Читать интересную книгу Глаза - Альберт Иванов

Ребята с Никифором наблюдали, как пожилой рыболов, заякорившись на плоскодонке на быстряке, таскал в проводку увесистых подлещиков, которых местные называли «лупачами». На быстряке, по-местному — «собачке», закручивалась воронками вода и бойко несла их длинной чередой по течению. Когда Витька вырастет и поседеет, он узнает, что тогдашний «лупач» не что иное как редкий сейчас знаменитый «рыбец». И их запросто ловили раньше штук по двадцать за утро, когда они заходили в их речку с Дона.

— Вон тот пенсионер, — показал Никифор на рыболова, — особенный, выдающийся человек. Недавно был санитарным врачом Ворошиловского района. — Он усмехнулся и восхищенно покрутил головой: — Ну, давал хапугам прикурить!..

И рассказал им примечательную историю. Однажды начальник рыбной базы попросил этого санврача списать две бочки якобы испорченной паюсной икры. Тот проверил: и правда пахнет — брр! Но на самом-то деле икра была гнилой только сверху. Санврач — мужик дошлый, сразу догадался, проверять не стал. И знаете, что учудил? Подмахнул акт списания и приказал прямо при нем сжечь обе бочки на пустыре. Представляете, какая была рожа у начальника базы, когда их облили керосином и подожгли!

Никифор захохотал, и ребята тоже засмеялись.

— А почему врач того начальника не разоблачил? — придирчиво сказал Юрка. — Тогда бы ворюга в тюрьму сел и хорошая икра сохранилась.

— Во-во! — вконец развеселился Никифор. — Другого бы жулика назначили, а икру все равно бы увели. Много способов!

— Ну и чего ж тогда врач добился? — усмехнулся Витька, поддержав Юрку.

— А того. Пусть знают, что не все вокруг говнюки. Глядишь, и впредь меньше мухлевать будут, поймут вдруг, что не перевелись еще честные люди! — Тут Никифор уныло вздохнул. — Но… недолго музыка играла. Вскоре и турнули санврача на пенсию. Неспроста. Думаете, у такого жулья покровителей нет?

— А врач что, не знал о покровителях?

— Наверняка знал. Зато хоть покуражился, полюбовался на огонь под икорными бочками. Красиво, — мечтательно произнес Никифор.

— Красиво, — согласились ребята.

— Икра под водку хороша, — неожиданно причмокнул Никифор. — А вы знаете, какая любимая песня у немецких военнопленных? Они здесь на каменоломне за городом работают и хором поют: «Водка, водка! Сэренький козлик!»

И смеющимся ребятам приятно было почувствовать свое превосходство над глупыми немцами, безалаберно переиначившими простое русское: «Вот как, вот как!»

Здесь же, на берегу, на Витьку с Юркой вскоре напала береговая недозрелая шпана. Местным не понравилось, что те заметили, как они обчищают одежду купавшихся. К счастью, вездесущий Никифор возник вовремя. Безошибочно определив курившего в сторонке взрослого вожака, он так саданул его в челюсть, что тот неделю по пляжу зубы собирал. «Песочек просеивал», — как говорил остряк Юрка. Шпана с тех пор их не трогала и уважительно любопытничала, кто этот неожиданный защитник. «Старший братан», — небрежно бросил Витька. «Ведомо, не младший», — подхихикнули ему.

Друзья многое узнавали от Никифора. Почему вот в магазинах тогда полно было осетрины, икры и надоевших крабов? Да попросту Запад временно отказался закупать у нас после войны любые продукты, потому что в стране голодно. Ну и пришлось кинуть всю экспортную снедь на свой рынок.

Мало того, что Никифор был загадкой для Витьки с Юркой. Он отличался от других взрослых и тем, что никогда не ныл и ни на что не жаловался.

С того дня он нередко попадался им на пляже. И они заметили раз, что на руке у него нет следов от прививки оспы. У всех, кого они знали, были такие метки. А то и глубокие отметины — особенно у толстых женщин.

Спросили невзначай. Он ответил:

— Только у нас это завелось: руки людям портить. Некрасиво же. В Европе так не принято. Прививку от оспы делают с внутренней стороны бедра. И понимаешь, — он помолчал, — в войну немало разведчиков наших на такой ерунде сгорело. Быстро их немцы разоблачили. Пришлось у нас срочно в разведку прибалтов набирать. У них с такими прививками было как на Западе.

Тогда-то Витька и Юрка увидели у него те самые метки на внутренней стороне бедра. Ишь ты, как европеец. Возможно, в Прибалтике в детстве жил, но акцента нет. Может, бывший разведчик? Совсем не похож. Те, известно, молчаливы. И, конечно, не бездомные…

— А немецкие шпионы на чем-нибудь засыпались сразу? — спросил Витька, обидно ему стало за наших растяп.

— В начале войны — с ходу, — последовал насмешливый ответ. — Немцы делали наши документы — не отличишь, высший пилотаж!.. Да только скрепки у нас в паспортах и в военных билетах были ржавые, а они ставили — из нержавейки.

Ах, как снова весело торжествовали они втроем, потешаясь над тупыми фрицами. Надо же, горели на своем немецком качестве!..

Они так никогда и не решились спросить Никифора, чем он занимается. А вот о его детской мечте спросили. Оказалось, мечтал он поступить в Московское цирковое училище. А затем вернуться в свой поселок в изумительном цирковом наряде, с золотыми блестками и пройтись на руках по главной улице под восхищенными взглядами всех жителей. И еще при этом непрерывно играть на скрипке!

— Ништяк, — одобрили друзья давнюю его мечту, что означало: годится.

— Постой, — спохватился Юрка, — ходить на руках и играть на скрипке невозможно!

— Поэтому у меня и не вышло, — невинно заметил Никифор.

Вот смеху-то!

Они еще уважали Никифора за то, что он никогда не расспрашивал их, как они учатся и кем хотят стать.

Потом-то, через много лет, Виктор поймет, почему их с Юрием тянуло к нему. У них обоих не было отцов.

С ними никто так не разговаривал, как Никифор. Помнится, Юрка набрался храбрости и спросил:

— А в чем смысл жизни?

Никифор помедлил с ответом.

— Если я тебе скажу: смысл жизни в том, чтобы заслужить право жить вечно не телом, а духом, — ты ведь не поверишь. Образование наше слабовато, чтобы просечь главное. Да и вы пока настолько молодые, что и без того, наверно, считаете, что будете жить вечно. Никакой смысл жизни вам еще не нужен…

— А что же нам нужно? — Юрка не любил, когда его поучают. А кто любит?

— А нужно вам пока лишь одно — не высовываться. Умными быть и начитанными, ребята, опасно. Умный должен себя беречь, не выделяться и скрывать свои мысли. Вы читали Уэллса?

Еще бы, они не читали!

— У него есть рассказ о том, как один зрячий оказался среди всех слепых. Тяжко ему пришлось в их племени. Так и вы приспособьтесь жить. Многие и не виноваты, что от рождения глупые. Вы-то сможете притвориться ими, а они никак не могут такими, как вы, стать, — примерно так говорил он друзьям. — Вы вроде бы зрячие среди слепых. Может, и доживете до времени, когда без опаски глаза откроете. Быть тайно самими собой и сохранить себя для лучшего — вполне достойный смысл жизни. А насчет вечности… Помирать соберетесь — все мигом в голове прояснится, если она и впрямь умная.

Друзья, конечно, не всё поняли, но им понравилось, что их посчитали особенными. Они и сами так втайне думали. А о том, что не нужно высовываться, и без того знали. Выделишься, упаси Бог, назначат старостой класса или к отстающим в учебе прикрепят: тащи их на буксире. И высказываться надо осторожно, о том же футболе хотя бы, на котором все «бабуины» помешаны. А жить настороже, как Никифор советует, вдвойне приятно.

Да уж, какие только проблемы они не решали с Никифором!.. Однажды опять заговорили о кротких, смирных и добрых, вроде того самого нищего, что сиднем сидел у строительного склада.

— А чего он там отирается? — заявил Юрка. — Вон в центре, у кинотеатра «Пролетарий», куда больше подают!

— У нищих все места поделены, все территории. На чужую не суйся. Везде свои кодлы, — усмехнулся Никифор, — и свои правила.

— А он что, такой трус, что не может дурацкие правила нарушить?

— Какой же он трус? — возразил Никифор. — Он воевал, раненый был. Чего на рожон лезть?

— Значит, тоже не высовывается?

— Умный, — коротко сказал Никифор.

У себя дома, в Гранитном дворце, он нередко угощал ребят чудесным шипящим лимонадом, а то и американскими, обезьяньими, как говорили, сосисками, ловко вскрывая финкой консервные банки. Вспоминая потом этот нож, друзья будут утешать себя тем, что, возможно, он скрытый урка и не зря они его выдали.

Тот злосчастный день сильно запомнился Витьке. Они с Юркой шли утром к элеватору. Утро было светлое-светлое, какое бывает, наверно, только в детстве, легкое и теплое с набегающей прохладой. Поодаль по улице за пыльными акациями пробегали праздничные красные трамваи.

Никифор только проснулся и готовил на примусе дивный по запаху кофе, желудевый с цикорием.

То ли раньше они не видели, то ли это было сделано перед их приходом, — на портрете Сталина на стене были… выколоты глаза. Чем-то острым вроде шила. А может, и ножом прокололи зрачки.