- Незнакомец, - сказала она, - вы мне очень по сердцу. Если вы осенью могли перейти Скалистые Горы и прийти сюда, значит, вам нравится такая жизнь, какую мы ведем. Здесь красивые места, лучше не сыщешь. Почему бы вам не остаться здесь? Я буду хорошей женой.
Она ждала ответа. Должен признаться, соблазн был велик. Я уже почти влюбился в нее. Ведь вы знаете, я так и не женился. И теперь, оглядываясь на прожитую жизнь, могу сказать, что Люси была единственной женщиной, к которой меня влекло. Но вся эта история казалась мне слишком несуразной. И я солгал, как джентльмен: сказал ей, что я уже женат.
- А жена ждет тебя? - спросила она.
- Да, - ответил я.
- И она любит тебя?
- Да.
Тем и кончилось. Люси больше никогда не возвращалась к этому разговору... кроме одного раза, когда ее страсть прорвалась наружу.
- Мне стоит лишь приказать, - сказала она, - и ты не уйдешь отсюда... Да, стоит мне сказать слово - и ты останешься здесь. Но я не произнесу его. Я не хочу тебя, если ты не хочешь меня и тебе не нужна моя любовь.
Она вышла и приказала, чтобы меня снарядили в дорогу.
- Право, это очень печально, что ты уезжаешь, - сказала она, прощаясь со мной. - Ты мне нравишься, я полюбила тебя. Если когда-нибудь передумаешь, возвращайся сюда.
А мне в ту минуту очень хотелось поцеловать ее, ведь я был почти влюблен, но я стеснялся. И к тому же не знал, как она отнесется к этому. Она сама пришла ко мне на помощь.
- Поцелуй меня, - сказала она, - поцелуй, чтобы было о чем вспомнить.
И мы поцеловались там, в снежной долине у Скалистых Гор. Я оставил Люси на краю дороги и пошел вслед за своими собаками. Прошло полтора месяца прежде, чем я, одолев перевал, добрался до первого поста на Большом Невольничьем озере.
Город гремел за окнами, как отдаленный прибой. Бесшумно двигаясь, официант принес нам сифоны. В тишине голос Трифдена звучал, как погребальный колокол:
- Было бы лучше, если бы я остался там. Посмотрите на меня.
И мы посмотрели на его седеющие усы, на плешивую голову, мешки под глазами, отвислые щеки, двойной подбородок, на всю эту картину разрушения когда-то сильного и крепкого мужчины, который устал, выдохся, разжирел от слишком легкой и слишком сытой жизни
- Еще не поздно, старик, - едва слышно сказал Бардуэл.
- Клянусь богом, жаль, что я такой трус! - воскликнул Трифден. - Я мог бы вернуться к ней. Она и сейчас там. Я мог бы подтянуться и жить по-другому еще много лет... с ней... там, в горах. Остаться здесь - это самоубийство! Но взгляните на меня: я старик, а ведь мне всего сорок семь лет. Беда в том, - он поднял свой стакан и посмотрел на него, - беда в том, что такое самоубийство не требует мужества. Я избаловался. Мысль о долгом путешествии на собаках пугает меня; мне страшны сильные утренние морозы, обледенелые нарты.
Привычным движением он снова поднес к губам стакан. Затем внезапно в порыве гнева сделал движение, как бы желая швырнуть его на пол. Но гнев сменился нерешительностью, затем раздумьем. Стакан опять поднялся и замер у губ. Трифден хрипло и горько рассмеялся, но слова его звучали торжественно:
- Выпьем за Рожденную в Ночи! Она была поистине необыкновенной женщиной!