Читать интересную книгу Слепая зона - Ильина Наталья Николаевна

– К кому? – окликнула нас какая-то женщина.

Я слышала, как она поднимается со стула, как протискивает из-за стойки крупное тело – шуршал халат, обтираясь о пластик. Тяжело дыша, женщина неторопливо побрела нам навстречу.

– К Аванесяну.

– В пятую? Он спит, вообще-то. Вы бы пришли в другое вр…

Фраза оборвалась на полуслове. По всей вероятности, она поздно заметила мою белую трость или поздно сообразила, что это значит.

– Иди, Ань, дальше я сама, – обратилась женщина к моей провожатой.

– Спасибо, – кивнула я девушке и приготовилась идти за новым проводником, но та стояла, не двигаясь с места, и в упор меня рассматривала.

Я ощутила ее неприязнь, как липкий холодок на лице.

– Ты, что ли, Лиза?

Понятно. Гарик звал Лизу! Откуда было знать этой женщине, что они расстались год назад… Раздражение, вызванное задержкой и страной реакцией этой женщины, исчезло, сменившись неожиданной теплотой – она его жалела, заранее негодуя на ту, что здесь не появилась!

– Нет. Я не Лиза. Я – Света, его друг. Проводите меня к нему, пожалуйста! Неужели все так плохо?

– Ему сейчас не плохо, физически. Препараты очень сильные. Но… он умирает и знает это. Немногие соглашаются это принять. Ваш Гарик – сильный. И молодой. Таких всегда еще жальче.

Женщина вздохнула и попыталась взять меня под руку.

– Не надо, спасибо, – отстранилась я. – Просто идите впереди.

Остро пахло больницей. Почему-то – цветами. Не букетами в вазах, а теми, что растут в больших горшках. На память пришел коридор нашего интерната и целый сад растений за невысокой деревянной оградкой в рекреации второго этажа. Вспомнил ли Гарик то же самое?

– Здесь он, кровать справа.

Она открыла дверь, и я почувствовала тепло на лице – за окном вовсю светило весеннее яркое солнце.

– Гарик, к тебе пришли! – весело, без всякой фальши или преувеличения сообщила она.

– Кто?

Господи! У меня дрогнуло сердце – таким слабым и тихим голосом отозвался мой давний друг.

– Гарь, это я, Света.

– Светка… Иди ближе… Руку дай!

Гарик тоже был тоталом. Все остальные в нашем классе имели хоть полпроцента зрения, кроме нас двоих. Это нас поначалу и сблизило.

Я поймала его руку, прохладную, вялую. Легонько пожала. Было ощущение, что ее можно смять, сломать неосторожным движением. Это Гарика-то лапищу! Щуплый и костлявый в детстве, он вымахал в двухметрового детину, поднимался на Эльбрус, руководил секцией для слабовидящих при большом скалодроме, неутомимый путешественник и душа любой компании. Мы не виделись всего пару месяцев, как же так?

– Гарька… – Ком в горле мешал мне говорить. – Как же так?

– Ты садись, Свет. Не торопишься?

Речь Гарика была замедленной, он тянул слова, словно с трудом отыскивал в голове нужные.

«Наркотик! – осенило меня. – Он под лекарствами!»

– Здесь неплохо. Жаль, что я тебя раньше не позвал. Никого не позвал. Стыдно было…

– Чего? Чего ты стыдился, дурак какой!

Я всеми силами старалась удержаться от слез.

– Слабости. Правда, дурак, – согласился он. – Никогда не думал, что меня может коснуться… Что это будет вот так. Думал, что смерть – это миг. Вспышка. Обрыв. А не мешок с дерьмом, наркоманское нетерпение в ожидании укола и жалость, разлитая в воздухе… Проклятая жалость!

Он выдохся, замолчал, часто и тяжело дыша. Руку мою не отпускал, слабо цепляясь за нее, как за страховку над пропастью.

– Гарька, я не знаю, что сказать. Ты, главное, не бойся! Ты же никогда ничего не боялся.

– Да ладно тебе!.. – Он странно запыхтел, и я поняла – смеется. – Ты-то знаешь, чего я боюсь.

Ну, да. Я знала, что Гарька боится пауков. Всегда боялся. Но это была тайна.

– Светка, тебе я скажу. Тебе – могу. Мне страшно. Но – не умирать, это-то как раз не шибко страшно, под укольчиком – даже весело. Мне страшно не быть. Я понять не могу, как это – меня нет. Горы стоят, ребята собираются в экспедицию, а меня – нет. Пацаны мои придут на секцию – а нет меня… Ты вот захочешь поболтать, а меня – нет. Я уже умер фактически…

– Эй! Ну, это ты поспешил! Ты тут, и я – тут. И поболтать мы можем. И я скажу тебе что-то страшно секретное – никуда ты не денешься. Будешь за нами приглядывать оттуда. За ребятами своими, за пацанами. За мной можешь тоже, если не лень.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Врать ему я не могла. Не имела права. Мы никогда друг другу не врали, за всю жизнь – ни разу. Он умирал и знал это. Он умирал, и я это знала. Проклятый рак сожрал моего единственного друга!

– Полагаешь, это возможно? – спросил Гарик неожиданно серьезно, и столько тайной надежды было в его голосе, столько отчаянного желания, что мое сердце едва не разорвалось.

– Уверена. Там точно что-то есть.

Он почувствовал, что я верю в то, что говорю, но понял это по-своему. Выдохнул с облегчением. А я внутренне сжалась от ужаса.

«Там точно что-то есть!»

Воздух сгустился, дунуло холодком от двери. Закружилась голова. Я вдруг услышала чьи-то стоны, хрипы, топот ног. Не здесь, не рядом, но в разных концах здания одновременно. И там, где стонали и хрипели, бурлил потревоженный воздушный кисель, уплотнялся, сжимался вокруг хищных бесплотных теней, поджидающих свою добычу…

Как я не грохнулась в обморок, не знаю. К реальности меня вернул Гарик, слабо трясущий мою похолодевшую и взмокшую ладонь.

– Что случилось?

Он даже немного повысил голос, что далось ему нелегко, судя по одышке.

– Прости, душно… Голова закружилась.

Так я солгала ему в первый раз в жизни. Солгала, всей кожей ощущая, как шевелится в углу палаты под самым потолком холодное нечто и ждет, ждет, ждет… Решение пришло сразу: Гарика я ему не отдам! Не знаю как, но – не отдам!

– Гарь, а ты крещеный? – ужасаясь самой себе, спросила я.

Никогда мы вопросов веры не затрагивали.

– Не. Да и не поможет это, Свет. Для такого нужно верить, а у меня не получается.

Я уже ругала себя последними словами. Кто бы Гарьку крестил? Отец-забулдыга? Воспитатели в интернате? Это меня мама после занятий домой возила, а Гарька там жил… Да и что толку от того, что я крещеная? От того, что надеюсь, что Бог существует? Если и так, он все делает по своему плану.

Мысли бестолково метались в голове, подгоняемые страхом и горем.

– Гарь, я отойду ненадолго? Скоро вернусь, ладно?

– Ага, – быстро согласился он. – Я подремлю пока. Тепло тут… Чуешь, какое солнце?

Я чуяла. Весна буйствовала за окном, неприлично выпячивая напоказ все свои прелести: птичий гомон, запах юной травы и клейких листочков, обжигающе-праздничный жар вернувшегося после зимы солнца… Словно нарочно, как будто дразнила: «Жизнь продолжается! Я – жизнь!» Здесь же царствовала смерть. Милосердная, обезболенная, но от этого не менее страшная.

– Уходите? – женщина-дежурная не сидела за своей стойкой, дожидалась меня за дверью.

– Нет, мне нужно позвонить, отпустить водителя. Скажите, а я могу здесь остаться? С ним? Ведь ночью еще страшнее одному…

– Не уверена. Свободное место в палате есть, но, если привезут еще кого-то, вам придется ночевать на стуле. Да и зачем? Ему на ночь капельницу поставят, он спать будет. А утром приезжайте, если…

– Вот именно! – перебила я ее, не давая сказать то, чего не хотела слышать. – Если! Я заплачу, сколько нужно заплачу! Пожалуйста!

Она не ожидала такого напора. Когда я вцепилась в ее руку – полную, мягкую, теплую, немолодую, женщина вздрогнула так, что колыхнулось все ее крупное тело.

– Пожалуйста! У него никого нет! Я прошу вас!..

– Ну, уж и никого, – проворчала она, мягко выкручивая кисть из моей хватки. – Друг его сюда привез и потом приезжал, все оплатил. Солидный такой, не слепой.

– Хорошо, но сейчас-то он один! Поймите, я должна! Я не знала ничего, он скрывал…

– Ох, не знаю я. Идите к заведующей. В смысле, – запнулась она, – я позвоню, вас проводят.

Пока я дожидалась провожатых, успела отпустить Павла, пообещав, что вызову, когда соберусь обратно. Позвонила маме и чуть не расплакалась сама, услышав, как она зарыдала. Мама любила Гарьку. Даже думала когда-то, что мы поженимся… Взяв с нее слово не приезжать до завтра, я прервала разговор. Где-то работал телевизор, журчала вода, кто-то негромко говорил в одной из палат, но я больше не чувствовала покоя и цветочного уюта – это место пахло ужасом. Смертью.