Читать интересную книгу Камчатка - Марсело Фигерас

Но я-то все это проделывал, потому что хотел казаться повзрослее, а Бертуччо – потому что хотел стать Художником. В книгах Бертуччо вычитал, что Художник смотрит на общество критическим взглядом, ничего не принимая на веру. С тех пор Бертуччо ничего не принимал на веру и обо всем затевал споры: отчего ученический билет стоит столько, сколько стоит, как логически объяснить, что утром школьники носят белые халаты, а после обеда – серые, и можно ли верить в историю о Френче, Берути и кокардах.[10] (Как они наперед догадались, что Бельграно нарисует белый с голубым флаг? Неужели они были ясновидящие?)

Из-за Бертуччо мы то и дело влипали во всякие истории. Как-то пошли мы с ним на «Золото» (остросюжетный художественный фильм, дети до четырнадцати лет не допускаются). В кассе у нас потребовали документы. Бертуччо сказал, что ему еще нет четырнадцати, но роман он прочел и ничего непристойного или неподходящего для своего возраста не обнаружил, и добавил, что никто не имеет права решать, достаточно ли он, Бертуччо, созрел для просмотра фильма, – нечего тут разводить предрассудки; когда кассир осмелился возразить, Бертуччо разбил его в пух и прах: «А между прочим, глубокоуважаемый сеньор, я уже прочел «Беккета», «Экзорциста» и кое-какие места из «Любовника леди Чаттерлей», такое о себе не каждый взрослый может сказать… Что, не верите?»

В таких случаях решение находил я. Когда Бертуччо наспорился до хрипоты, а терпение кассира истощилось, мы поднялись по мраморной лестнице кинотеатра «Ривера Индарте» на второй этаж и спрятались в туалете. Дождались начала сеанса, и, когда билетер вошел в зал с фонариком, провожая до места опоздавшего зрителя, мы прокрались вслед и спрятались за драпировками. Первые пятнадцать минут мы пропустили, но фильм все-таки увидели.

«Золото» гроша ломаного не стоило. Даже ни одной голой женщины не показали.

8. Принцип необходимости

В то утро Бертуччо взглянул критическим взглядом на основные постулаты биологии и затеял спор с сеньоритой Барбеито, а я тем временем стал искать карандаш и чистый листок, чтобы поиграть в «Висельника». Учительница, тяжело вздохнув, начала растолковывать Бертуччо, что, конечно же, существует научный принцип, который все объясняет: как клетка делится надвое и объединяется с другими, чтобы развивать у себя более сложные функции, как она покидает свою родную водную стихию, и, эволюционируя, обретает особую окраску, и черпает энергию из новых источников, и отращивает ноги, и переселяется в другую местность, и становится прямоходящим существом. Мац-цоконе загрустил, потому что на обед у него уже ничего не осталось, а у Гиди изо рта выползла струйка слюны и протянулась по подбородку, а Бройтман сказал мне, что его солдатик стоит шесть миллионов долларов, а я подумал, как здорово было бы, если бы меня стошнило по-настоящему, на экран, бац – брызги во все стороны; а сеньорита тем временем говорила: этот принцип, Бертуччо, объясняющий, почему все организмы приспосабливаются к новым условиям, называется принципом необходимости.

Но Бертуччо не позволял вешать себе лапшу на уши. Я дернул его за штаны.

– Чего тебе? – спросил он.

– Давай в «Висельника» поиграем.

Бертуччо всерьез задумался над моей идеей: философские диспуты – они и подождать могут. Я поторопился объявить, что имена собственные тоже будем загадывать (у меня было припасено одно беспроигрышное с несколькими «к»). Бертуччо согласился при условии, что первый ход – за ним. Он загадал слово из одиннадцати букв и принялся рисовать эшафот.

– «А», – сказал я.

Бертуччо начал заполнять пустые квадраты. В его слове было пять «а».

– Спятил? – удивился я.

– Погоди, сам увидишь, – сказал он.

– «Е», – сказал я. Бертуччо нарисовал мне голову.

– «И», – сказал я. Бертуччо пририсовал к голове шею.

– «О», – сказал я. Бертуччо нарисовал одну руку.

– «У», – сказал я. Бертуччо нарисовал вторую. «Ни фига себе словечко», – подумал я. Злосчастная «с» добавила мне туловище, а самоубийственная «т» поставила на край пропасти.

Тут скрипнула дверь, и вошла мама.

Изо всей этой истории о живых клетках я кое-что вынес. Сейчас скажу: мы меняемся, когда нам больше ничего не остается.

9. Женщина-Скала

Маму мы прозвали Женщина-Скала. Пошло это от комикса Стэна Ли «Фантастическая четверка» про четверых супергероев. У одного из них, по имени The Thing – Штука, все тело каменное.[11] Его образ нас и вдохновил. Маме не очень-то нравилось, что мы уподобляем ее какому-то лысому кривоногому дядьке, но она понимала: за этой кличкой стоит наше благоговение перед ее властью. В общем, прозвище ее вполне устраивало, но лишь из наших с Гномом уст. Когда Женщиной-Скалой ее называл папа – а он бессовестно злоупотреблял этим прозвищем, – в доме словно включалась система «Сенсераунд»: ну, знаете, это когда сидишь в кинотеатре, смотришь фильм и в сцене землетрясения твое кресло начинает дрожать.

Для нас мама всегда была блондинкой, хотя на старых фотографиях видно, что волосы у нее светлели постепенно. Она была миниатюрная и энергичная и в этом смысле ничуть не походила на супергероя Штуку. Когда я был маленький, она увлекалась кроссвордами и кино. На тумбочке у нее стояла фотография Монтгомери Клифта тех времен, когда его красивое лицо еще не было изуродовано в автокатастрофе. А еще мама была фанаткой Лайзы Минелли. По утрам будила нас песнями из «Кабаре». Пела мама хорошо, все тексты знала наизусть – от начального «Willkommen, bienvenue, welcome» до «Aufwiedersehen, a bientôt» перед финальным ударом в литавры. С учетом таких маминых вкусов мне полагалось бы вырасти гомосексуалистом, но, видно, не судьба: из семян, зароненных в нас в детстве, редко всходит то, что ожидалось.

В моих глазах она была красавицей. Все мальчики убеждены в красоте своих матерей, но я могу привести весомый аргумент: у моей мамы была Обезоруживающая Улыбка, суперспособность, за которую Стэн Ли заплатил бы большие деньги. Каждый раз, когда она сама знала, что не права (например, если я пытался стребовать подаренные мне на день рождения деньги, которые она выпросила взаймы), она применяла Обезоруживающую Улыбку, и в груди у меня что-то таяло, а вся охота скандалить пропадала. (Кстати, эти деньги она так и зажала.) Папа говорил, что нам с Гномом еще хорошо, – мол, в спальне она пользуется Обезоруживающей Улыбкой в еще более зловещих целях, – и надолго замолкал, меж тем как наша буйная фантазия разыгрывалась не на шутку.

Но своим прозвищем мама была обязана другим способностям, которым позавидовал бы сам Штука. В мамином арсенале имелись Леденящий Взгляд, Парализующий Окрик и приберегаемый на крайний случай Смертельный Щипок. Самое страшное, что никакой «ахиллесовой пяты» у нее, насколько мы знали, не имелось. На маму никакой управы не было – ее и криптонит[12] бы не взял. Это, впрочем, не мешало нам ежедневно испытывать ее на прочность: мы отважно подставлялись под Взгляд, Окрик и Щипок, но неизбежно терпели поражение. В наших битвах всегда было что-то атавистическое, словно в схватках людей с волками или Супермена – с Лексом Лютором.[13] То была борьба не на жизнь, а на смерть. Мы разыгрывали этот поединок вновь и вновь, отлично сознавая, что участвуем в елизаветинской трагедии, сочиненной для ублажения какого-то охочего до кровавых страстей божества. Воевали, поскольку воинственность была нам присуща от рождения. Только в борьбе мы были самими собой.

Мама защитила диссертацию по физике и пошла преподавать в университет. Она вечно твердила, что вообще-то хотела стать биологом, а законами Вселенной занялась лишь под нажимом своей столь же несгибаемой матери, нашей бабушки Матильды. Всю абсурдность маминого утверждения можно было понять, лишь зная бабушку Матильду. По-моему, бабушке было не важно, чему дочь посвятит себя, – лишь бы сумела завлечь молодого человека из зажиточной семьи. (Вот еще одно выражение, которым упивался Гном: вместо «зажиточная семья» ему слышалось «зажимочная», и он живо представлял себе теток и племянников, зажимающих друг другу носы клещами.) К тому времени, когда рядом с мамой появился мой отец – молодой человек пусть и не из зажиточной, но все-таки из какой-никакой семьи, – бабушке Матильде, видимо, было уже все равно: хоть физика, хоть биология, хоть акупунктура. Вдобавок мне трудно себе представить, что мама могла бы покориться бабушкиной воле. Не знаю уж, откуда взялась эта байка, на которой держалась вся наша семейная мифология. Но вот что точно: своей любовью к наукам, изучающим так называемую «тайну жизни» (говоря словами мексиканца), я обязан маме.

Кстати, нежная любовь к Лайзе мне тоже передалась. Хе-хе. Надеюсь, вас это не коробит?

10. Краткий экскурс в историю моей семьи

С папой мама познакомилась, уже будучи невестой другого. Из-за ее разрыва с женихом разразился семейный скандал. Но мама, хотя в тот момент она была еще не Женщиной-Скалой, а лишь скромным камушком в праще Давида, не сдавалась.