- Тут и есь, што не до баб. Сколь размотали за империстическу войну-то. Все с мужика тянули. А Колчак-от сколь позабрал, пораскидал, попережег, па-адлюга. А теперь Совецка влась повинна? Знамо - вам не по нутру. Потому она всех ровнят. Чижало ей - а она ровнят.
- Ково она ровнят-то? Чо ты от мамки отвалился только што, лешман. Ро-овнят. Тебя да меня - деревню. А город-от, брат, живе-от. Комиссары-те почище урядников орудуют.
- Ну, это уж неправда, - говорит Иванов, - вам хоть по фунту на день, а в городе и того нет: 25 фунтов - самый большой паек, ответственный, а больше - по 10 получают. У меня знакомый - заведывающий отделом народного образования, старый коммунист, на всю губернию человек, - а дома форменный голод.
- Ой, чо-то сладка-складка, да жись - горька, - ввернул мужик, гладкий с быстрыми светлыми глазами. До трех-четырех работников раньше держал - Егор Рублев.
- А вот - верно. Да вы вот нас за начальство почитаете, - а ну-ка, какая у нас мука-то. Задохнулась, говоришь? Порченая? Сам же приценялся к ней: продай говорит, Федор Палыч, на мешанину скоту. А?
- Чо ты сказывашь нам, Федор Палыч. Кабы сами не спытали. Приедет милицеришка поганый, ничто ведь - тьфу! А ты ему ковригу накроши. Сам-от на хвунту, а ему - ковригу, вишь, да мясца, да самосядочки. Так не-так, говорит, - живо в буржуя оборотню.
- Начальник милиции ко мне заезжал восет, - поддержал Рублева лавочник Хряпов. - В обед вокурат. Ну я ему, конешно, отвалил: садись, грю, господин-товарищ, с нами полдничать. Однако, говорю, как на меня самого фунт, - то хлеба, грю, взять негде. Не обессудьте уж, милай... Без хлебца. Ха! ха! ха!
- Го-го-го! - повеселели мужики.
- Дык што ты. Позеленел аж весь. Грозится теперича: я, грит, у тебя ишо пошарю в голбце-то. Романовски, грит, у тя там припрятаны, злое семя.
- Ну, это отдельные случаи, - вставил Иванов. - Мы, ведь, должны понять, что пока еще все налаживается. Советская власть тут не при чем.
- Да она кабы Совецка-то. А то камунисты правят. И кто это таки - камунисты?
- Неужели до сих пор еще не разобрались? Да вот вам товарищ Василий скажет. Он в ячейке состоит - должен знать.
- А хто ему поверит-та? Он в своем антересе. Вопче - в ячейке у нас одна голытьба да сволота. Безлошадны. Один дурак Петрунин в камуну-то эту влез, из домовитых, - заязвил опять Хряпов. - Знам мы их.
- А ты не забегал? - взъярился партийный Василий. - Да тебя, кровососа, мы и не припустим.
- Да нихто и не идет к вам, жиганам.
- Ну, а сами-то вы почто не вступаете? - спросил Иванов прочих мужиков.
- Ну, нет, брат. Мы за большевиков. А камунисты нам ни к чему. За большевиков мы и муки принимали, и супротив Колчака стражались, с кольями шли. Кто у нас тут не порот-то! А сколько в борах позакопано. А в острогах посгноено... И-и-и! Все за большевиков.
- Да, ведь, большевики - это и есть коммунисты.
Но мужики только в бороды ухмыльнулись: не обманешь-де.
- Мы за большевиков-то, браток, всей деревней семь месяцев бегали по тайге. Ужли не разбирам?
- Чо тут.
- Мы ту партею досконально знам. А эта - друга.
Так и не убедил их Иванов.
- Ты, говорят, пожалуй, и сам-от не камунист-ли?
--------------
Вчера всей деревней ходили поскотину поправлять: кой-где нарушена была, жерди новые вырубали, кустами и вицами переплетали.
И техник Иванов не ходил на болота - дома остался: инструменты выверять, а прочие техники план наносили. Вокруг Иванова ребятишки сгрудились, а он в трубу на рейку пеструю посматривает да винтики подвертывает. Мимо, гремя ведрами, Варя Королева ходит, огород поливает и девичьи песни распевает малиновкой красногрудой.
Ребятишки дивятся:
- Дядинька, а дядинька, ужли ты столь далеко видишь цифры-то?
- А как же: стекло в трубе увеличивает и приближает.
- Дядинька, а мне можно поглядеть?
- Валяй. Да один-то глаз прищурь.
Мальчонка закрыл веком глаз и пальцем, как камнем, придавил.
- Ох, как близко... Вот, язви-те. Ну, вот пальцем дотронуть, - протягивает он руку вперед.
- Петька, постой я...
- Ух! Красны, черны метки... ох, леший.
- Серя, и мне хоцца, - тянется девчонка Аксютка.
- Куды те. Чо ты понимашь!
А Варя опять с ведрами мимо идет: юбка высоко подоткнута, босая, и белые круглые икры чуть подрагивают.
Косится на инструмент.
- Может, ты, Варя, хочешь взглянуть? - обращается техник к девушке: "Чем бы ее задержать, ближе побыть и слова ее, молодостью и здоровьем обволокнутые, послушать? Слова - как медовые пряники, вяземские".
Та ведра на-земь поставила и коромысло возле уронила.
- Ай и в-сам-деле позволь поглядеть, Федор Палыч, - нагнулась и, немного погодя: - Ничо я не разберу че-то.
- Да ты оба глаза таращишь. Стой-ка, я один тебе закрою.
Встал слева, одну руку положил на ее плечо, как обнял, а другую - левую - приложил к глазу. Потом чуть выдвинул объектив - переднее стекло: лучше у ней, поди, зренье-то.
- Ну, что? Видишь что-нибудь?
Сам почему-то нагибается к ее голове и голос понижает. От волос ее аромат, теплый и расслабляющий, бьет ему в ноздри, и оба молодые тела в мгновенном касаньи бурливо радуются и замирают.
- Не-ет... ааа... вон... Глико - близко как. И ярко, лучше, чем так...
Дыханья их уже смешиваются, и лицо Вари начинает пылать.
- Ну, еще что видно?
- А вон кедровина... чуть эдак поводит иглами... И тонюсенькие нитки там вперекрест...
Потом она тихонько подымает голову и, уже смущенная неясными прибоями крови и сладким томленьем, берется за коромысло и мельком из-под него вскидывает влажные глаза на Иванова, а тот неверными руками зачем-то ослабляет винты штатива.
- А почему это, Федор Палыч, кверху ногами кедровину видать?
- В трубе отраженья перекрещиваются: с корня-то сюда, а с ветвей сюда падает; и ломаются на стекле-то - первое вверх идет, а второе вниз, дрогнувшим голосом радостно отвечает он, а в потемневших зрачках колышется просьба:
"Варенька, милая, ну постой, побудь еще маленько"...
Но она уже вздевает ведра и, медленно повернувшись, покачиваясь, уходит, - только у калитки бросая косой, осторожный взгляд назад.
А Иванов сызнова инструмент устанавливает: ни к чему поверка вышла не те винты крутил он.
3.
Буйно цветет тайга под голубыми небесами. Коричнево-серые кедры распластали темно-зеленые лапы, а в них - как в горсти - торчат мягкие, желтоватые свечечки. Лиственница, пушистая и нежная, тихонько-молодо тулится за другие дерева, но парная нежность ее звездистых побегов, кажется, липнет к губам.
В свеже-зеленых болтливых сограх, смешливых и ветреных, как в ушах молодух, болтаются праздничные хризолитовые сережки, а боярка кудрявится, что невеста, засыпанная белыми цветами. Веселый сладкий сок бьет от корней к верхушкам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});