Читать интересную книгу 1979 - Кристиан Крахт

«Вовсе нет…» Мне не пришло в голову никакого продолжения, и я почувствовал, что краснею.

«Бог ненавидит педов, ты это знаешь?»

«Да, знаю. Я тоже их не люблю».

«Тогда все в норме. ОК. Хочешь покурить шабу-шабу?»

«Что?»

«Не смотри на меня как баран на новые ворота. Шабу-шабу. Кристаллический мет.[13] Есть такой нацистский наркотик. Его еще называют „счастье байкеров“, „новая чистота“, „панк-рок“. Пошли курнем».

«Давай лучше без меня, Александр. Увидимся позже».

Я отошел, а он остался стоять. Что-то в его угасшем сознании зашевелилось, и я понял, что он пытается сообразить, откуда мне известно его имя. Он думал о том, не упомянул ли его случайно сам. О встрече в Эгейском море он, конечно, уже не помнил – наверняка нет.

Песня группы Throbbing Gristle закончилась, если это вообще можно назвать песней, и началась новая – еще более противная, громкая и непригодная для слушания.

Александр снова начал танцевать; не переставая кружиться, он вытащил из кармана брюк маленькую стеклянную курительную трубку, сунул ее себе в рот, щелкнув зажигалкой, поднес пламя к концу трубки и глубоко затянулся. Я отправился искать Кристофера.

И через некоторое время его нашел; он стоял чуть поодаль, в окружении трех молодых женщин, которые все были длинноногими блондинками и выглядели обалденно. Одна из женщин держала за руку маленькую светловолосую девочку, лет, наверное, пяти или шести, свою дочку.

Эта мамаша не надела на ребенка ничего, кроме ажурных чулков, подвязок, трусиков и белого лифчика. Она отвинтила крышку флакона, своими длинными пальцами с покрытыми белым лаком ногтями достала порцию кокаина и поднесла к ноздре.

Я видел, как Кристофер затрясся от смеха, потом высыпал немного кокаина себе на ладонь, втянул порошок носом, а остатки слизнул языком. Когда девчушка, в свою очередь, взяла флакон, я отвернулся.

Кристофер казался не менее безумным, чем Александр. Он вел себя истерично, как Барбара Хаттон[14] на одной из ее вечеринок в Танжере. И очень отдалился от меня. Я никогда не знал, что он может быть таким жестоким.

Нет, конечно, я всегда это знал, но подобные вещи обычно длятся годами, и при этом по-настоящему ты не отдаешь себе в них отчета: лицо Кристофера, то, как он держал рюмку, как смеялся, откинувшись назад, – все это были лишь внешние выражения его страшной холодной жестокости. Он всегда был таким; Кристофер был болен.

Я чувствовал себя как пару дней назад, ночью, в пустыне под Аламутом: камни и песок остыли, сильно похолодало, а он все стоял там, освещенный луной – Кристофер неизменно оказывается на свету, – и не произносил ни слова, даже не шевелился. Он стоял неподвижный, залитый светом – будто статуя.

Или как когда ночью я переворачивался на другой бок и прикрывал ладонью его затылок; либо натягивал на него одеяло, потому что замечал, что во сне он мерзнет. В такие мгновения, когда я смотрел на него в полутьме, мне казалось, будто он и в самом деле статуя, нечто отлитое в форму, но такое, что никем не было создано, а просто существует – светящееся, неприступное, страшное…

Однажды в Египте – мы тогда путешествовали вдвоем по другой пустыне, Синайской, – я испугался; мы меняли шину у нашего «пежо», я отошел пописать за скалу и увидел звезды, а он прокрался за мной, чтобы меня напугать; где-то вдали горели нефтяные костры, они окрашивали песок и все вокруг блекло-оранжевым цветом, и я действительно испугался, как Кристофер и задумал, и нечаянно порвал деревянные четки, которые много лет назад мне подарил Бенджамин, – это тоже случилось из-за моего страха.

Иногда Кристофер разговаривал во сне – в этом, конечно, нет ничего необычного, во сне все разговаривают, – или дрожал, или ему снилось, что у него выпадают зубы. Тогда я его обнимал и с радостью принял бы любые мучения за то, что снова держу его в объятиях, ведь мы с ним не спали вместе уже много лет. Я всегда видел себя как бы сверху; я любил Кристофера.

Хозяин дома, бородатый иранец с шарообразным животом, в бирюзовом пуловере от Лакоста, подошел и представился мне. Он поправил воротник своей полосатой тенниски и энергично пожал мою руку.

«Добро пожаловать, мой юный друг, – сказал он. – А где же ваш Кристофер?»

«Он где-то там, сзади. Я его только что видел. Добрый вечер. Большое спасибо за приглашение. Вечеринка просто супер». Я все еще тряс его руку обеими руками, и он ее забрал.

«Ах, знаете, она, к сожалению, будет последней, на долгое время», – улыбнулся он; и когда я опустил глаза на свои сандалии, потому что не знал, что ответить, спросил, не хотим ли мы посмотреть его гашишную рощу.

Он повел Кристофера и меня – потому что внезапно, как по мановению руки, Кристофер тоже оказался здесь, будто инстинктивно почувствовал, что намечается что-то интересное, – легким нажатием на наши плечи дав понять, что надо свернуть направо; мы прошли вдоль ручья, потом одним прыжком перемахнули через него и углубились в темные заросли.

Кто-то, наверное, вылил в ручей много ведер красящей жидкости: водный поток, который струился по саду, стал теперь молочно-белым и непрозрачным. Идти сквозь гашишную рощу было легко, и хозяин дома на ходу рассказывал о почвах Тегерана, которые расположены как раз на такой высоте над уровнем моря, как нужно, и имеют оптимальное содержание кремнекислой соли, – представьте, говорил он, что мы с вами находимся в образцовом винодельческом хозяйстве.

Растения распространяли тяжелый смолянистый запах; проходя мимо, я задевал пиджаком листья, и он весь пропитался запахом гашиша. Стволы были толщиной чуть ли не с мою шею.

Мы остановились на небольшой поляне. Стояла ясная ночь, над нами сияли звезды. Я взглянул на небо.

«Смотрите, вон там Большая Медведица. А вон на той стороне Орион. Вон там, повыше, – совсем маленький».

«Ну же, – сказал хозяин дома. – Раздевайтесь».

Кристофер расстегнул брюки и снял их с себя. Через бинты на его ногах просвечивали покрытые темно-коричневыми корками, желтеющие по краям язвы. Он ухмыльнулся, будто ожидал увидеть что-то новенькое, такое, чего еще не знал, новую игрушку – мне эта Кристоферова ухмылка была хорошо знакома.

«Оба», – сказал хозяин, стягивая через голову свой лакостовский пуловер и тенниску. Он был толстым и сильно волосатым. Я увидел, что на груди у него висит какой-то аппарат; к этой деревянной, величиной с карманную книжку штуковине было прикреплено несколько тонких резиновых трубок. Он взял конец одной трубки в рот, а другую дал Кристоферу.

Оба теперь были подключены друг к другу; на мгновение мне показалось, будто они пребывают в ином времени, на рубеже прошлого и нынешнего веков. В этой машине было что-то викторианское, что-то от замаскированной, пугающей непристойности бронзовых болтов и темной свилеватой древесины.

Хозяин дома начал, тяжело дыша, посасывать трубку. Потом нажал на маленький медный переключатель, и машина заработала. Кристофер, как и он, был совершенно голый.

«Я же сказал, что вы тоже должны раздеться, – обратился ко мне хозяин. – Да-да, я вам говорю. Вот, возьмите». И протянул мне трубку.

Меня чуть не вырвало. Я размахнулся и ударил его по лицу. Трубка выпала у него изо рта, из носа потекла тонкая струйка крови. Машина вдруг зажужжала. Он наклонился вперед, издал какой-то булькающий звук и со стоном поднес руки к лицу.

Я понял, что ударил слишком сильно, и стал извиняться. Одновременно поднимая с земли его лакостовский пуловер и рассыпавшиеся трубки.

«Перестаньте, молодой человек. Это все чепуха. Я даже ничего не почувствовал, – сказал хозяин дома. – Успокойтесь, мы возвращаемся в сад». Он повернулся к Кристоферу.

«А вам лучше снова одеться. И все-таки это просто невероятно – ваш потенциал, я имею в виду». Кристофер улыбнулся в ответ на комплимент и натянул свои брюки. Ох, Кристофер… – подумал я.

«Как нам найти обратную дорогу?»

«Просто идите за мной, – ответил хозяин. – Роща не такая уж большая. Да, мне только сейчас пришло в голову: я вам не рассказывал, что по моему заказу нам на самолете доставили сюда сенбернара из Гриндельвальда? Он целыми днями нежится на солнце и позволяет моей дочке его дразнить – сенбернары ведь такие добродушные.

Кстати о добродушии: я изобрел автомобиль, который приводится в движение одной из разновидностей оргона[15] – он непрерывно аккумулирует ностальгию. Аппарат, который я ношу на своем теле, функционирует на основе сходного принципа. Вы скажете, что это нерентабельно для иранца – у нас ведь столько нефти. Но виноват шах, и здесь тоже виноват шах. Шах, знаете ли, сам представляет собой такой аккумулятор ностальгии. О да – мы живем в удивительное время, мы трое».

Мы вышли из рощицы. Гостей собралось очень много, праздник, похоже, удался. Кто-то, смеясь, подбросил бокал высоко в воздух, он описал крутую дугу и разлетелся вдребезги, ударившись о ступени из известкового туфа. Хозяин дома вытер кровоточащие губы и нос платком, хлопнул меня по плечу.