Читать интересную книгу Замуж за принца - Элизабет Блэквелл

А затем заболели коровы.

У нас их было три: древний бык, с помощью которого отец обрабатывал поля, и две молочных коровы. Я обычно доила их рано утром и первой заметила красные струпья у них на вымени. На ощупь они шелушились, но следов крови не было, и я не придала им особого значения. Однако на следующий день, когда одна из коров посмотрела на меня остекленевшими глазами, тяжело привалившись к стене хлева, я поняла, что случилось что-то ужасное.

Я вышла во двор, чтобы рассказать об этом отцу, и увидела, что он идет навстречу и в отчаянии что-то бормочет себе поднос. Я знала о его привычке в гневе опускать голову, как будто на ходу осыпая землю проклятиями, и сейчас он делал именно это.

— Отец... — начала я.

— Цыц! — рявкнул он на меня. — Саки умерла.

У меня упало сердце. Эту кличку мы всегда давали самой большой из наших свиней. Когда одна Саки умирала, кличка переходила к следующей по размерам свинье, и так далее. Эта последняя Саки не больше недели назад привела выводок поросят. Если она умерла и не будет их кормить, они все могут умереть, лишив нас мяса на год вперед.

— Что случилось? — спросила я, бредя за ним к дому.

— Чума.

Ему незачем было объяснять мне, что такое чума. Эта болезнь проносилась по фермам без предупреждения, поражая животных и людей с пугающим непостоянством. Она бывала щадящей и ограничивалась тем, что на несколько дней ослабляла организм, но порой уничтожала всех без разбору. Рассказывали, что когда-то, за много лет до моего рождения, чума выкосила в деревне целые семьи.

Мама первой заметила красные пятна, появившиеся на моем лице на следующий день. Я проснулась с сухим хриплым кашлем и жаром, что само по себе не освобождало меня от ежедневных обязанностей по хозяйству. Чтобы заслужить отдых в постели родителей на перьевом тюфяке, необходимо было свалиться с ног от бессилия. Обычно мы, дети, спали вповалку на сеновале под самой крышей, представлявшем собой унылый дощатый настил с кипой сена и грудой старых одеял. Это было еще ничего, пока мне приходилось делить это пространство только с Нэрном, следующим по старшинству братом. Но поскольку новый член семьи появлялся чуть ли не каждый год, на сеновале становилось все теснее. Я часто просыпалась посреди ночи оттого, что кто-то лягал меня пяткой в живот или ронял руку на мое лицо.

— Что это? — спросила мама, всматриваясь в мою щеку.

— Что? — переспросила я.

—  Эти пятна. — Она отвела волосы с моего лица и пощупала мой лоб. — Ты горишь.

Я хотела запротестовать и заявить, что чувствую себя нормально, но заметила, как исказилось страхом ее лицо. Она держала на руках самого младшего братишку и непроизвольно прижала его к себе, подальше от моей болезни. Жар, на который я пыталась не обращать внимания, полыхнул по всему моему телу, оставив после себя озноб. Всю кожу покалывало, как будто чума пыталась прорваться наружу гнойными воспаленными прыщами.

Мама уложила малыша в колыбель у очага и стянула с меня шерстяное платье. Я осталась в одной сорочке.

—  Ты должна отдохнуть. — С этими словами она подтолкнула меня к кровати. — Я слышала, что, если быть осторожным, чума проходит, не причиняя особого вреда.

Я предпочла ей поверить. Какая девочка в четырнадцать лет допускает мысль о том, что она смертна?

Потянулись дни бесконечных туманных сумерек, потому что эта болезнь терзает свои жертвы бодрствованием, не позволяющим ни на минуту забыть о ее ужасах. Мое тело пылало болью, чума изрывала кожу язвами, но уйти в спасительное забытье сна мне не удавалось. В своих бредовых видениях я видела замок и гуляла по его широким коридорам. Там было тепло, всегда тепло, потому что я постоянно переходила от одного камина к другому. Я не верила своим глазам, глядя на огромные языки пламени и изумляясь расточительности, позволявшей каминам гореть день и ночь. Я смутно помню, как мама сидела на краю кровати и наклонялась ко мне, чтобы смочить мой лоб влажной тканью. Затем она делала то же самое для лежавших рядом со мной Нэрна и еще одного брата. Мамино лицо было лишено выражения, и она смотрела на нас широко открытыми глазами, как будто жар наших тел выжег ее глаза до слепоты. На коленях она держала пугающе неподвижное тельце малыша. Я закрыла глаза, приготовившись к смерти.

Но моя судьба оказалась иной. Я не знаю, сколько прошло времени, часы или годы, но вдруг я ощутила влажную от пота подушку мод щекой и тяжесть одеяла у себя на груди. Мои глаза горели от недосыпания, но терзавшая меня лихорадка отступила. Я увидела рядом с собой Нэрна. Черты его раскрасневшегося лица были искажены язвами и отеками. Я слышала его затрудненное дыхание — медленные и мучительно-сиплые вдохи и выдохи. Больше на кровати никого не было. В дальнем конце комнаты в очаге едва тлели угли. Наш дом, в котором всегда бурлила кипучая деятельность, онемел.

Видимо, я села слишком быстро, потому что у меня тут же закружилась голова, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы остановить вращающуюся комнату. Когда движение в голове остановилось, я снова огляделась. В тусклом свете затухающего очага я увидела гору брошенной на пол одежды. Нэрн сделал очередной судорожный вздох, и мне показалось, что это усилие может стать последним. Посмотрев на груду одежды, я заметила движение.

Крыса, подумала я. Время от времени они пробирались в хижину, но редко в ней задерживались, поскольку мы всегда съедали все до последней крошки. Я приподнялась на кровати, заставляя себя встать и прогнать непрошеного гостя. Но только пройдя по комнате на подгибающихся ногах, я поняла, что груда одежды — это моя мать.

Я упала рядом с ней. Она была укутана в плащ с наброшенным на голову капюшоном. Ее колени были прижаты к груди, а руки прятались в складках юбки. Я сняла капюшон, и моим глазам предстало жуткое зрелище. Сколько я себя помнила, лицо моей матери всегда было осунувшимся и измученным, но несмотря на это прелестным. Теперь же оно напоминало лицо чудовища. Из красных язв по щекам струились гной и кровь, шея безобразно распухла, а окровавленные губы застыли в гримасе боли. Ее глаза медленно открылись. Когда-то они были синими и добрыми, но сейчас стали розовыми и лишились каких-либо чувств.

— Мама.

Я не знала, что еще мне сказать. Я не была уверена, что она меня узнала.

Ее тело не шелохнулось, но одна рука выскользнула из складок ткани и потянулась ко мне. Губы приоткрылись, издав какой-то звук. Это могло быть мое имя. Это мог быть стон страдания. Сказать наверняка было невозможно.

— Пожалуйста, пойдем в постель, — позвала я.

Я понятия не имела, как за ней ухаживать, но смотреть на то, как она подобно животному лежит на полу, было невыносимо. Она не заслуживала такой участи.

— Элиза.

На этот раз я узнала свое имя и улыбнулась. Если она до сих пор меня узнаёт, значит, еще не все потеряно.

— Пойдем.

Я потянула ее за плечи. Она приподнялась и потянулась ко мне обеими руками, но сил на то, чтобы встать, у нее не хватило. Я, как могла, тащила ее по полу, надеясь на то, что юбка защитит ее ноги, но она не жаловалась. Я уложила на край кровати ее голову и руки, а затем наклонилась, чтобы приподнять нижнюю часть ее тела. Моя голова раскалывалась от боли, и к тому времени, когда я уложила ее рядом с Нэрном, я уже едва не теряла сознание. Я заползла на кровать и легла рядом, поглаживая ее руку.

— Мама, все остальные... — начала я и тут же запнулась.

Ее водянистые глаза неотрывно смотрели на меня, подтверждая то, что я не осмеливалась облечь в слова. Все умерли. Пока я лежала в бреду, моя семья исчезла. Я вспомнила, как она держала на руках братишку, такого маленького и такого неподвижного. Я надеялась, что он умер быстро.

Но я выжила. И это означало, что эту чуму, это страшное бедствие, уничтожившее мою семью, можно победить. Я была еще очень слаба, но уже чувствовала, как ко мне возвращаются силы, а мысли проясняются. Я обвила руками ее тело, такое худое, сплошная кожа да кости, призывая жизнь скорее в него вернуться.

—  Пожалуйста, — умоляла я, — не покидай меня. Что я буду без тебя делать?

— Агна.

Она произнесла это очень медленно и тихо, еле слышным шепотом. Ее горло так распухло, что каждый звук давался ей с невероятными мучениями. Я ощущала, сколько усилий стоят ей эти слова.

— Ты должна уехать.

Я приблизила к ней лицо, чтобы ей не приходилось так сильно напрягаться. Из ее носа стекала тонкая струйка крови, и я вытерла ее рукавом.

—  Хорошо, я поеду в Сент-Элсип, — согласилась я, — но только после того, как ты поправишься. Мы сможем поехать туда вместе.

Ее руки принялись шарить в складках юбки. Я стиснула ее пальцы, как будто это могло удержать ее со мной. Но она отняла руку и начала дергать юбку своего обтрепанного платья. Проследив за ее взглядом, я посмотрела на край подола. Она кивнула, застонав от боли, вызванной этим движением. Перебирая пальцами подол, я наконец дошла до чего-то плотного. Я нащупала металлическую монету, потом еще одну и еще одну. Это были деньги, которые она припрятала тайком от отца. Деньги, которые позволят мне выбраться отсюда.