Выражение лица Джима говорило о том, что он просто не верит своим глазам. Генри предпочел бы увидеть радость. Но, направившись к брату, Джим заулыбался.
Протянув руку для рукопожатия, Генри удивился и обрадовался тому, что Джимми обнял его.
Хотя Генри регулярно занимался и на беговой дорожке, и на силовых тренажерах, Джим был мускулистее и крепче. С лица Генри еще не сошел загар после летнего отпуска, но и в этом он уступал Джиму, который большую часть времени проводил под открытым небом.
Нора вышла из дома на крыльцо посмотреть, что происходит.
— Господи, Джим! — воскликнула она. — Ты себя клонировал.
Выглядела она отлично: волосы цвета соломы, темно-синие глаза, обаятельная улыбка, мелодичный голос.
На пять лет моложе Джима, она стала его женой двенадцать лет тому назад, как следовало из сведений об авторе, приведенных в его книгах. Генри никогда с ней не встречался и не видел ее фотографию.
Она назвала его Клодом, но он сразу же поправил ее. Первое свое имя не жаловал, отзывался на второе.
Она поцеловала его в щеку, и ее дыхание пахло корицей. Она сказала, что ела сдобную булочку, когда услышала шум подъехавшего автомобиля.
В доме, на кухонном столе, рядом с тарелкой со сдобными булочками, лежали пять складных ножей, которые, вероятно, использовались в хозяйстве.
Наливая кофе, Нора ничего не сказала о ножах. Как и Джим, когда переложил их и два точильных бруска со стола на разделочный столик у раковины.
Нора настояла на том, чтобы Генри остался у них, заявив, что спать ему придется на диване в клаустрофобической комнате, которую Джим называл кабинетом.
— Гость в нашем доме не ночевал уже девять лет, — и после этих слов Джим, как показалось Генри, многозначительно переглянулся с Норой.
А потом потекла непринужденная беседа у кухонного стола, за кофе и только что испеченными булочками с корицей.
Нора так заразительно смеялась. А ее руки, сильные и огрубевшие от работы, оставались изящными и такими женственными.
Она так разительно отличалась от женщин-акул, которые составляли круг общения Генри в городе. Он порадовался за брата.
И хотя он млел от устроенного ему теплого приема, от их стараний сделать все, чтобы он чувствовал себя как дома и в кругу семьи, Генри никак не мог полностью расслабиться.
Тревога его отчасти вызывалась ощущением, что Джим и Нора постоянно вели внутренний разговор, без слов, основанный на взглядах, жестах, телодвижениях.
Джим удивился, узнав, что кто-то привлек внимание Генри к его поэзии.
— Каким образом они могли узнать, что мы — братья?
И действительно, они носили разные фамилии. После развода родителей Джим, с соблюдением всех юридических формальностей, взял девичью фамилию матери — Карлайт.
— Даже не знаю, — сухо ответил Генри. — Может, из-за твоей фотографии на обложке.
Джим рассмеялся, и, хотя похвалы брата его смущали, они поговорили о его творениях.
Генри больше всего нравилось стихотворение «Амбар», описывающее скромный интерьер этой хозяйственной постройки так ярко и образно, что возникало ощущение, будто речь идет о кафедральном соборе.
— Величайшая красота — в повседневном, — объяснил Джим. — Хочешь взглянуть на этот амбар?
— Да, конечно, — Генри не мог облечь в слова восторг, который вызывало у него творчество брата. Стихи Джима несли в себе что-то неуловимое, практически не поддающееся обсуждению. — Я очень хочу взглянуть на амбар.
Безусловно влюбленный в уголок мира, который они с Норой сделали своим, Джим улыбнулся, кивнул и поднялся из-за стола.
— Я положу белье на диван и начну думать об обеде, — встала и Нора.
Следуя за Джимом к двери из кухни, Генри глянул на ножи на разделочном столике. Теперь выглядели они скорее не обычными ножами, а орудиями убийства. Лезвия длиной в четыре или пять дюймов, с покрытием, которое не отражало свет. Два — с приспособлением для быстрого открытия лезвия.
Но опять же Генри ничего не знал о работе на ферме. Эти ножи могли свободно продаваться в любом магазине, снабжающем фермеров всем необходимым.
Снаружи по-прежнему теплый воздух ласкал лицо. Разрубленные кругляки пахли деревом и смолой.
Над головой выписывали пересекающиеся круги две великолепные птицы с размахом крыльев в четыре фута. Одна — с белым брюшком и крыльями. Чернели только их кончики. Вторая — в резких белых и коричневых полосах.
— Полевые луни, — пояснил Джим. — Белый с черными кончиками перьев — самец. Луни — хищные птицы. Когда охотятся, летают над полями и убивают, камнем падая сверху.
Он выбил топор из пня-колоды.
— Лучше положить его в амбар, а не то забуду и оставлю здесь на ночь.
— Луни, — повторил Генри. — Они так прекрасны. Даже не верится, что они кого-то убивают.
— Едят они в основном мышей, — ответил Джим. — Но и птиц поменьше.
Генри поморщился:
— Каннибалы?
— Они не едят других луней. В том, что они едят птиц меньших размеров, никакого каннибализма нет. Мы же едим других млекопитающих… свиней, коров.
— Живя в городе, мы, скорее всего, идеализируем природу, — вздохнул Генри.
— Знаешь, когда ты принял естественный порядок вещей, в танце хищника и дичи открывается удивительная красота.
Направляясь к амбару, Джим нес топор обеими руками, словно собираясь вскинуть его и нанести удар, если вдруг понадобилось бы что-то разрубить.
Полевые луни улетели.
Обернувшись к дому, Генри увидел Нору, которая следила за ними из окна. Со светлыми волосами и в белой блузке она выглядела прильнувшим к стеклу призраком. Тут же отошла.
— Жизнь и смерть! — воскликнул Джим.
— Что?
— Хищники и дичь. Необходимость смерти, если жизнь должна иметь смысл и значение. Смерть — как часть жизни. Я работаю над сборником стихотворений на эту тему.
Джим открыл дверь, расположенную рядом с большими воротами. Генри наблюдал, как брат ступает на полосу солнечного света, улегшуюся на пол амбара, без единого окна, а потому темного.
В амбаре, за мгновение до того, как вспыхнули лампы, Генри решил, что сейчас увидит совсем не то, что описывалось в стихотворении Джима, что это стихотворение — ложь, что выращивание овощей, и шитье одеял, и открытость и доброжелательность — все ложь, а реальность этого места и эти люди ужаснее всего, что он только мог себе представить.
Когда же Джим повернул выключатель, несколько электрических ламп, вспыхнув одновременно, осветили просторное помещение, открыв, что это амбар и только амбар. По левую руку стояли трактор и канавокопатель. По правую — две лошади в стойлах. В воздухе пахло сеном и кормовым зерном.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});