Читать интересную книгу Хадасса - Мириам Бодуэн

На длинной и резкой ноте прогудел звонок. Дети побежали к выходу — счастливых каникул, мадам, мы вернемся ровно через четырнадцать дней, — и за несколько секунд класс опустел. Я сидела за своим столом, посасывая указательный палец. Когда вошла мадам Леблан, чтобы пожелать мне приятного отдыха, ее взгляд заставил меня обратить внимание на окружающий хаос: разнообразные карандаши на полу, ножницы, соки, соломенные палочки, словари и томики учебника «Бешерель», сваленные грудой на подоконниках. Я машинально навела порядок в классе, затем собрала сочинения моих учениц и положила их в сумку. Мадам Дюбюк, преподававшая в третьем классе, догнала меня на лестнице, чтобы рассказать школьные новости.

— У меня в классе учится такая Лея Франк, у тебя — ее кузина Нехама, в общем, эта девочка — сущее наказание, до предела испытывает мое терпение. После полудня я надолго отправила ее в угол, потому что здесь никто не помогает преподавателям французского наладить дисциплину… Разумеется, к нам относятся как к иностранкам.

Выйдя из школы, мы тут же сняли наши блузы с длинными рукавами; я отвергла ее предложение подбросить меня до метро, и она скользнула в свой вишневый «темпо».

Времени было предостаточно. Ничто и никто меня не ждал. Приятный ветерок ласкал мне грудь. В сознании мелькали образы, голоса, хрупкие фигурки в форменной одежде. Я постепенно привыкала. К этой особой стране внутри моей страны. Училась быть иностранкой, которой предлагают священные исповеди в обмен на свободное время. Думала о Хадассе, девочке с круглыми глазами, разговаривающей так громко. Я решила дойти пешком до своей квартиры, расположенной в пяти километрах к востоку. Пересекая Утремон, я попала в сквер, где насладилась красотой густой листвы деревьев западного квартала. Сидя на скамейке, я разглядывала женщину, в одной руке она несла прозрачный пакет, в котором просматривались скомканная одежда и длинные белые чулки, а в другой — шляпную коробку. Я подумала о подготовке к «Грозным дням», как их представляли себе дети. Осенью община молила Бога о том, чтобы сбросить в морские глубины все грехи своего народа. Царь избранных, оценивающий добрые и злые деяния, готовился записать, подписать и окончательно обозначить судьбу людей на новый год. До последнего вечера Йом Кипура, когда небо закроет свои врата, книги записей были открыты: в первую заносили абсолютных безбожников, которые умрут в ближайшие месяцы, во вторую — истинных праведников, которые проживут весь год, в третью — сомневающихся, судьба которых будет определена через десять дней после наступления нового года.

Я глубоко вздохнула, встала и пошла в сторону Майл-Энда. У перекрестка на Парковой аллее повстречала подругу, выходившую из спортивного центра. Мы вместе направились к Сен-Виатер, решив купить кое-какие продукты в хорошей лавке, где она работала неполный день, после чего я проводила ее до квартиры, расположенной на углу переулка. На залитом солнцем балконе третьего этажа я откупорила бутылку мерло, а она в это время сообщила мне прогноз погоды, обещавший резкое падение температуры на следующий день. Взяв предложенную бутылку, она наполнила вином свой бокал, рассмеялась, пригубила и подтвердила, что вино великолепное. А я достала из сумки работы моих учениц.

4

В то время, как с одной стороны Парковой аллеи люди праздновали последние дни Суккота, напоминавшие об Исходе детей Израиля в пустыню и кочевой жизни в хижинах, торговцы восточного квартала опасались больших холодов. Фальшиво насвистывая аллегрето Бетховена, Шарль, любивший мастерить, измерял, вырезал пластиковые прямоугольники и кромки, чтобы заделать щели в окнах и у входа в заднюю комнату магазина. Взгромоздившись на трехногую табуретку, Ян записывал на дощечках цены лука-порея и брюссельской капусты. Две кумушки вошли около часу, обсудили домики евреев, оборудованные на балконах, потрепали Шарля по щеке, затем купили сельдерея, моркови и шалфея, чтобы приготовить соус для спагетти. Потом позвонил друг Шарля и пригласил его и Яна в День благодарения, когда лавка будет закрыта, совершить прогулку в Эстрию. Яну идея показалась увлекательной, затем и Шарль одобрил ее. После записи цен и заделывания щелей в лавке бакалейщики навели порядок в задней комнате, приняли несколько заказов на продукты, до блеска протерли стекла холодильных бачков, немного поболтали с цветочницей Ниной, которая пришла занять уксусу, и долго проговорили со стариком, хорошо знавшим мать Шарля, красавицу мадам Ривар, уехавшую в Африку и так и не вернувшуюся: старик интересовался, есть ли от нее известия.

Когда прозвонило полдень, над рекой поднялся ветер, задул со стороны порта, разразившись грозой. Ян, привлеченный нарастающим гулом, приблизился к витрине и увидел оттуда, как опрокидываются бачки для отходов, а цветочница Нина бегает то на улицу, то обратно с ведрами в руках. Жаркое лето полностью поглотила осень, дождь лил стеной в то время, как наступал самый трудный, самый долгий час наплыва транспорта у Лавки, на углу Ваверли. Все приезжали одновременно, в промокших костюмах и ботинках. Толкались, протягивали пакеты, забирали мелочь, лица и руки мельтешили вперемешку, все спешили, выбирали овощи и фрукты наугад, самые крупные, самые блестящие, и не важно, от воска они блестят или от того, что привезены из Флориды. Где гранатовый сироп? А у вас есть лаймы? Шарль и Ян бегали, подсчитывали и упаковывали, пока дети дожидались в семейном автомобиле новой марки, ссорились, что наверняка предвещало стычки на обратном пути, и это раздражало отцов, уставших к тому часу дня, когда возвращаются из конторы, снимают галстук, расстегивают ворот рубашки и усаживаются в удобное кресло.

Рука в перчатке придерживает дверь, которая без конца открывается. И вот молодая женщина вытирает свои сапожки о закруглившиеся края уже намокшего красного коврика, затем — одно движение, и ее зонтик уже стоит в длинной терракотовой подставке. В черной фетровой шляпке, продвигаясь спокойной, непринужденной и изящной походкой, которая не задерживает взгляда и не привлекает неподобающего внимания, она подходит к витринам, где стоит Ян. Снимает и убирает перчатки в маленькую дамскую сумочку, украшенную искусственными рубинами, затем поглаживает кожуру фруктов, завернутых в шелковистую бумагу. Среди груш и лимонов клиентка выбирает яблоки с горы Сент-Илер, первые яблоки нового урожая, красные яблоки, зеленые внутри, кладет дюжину в сумку, рассматривает другие продукты и молча переступает через деревянные планки. Вот уже несколько дней каждый вечер она разрезает яблоки на четвертушки, осыпает их белым сахаром, укладывает на крышу сукки или подает гостям, мужчинам в шелковых накидках. Затем она замечает витрину с авокадо, оценивает их, ощупывает, колеблется, не берет ни одного, полагая, что еще вернется к прилавку. Ей нравятся деревянные витрины, галогеновые лампы, классическая музыка, а также красный коврик у входа. Она ни о чем никого не спрашивает: появляется, входит, трогает, покупает, не поднимая глаз и не глядя на людей. Она элегантна, носит длинную одежду летом и зимой, кожа у нее всегда прикрыта, будто уязвима, а на отложной воротничок кофточки ниспадают густые волосы, постриженные в каре. Редкие женщины из ее окружения заглядывают в Лавку на углу Ваверли, потому что на Парковой аллее есть супермаркет кошерных продуктов специально для них, который вполне их устраивает. К тому же там они знакомы с торговцами, женами торговцев, и им не приходится говорить на французском языке, который они учили лишь в начальной школе на улице Доллар. Женщина зажимает свой кошелек под мышкой и медленно направляется к витрине, где ждет Ян.

У входа Шарль зажег свет, потому что на улице стало темно. В почти опустевшей Лавке слышно, как маленькие сапожки отмеряют шаг, раздаются звуки белых и черных клавиш пианино, стук ливня в витрину и вой неутомимого ветра, проносящегося с запада на восток мимо квартала домов с башенками, в сторону жилищ ремонтников, обитающих по краям улочек. Управляющий приступает к расстановке пустых ящиков позади магазина, а продавец забирает выручку в кассе. Ян смотрит на женщину, разглядывающую фрукты. На ней свободное пальто без пояса, чулки телесного цвета, сапожки на плоских каблуках. Она оборачивается к прилавку, где иммигрант ждет ее, так как не спускал с нее глаз, начиная с яблочного прилавка, и не мог иначе. Клиентка пока еще не видит его, ее взгляд прикован к сумке, затем она смотрит на половицы под ногами. Лицо ее обращено в сторону Яна, через секунду он заметит его бледность под черным фетром шляпки. Затем голубые глаза с зелеными прожилками. Она приближается, и это происходит. Они стоят лицом к лицу, разделенные деревянным прилавком, весами и кассой, набитой деньгами. Молодая женщина поднимает руку, чтобы положить яблоки, и в этот момент видит бакалейщика, который смотрит на нее. Блондина с пухлыми губами. Худого, высокого человека, приковавшего свой взгляд к ее лицу. На нее пристально смотрят, на каменной стене за кассой стрелка часов останавливается на мгновение, и в этом промежутке она, женщина, обнаруживает, ощущает, что такое быть предметом внимания со стороны мужчины. Сомнений не возникает, клиентка не опускает глаз, как должна была бы сделать, как делала всегда. Для нее невероятно, недопустимо смотреть на такого мужчину, как он, тем не менее она это делает и продолжает делать, что необъяснимо, в первый раз с ней происходит такое, и она еще не понимает, о чем думает, сама этого не знает, а просто позволяет смотреть на себя. Теперь стрелка снова движется, но ничего не меняется, все сосредоточилось во мгновении, когда их взгляды встретились. Ощущается влажность, момент пройден, тысячная доля секунды, а далее, прежде чем склонить голову к яблокам, она, как воровка, уносит блондина в своей голове, и это происходит инстинктивно, непостижимо, что хуже всего. Сразу после этого возникает дрожь, дурнота и сожаление. Кончено, она приказывает себе не думать об этом и не будет больше думать. И вдруг пугается, а если кто-то стоял тут за ее спиной, может быть, кто-то видел, нет, она ничего не почувствовала, больше не дрожит, она не смотрела на мужчину за прилавком, не заметила белокурого блеска его волос, белых лучиков, напоминающих взмахи ресниц… мужчина такого высокого роста, а ее муж намного ниже, ах, яблоки — поскорее, и она неуклюже кладет сумку на чашечку весов, ведь ничего же не произошло, утешает она себя, уже готовая забыть о фруктах, убежать под дождь, вернуться домой, закрыть двери и запереть засовы. Она стоит неподвижно, и наступает пустое мгновение, наполненное двенадцатью яблоками, которые взвешивают. Бесконечный миг для той, чей взгляд прикован к прилавку.