Я бродил по улицам из кошмаров. Куда ни глянь — пыль, песок и бетонные блоки; ржавые металлические балки без всякого смысла валяются на обочинах дорог; даже в центре города стоят обветшалые дома. Транспортные средства суетливы и безжалостно-стремительны (люди, как вы все-таки ошиблись, отказавшись от воловьих упряжек!). Невзрачные лавчонки с дрянными и дешевыми товарами. Полчища тощих длинноногих кошек — каждая сочла своим долгом зашипеть на меня. Я тоже шипел в ответ. Мы с ними понимали друг друга.
В центре всего этого убожества и суеты, на вершине холма, стоят древние мраморные храмы. Место носит имя Акрополь, в городе оно самое высокое и до сих пор считается священным. Храмы недурны по сравнению с другими постройками смертных, но содержатся в ужасном небрежении: всюду валяются колонны, выветривание превратило изящных кариатид в бесформенные глыбы. Люди, да разве можно так наплевательски относиться к лучшим творениям ваших же рук? Не пойму я вас, хоть убейте.
На всякий случай я решил туда подняться — вдруг повстречаю какого-нибудь затаившегося бога или полубога. Я долго бродил по развалинам некогда величественного храма Парфенон вслед за человечком, который, пряча глаза за большими стеклами, рассказывал толпе о том, как выглядело сооружение в годы своей наивысшей славы, когда в городе правила Афина. Говорил он на языке, в котором мой прототип не смыслил ни бельмеса, но я все понял без труда. Эх вы, смертные, за столько веков даже общего языка не сумели создать! Вот мы в наше время говорили на одном, и это всех устраивало. Правда, мы все-таки боги.
Ну так вот, иду я за экскурсоводом и слышу: «А сейчас мы посетим святилище Зевса. Сюда, пожалуйста».
Святилище Зевса я увидел сразу за Парфеноном, но от него мало что осталось. Поводырь прочитал небольшую лекцию насчет исторической роли Зевса как отца богов, при этом наврал с три короба.
«Давайте-ка лучше я расскажу вам про Зевса, — так и вертелось у меня на языке. — Например, о том, как он не давал' проходу девицам. Или о том, как стонал и рычал, когда мы с ним сцепились в первый раз, и я сначала придушил его своими ногами-змеями, а потом подрезал сухожилия, чтобы не дергался, и запер его в киликийской пещере».
Но я промолчал. Судя по облику этих людей, они не были расположены слушать комментарии незнакомца. Вдобавок, рассказав свою историю, я был бы вынужден заодно объяснить, как это плюгавому Гермесу удалось залезть в пещеру и вылечить Зевса. И как потом Зевс нашел меня и поджарил молниями, после чего я — живая головешка — тысячелетиями оклемывался в кутузке под Этной.
Что ни говори, одну тоску наводит этот ваш Акрополь.
Я спустился с холма в Плаку и облюбовал ресторанчик с видом на руины. С человеческим телом уйма хлопот, день-деньской в него надо запихивать еду. Ну, что там в меню? Шашлык из рыбы-меча с луком и помидорами, рецина, фрукты и сыр. Годится. М-м-м, а ведь вкусно!
Заморив червячка, я направился в Национальный Музей. Два часа ходьбы, пыль, пот. Там я полюбовался разбитыми статуями и купил путеводитель, где объяснялось, какому богу какая статуя посвящена. Ни малейшего сходства во всех без исключения случаях. Да неужто вы всерьез верите, что этот дюжий бородатый молодец — Посейдон? А дама в жестяной шляпке — Афина? А вон тот хвастун — Зевс? Не смешите меня. Забыли, что мой смех рушит города?
И ни одного титана на весь музей! Только Зевс, Аполлон, Афродита, Посейдон и иже с ними — из молодых да ранних. Целая толпа — яблоку упасть негде. Как будто само наше имя напрочь соскоблено со скрижалей истории.
Это, мягко говоря, досадно. Впрочем, я и так пришел в музей далеко не в лучшем расположении духа.
Из путеводителя я узнал, что в городе есть храм Зевса-Олимпийца, где-то неподалеку от Акрополя. Я все еще не оставлял надежды найти след моего врага, а потому решил обойти его капища.
Но храм Зевса-Олимпийца — всего лишь уродливый частокол полуразрушенных колонн, учуять там удалось только запахи тления и запустения. К тому времени уже стемнело, и тело мое вновь проголодалось. Опять в Плаку. Жаркое, вино, сладкий пудинг.
Потом я бесцельно брел по извилистым улочкам к новым кварталам, как вдруг услышал слабый голос. «Помогите! Умоляю, помогите!» — взывали из переулка на родном языке моего прототипа.
В этот мир я прибыл без намерения кому-либо помогать. Но тело, которое я скопировал, чтобы упростить свое пребывание в современной Греции, явно принадлежало существу доброму и отзывчивому. Его рефлексы мигом взяли верх и увлекли меня в переулок — посмотреть, что я могу сделать.
Я увидел ее в густой тени. Она лежала на земле, в чем-то похожем на лужу крови. Я опустился рядом с ней на колени, и она бессвязно залепетала что-то по поводу нападения и ограбления.
И тут мне в плечи неласково вцепились чьи-то руки, острый клинок уперся в хребет, а окровавленная и избитая женщина вмиг перестала нуждаться в моей помощи. Она проворно откатилась подальше от меня и преспокойно встала на ноги. А затем хриплый голос не терпящим возражений тоном изрек мне в левое ухо: «А ну, фраерок, сымай котлы и выкладывай лопатник».
Признаюсь, сначала я растерялся. Я ведь еще не привык к людским повадкам, и часто приходилось рыться в мозгу моего носителя, чтобы понять, чего от меня хотят.
Но довольно скоро я выяснил, что в этом мире существует так называемая «преступность», и я столкнулся с одним из ее проявлений. Женщина в переулке — приманка, я — добыча. И еще двое соучастников держатся за моей спиной.
Можно было бы отдать им часы и бумажник, и пусть бы шли с миром. Ну в самом деле, что для меня часы? И точно таких же бумажников я могу создать хоть тысячу (кстати сказать, потом я так и сделал). И жалким ножиком трудно испугать того, кто не устрашился молний Зевса. Надо было, пожалуй, с божественной невозмутимостью простить этих ничтожных вымогателей…
Но, к несчастью для них, у меня был очень неудачный день. И к тому же очень жаркий. Я устал от духоты и вездесущей вони. И не следовало, наверное, чересчур щедро поить рециной мое тело. А может, всему виной раздражительность смертных.
— Ну, держитесь, глупцы! — проговорил я.
И показал им, каков я на самом деле.
Да, я встал перед ними во всей своей красе — громадное, как гора, чудовище о ста головах и двухстах пылающих глазах, на туловище — жесткие черные перья, вместо ног — огромные корчащиеся гадюки. Когда-то даже у богов при виде меня душа уходила в пятки.
Вы, конечно, скажете, что вырастать до небес в тесном переулке — не самая лучшая идея, нет простора для маневра, и все такое. Но вы забыли, что мне, в отличие от смертных, доступны иные измерения. Что такое проницаемость, знаете? Впрочем, трое жуликов явно не знали, они чуть не померли от страха, когда я сбросил перед ними личину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});