Вопреки ожиданиям, на пути к выходу его не схватили и не препроводили в камеру… Он беспрепятственно добрался до вестибюля, оставил пропуск у дежурного и вышел наружу. На вечереющей мокрой улице его ждала взволнованная Аннушка. При виде Дмитрия лицо ее осветилось радостью и тревогой.
– Ну?! - коротко спросила она.
– Все хорошо, милая, все хорошо, - рассеянно ответил Дмитрий. - Я провожу тебя домой.
Она качнула головой:
– Сегодня мы идем к тебе. Я еще утром предупредила об этом папу. Дмитрий подумал о том, как еще вчера был бы счастлив, услышав такое. Но сегодня страх и разочарование не позволяли ему радоваться по-настоящему. Он явственно чувствовал, как давит на него нечто, исходящее от здания позади. Может быть, кто-то смотрит на него из окна? Дмитрий не обернулся.
– Пойдем отсюда скорее, - взял он Аннушку под локоть. - Я все расскажу тебе дома.
А в «красном уголке» Эрмитажа уже проходило экстренное собрание.
«Красным уголком» являлась одна из наиболее просторных комнат хранилища. Помещение было переоборудовано наспех. В центре стояли лавки и стулья, перед ними - застеленный красным кумачом стол президиума с букетиком гвоздик в древнекитайской фарфоровой вазочке, графином с водой и стаканом. А вдоль стен штабелями лежали покрытые пылью бесценные картины.
– Слово для доклада предоставляется товарищу Елисееву.
Елисеев встал и, пережидая аплодисменты, одернул китель, пригладил волосы и прокашлялся. Когда овации смолкли, Елисеев принялся тщательно поправлять кобуру. Минуты две зал с напряжением наблюдал за этой процедурой. Наконец парторг заговорил:
– Товарищи! Не все еще у нас хотят жить так, как жил и умер великий Ленин, как учит нас вождь мирового пролетариата товарищ Сталин.
Кто-то в зале захлопал вновь, и остальным пришлось поддержать. Елисеев плеснул из графина в стакан, залпом осушил его, утер губы и продолжал:
– Уже десятилетие наш народ широко и смело шагает к своей победе. Вот. Но еще не все шагают в ногу. Как сочинил пролетарский поэт товарищ Маяковский: «Кто там шагает правой? Левой!» Понимаете ли, товарищи? «Левой». Вот. Возьмем, к примеру, сына царского офицера Полянова. Куда сейчас шагает он? Сейчас он уже не шагает, а находится в копете… конпити, в общем, в Органах. И там, надеюсь, разберутся, кто и где. Но мы ждать не будем, да и не станем!
По залу пробежал легкий шелест. Елисеев прокашлялся вновь и сменил тон на более доверительный:
– Я почему так говорю? А потому, что я все давно уже понял. Когда весь мировой пролетариат все глубже сплачивает свои ряды, когда крестьянство строит новый быт, а научная интеллигенция кует, понимаете ли, знания, да!.. Такие, как Полянов, отказываются от вступления в ряды ВКПб. О чем это говорит? А? Вот. - Елисеев еще раз налил себе воды и выпил ее. - Да и вообще, - продолжил он. - Чем занимался тут Полянов? Кто-нибудь видел? - Он внимательно оглядел присутствующих.
Зал безмолвствовал, но напряженная тишина уже свидетельствовала о том, что на вопрос Елисеева: «Кто за?» - он откликнется единогласным взлетом рук, независимо от того, о чем пойдет речь. Неожиданно ход мыслей парторга принял иной оборот:
– А вы помните, работал у нас некий Ребров? Так вот, мне недавно доложили, что этот самый Ребров арестован на Сестрорецком рынке за торговлю срамными картинками. Вот так. Повязали родимого. А мы Реброва проглядели. Проглядели и Полянова. А его длинные руки, между прочим, уже дотянулись и до наших женщин. Софья Львовна, - обратился Елисеев к пожилой женщине, сидящей в конце зала. - Что это у вас на шее?
– Это? - вставая и краснея пролепетала женщина. - Бусы.
– И кто же вам эту гадость подарил?
– Полянов, - упавшим голосом призналась женщина. Но тут же приободрилась: - На Международный женский день Восьмое марта.
– Видали?! - поднял палец Елисеев и внимательно посмотрел на него. - И это, заметьте, в то время, когда вся страна, как один, собирает в свои закрома последний колосок!
Однако зал как будто бы опомнился и еле слышно загудел. Порывисто вскочил комсорг Боровко:
– Ребята! Тише! Дайте товарищу Елисееву закончить!
– Спасибо, - благосклонно кивнул ему парторг. - Так вот. Я и говорю. Что тут делает Полянов? Реставрирует. В том-то и дело. Я лично, мягко говоря, не понимаю: зачем нашей молодой стране нужны старые буржуазные картины? Надо рисовать новые - пролетарские! Вот, Сергей Боровко, например, у нас рисует, и скоро мы пошлем его на слет достижений народного хозяйства… Искусство, товарищи, должно толкать массы на новые подвиги. Я ясно выражаюсь?
– Ясно… - крякнул завхоз Кутепов и подергал себя за усы. Сейчас бы шашку в руку, да на коня, да в поле, навстречу белым конникам… А все эти словеса ему не очень-то нравились. Изумленный гул интеллигенции в зале между тем усиливался. Боровко жестами умолял присутствующих успокоиться.
– И это еще не все, - продолжал парторг, повышая голос. - Давайте резать правду-матку до конца. Полянов у нас такой не один. Возьмем его так называемых коллег Грушинского и Райхмана. Куда устремлен их взгляд? В будущее? Нет, товарищи, не тут-то было! Их взгляд устремлен взад.
В зале засмеялись. Сидевшие в первом ряду Грушинский и Райхман, очнувшись от дремоты, удивленно посмотрели друг на друга, а затем синхронно обернулись назад, на остальных, чем вызвали новую волну хохота. Откуда-то из зала прозвучал тоненький истерический смешок, и тут уже все начали буквально корчиться и валиться от смеха со стульев.
Комсорг Боровко, вскочив снова, застучал карандашом по стакану:
– Тише! Ребята! Давайте тише! Товарищ Елисеев не может говорить, когда вы хохочете!
Смех постепенно стих, а Елисеев, воспользовавшись паузой, глотнул воды прямо из графина, пригладил чуб, поправил кобуру и сказал в наступившей уже тишине:
– Вот. Я закончил. Предлагаю голосовать. Кто за? Грушинский и Райхман первыми торопливо подняли руки.
Они лежали.
– И все-таки ты должен был согласиться, - сказала Аннушка тихо. Они разговаривали уже больше часа.
– Да зачем?! Мне хорошо и тут.
– Нет. Ты мог хотя бы на время убежать от того кошмара, который вокруг нас. А ведь можно там и остаться.
– Я никуда не собираюсь бежать. И как я могу остаться? Как же тогда ты?..
– Если бы мы действительно решились на это, ты, я думаю, придумал бы, как перевезти и меня. Но, вообще-то, это я так сказала - в качестве темы для размышления. В конце концов, если бы ты поехал за границу, то смог бы найти там лекарство для папы.
Дмитрий, подумав, смущенно кивнул:
– Ты права. Я страшный эгоист.
Она отвернулась, чтобы он не заметил ни торжествующего выражения ее лица, ни слез на ресницах: единственная возможность заставить его спасти себя - сделать так, чтобы он думал, что спасает других.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});