаются. Но по мере того, как юноша бежал, в нем возрождалась способность к бегству — он набирался храбрости по крайней мере для того, чтобы быть трусом. Звезды почти не давали света. Фотоген мчался сквозь травы, и никто его не преследовал. Как низко он пал, как изменился ничего общего с тем молодым охотником, что на закате поднялся по склону холма! Юноша презирал сам себя: себя, исполненного презрения, что оказался трусом заодно с самим собой, презираемым! На равнине лежала бесформенная и черная, сгорбленная туша буйвола; он далеко обогнул ее и понесся дальше, словно тень, гонимая ветром. Ибо поднялся ветер, и страх Фотогена удвоился, ибо ветер дул ему в спину. Он добежал до края долины и скатился вниз по крутому склону, словно падучая звезда. И в следующее мгновение оставшееся за спиною плато ожило и погналось за ним! Завывая, ветер мчался за ним по пятам, с гвалтом, визгом, воплями, рычанием, хохотом и трескотней, словно все лесные звери летели на крыльях ветра! В ушах юноши стоял громовой топот погони и оглушительный перестук копыт, словно со всех концов равнины к гребню холма, нависшему над юношей, скакали буйволы и антилопы! Задыхаясь, отчаянно хватая воздух ртом, Фотоген побежал к замку.