Читать интересную книгу Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор

еще в 1930 г. в своей книге «Англия в эпоху американской революции» называл изучение идей «вздором», исходя из того что люди в своих поступках на самом деле руководствуются личной выгодой. Идеи же только сбивают с толку, поскольку скрывают истинный источник социального действия. В дальнейшем представители различных философских позиций утверждали, что идеи можно понять лишь увязав их с подлинными причинами социальных изменений, будь то управляемые или неконтролируемые экономические силы, бессознательное «я» или несознательные массы. Соответственно, идеи являются вторичным источником сведений о мире. Настоящее исследование должно состоять в выявлении наиболее значимого контекста, в котором эти силы представлены, а идеи можно объяснять только через установление их связи с этими факторами. Антонио Грамши однажды обвинил историка Бенедетто Кроче в «презренном понтийпилатстве», то есть в интеллектуальном высокомерии и неизбежной оторванности от интересов народных масс. Он нападал на Кроче за то, что тот не занимает четкой позиции, не желает ни за что отвечать и не принимает непосредственного участия в общественных делах[7]. Аналогичным нападкам интеллектуальные историки подвергались вплоть до недавнего времени. Их называли идеалистами, оторванными от настоящего любителями древности, проводниками политики «разговора книг с книгами», исследователями элиты и выдающихся одиночек, неспособными понять общество и не верящими в существование иных причинных факторов, кроме идей. В нашей книге будет показано, что вся эта критика бьет мимо цели, если ее объектом служит интеллектуальная история как дисциплина, практикуемая в наши дни.

Интеллектуальные историки сходятся на том, что идеи важны как первичный источник сведений о социальных явлениях и непосредственно выявляют те факты о нашем мире, которые невозможно описать иначе, чем через ссылки на идеи. Идеи сами по себе являются социальными силами. Они могут быть сформированы другими силами, но в свою очередь сами неизбежно оказывают влияние на человечество. Однако в остальном согласия между интеллектуальными историками нет[8]. Отчасти дело в том, что они принадлежат ко множеству различных философских племен, возникших во второй половине XX в. или еще раньше. Некоторые из них будут описаны ниже. Следует подчеркнуть еще одну проблему интеллектуальных историков: их можно встретить на самых разных гуманитарных факультетах и потому их представления о самих себе неизменно определяются методами работы, господствующими в соответствующих областях. Особой проблемой часто является отношение к ним коллег-историков. Прежде нередко можно было услышать, что интеллектуальные историки неловко чувствуют себя в присутствии «настоящих» историков, считающих идеи эпифеноменами сил «настоящей истории». Дональд Винч однажды заметил, что, когда интеллектуальный историк подает статью для публикации, он чувствует себя так, словно ему предстоит сыграть «выездной матч»[9]. К счастью, сейчас такое происходит реже. Одна из целей книги – помочь интеллектуальным историкам почувствовать себя членами большой команды, очертив то общее для них пространство, на котором они могут играть у себя дома.

Как указывали Дэррин Макмахон и Сэмюэл Мойн, в настоящее время одна из проблем интеллектуальной истории состоит в том, что мы уже не воюем друг с другом, особенно по поводу методов исследования; они видят в этом проблему, поскольку считают, что появление на свет ряда лучших работ по интеллектуальной истории 1960-х и 1970-х гг. сопровождалось методологическими спорами. Предполагается, что если мы прекратим дискутировать друг с другом, то проникнемся самодовольством и перестанем писать выдающиеся работы[10]. По словам Марка Бевира, одного из виднейших исследователей философии истории последних десятилетий, его книга «Логика истории идей» (1999) вышла в свет под самый конец золотого века методологических разысканий[11]. Альтернативной точки зрения держится Джон Барроу, написавший статью о нищете методологии. Он указывает, что те, кто одержим поиском единственно верного способа задавать вопросы прошлому, скорее всего, окажутся в информационных шорах[12]. Стремление к тому, что Барроу называет «методологическим холизмом», заставляет поставить под вопрос собственные эпистемологические предпосылки. Оно нередко сопровождалось презрением к прошлому и неспособностью оценить чуждый нам, но, возможно, внутренне логичный склад мышления прошлых времен. Считается, что Иштван Хонт, интеллектуальный историк из Кембриджа, зашел еще дальше, заявив, что «методология нужна лишь глупцам». Следует подчеркнуть, что некоторые из лучших историков наших дней – например, Энтони Графтон – сторонятся методологических споров. Я не имею ничего против обсуждения подобных вопросов, но в моей книге нет ничего, что провоцировало бы методологические дебаты. Она написана исключительно как введение в дисциплину, не более, и я не в состоянии сказать нечто оригинальное в методологическом смысле. И тем не менее читатель найдет в моей книге приглашение к дебатам.

В последующих главах я постараюсь в общих чертах описать историю изучения исторических идей и то, как подобные исследования ведутся в наше время и с какой критикой они сталкиваются. После разговора о становлении интеллектуальной истории, о ее методе и практике я рассмотрю утверждение о том, что стараниями интеллектуальных историков исторические исследования потеряли связь с настоящим. В заключение будут представлены некоторые размышления о последних достижениях интеллектуальной истории. Читателям, которые рассчитывают на широкое разнообразие примеров, охватывающих весь диапазон исследований в сфере интеллектуальной истории, нужно иметь в виду, что по большей части я не выхожу за пределы наиболее изученной мной территории. Стоит отметить, что интеллектуальная история, по-видимому, оказала лишь ограниченное влияние на изучение идей в Античности – в частности, потому, что в «классической» сфере существуют собственные давно сложившиеся академические подразделения и традиции. Также подчеркну, что, хотя в данной книге дается общее представление о подходах к интеллектуальной истории, связанных с именами Райнхарта Козеллека, Мишеля Фуко и Лео Штрауса, в первую очередь речь пойдет о методах и практиках, ассоциирующихся с Квентином Скиннером и Джоном Пококом. Дело в том, что, по моему мнению, именно последние представляют подход, который является доминирующим среди англоязычных интеллектуальных историков и который в наибольшей степени влиял на работу интеллектуальных историков в последние десятилетия. Разумеется, все подходы в чем-то совпадают и в чем-то похожи друг на друга, и эта тема будет затронута ближе к концу книги. Впрочем, возможно, делать упор на «кембриджских» авторов было ошибкой. В сентябре 2014 г., находясь на конференции шведских аспирантов по интеллектуальной истории в университете Умео, я почти сразу понял, что ни один из них никогда не слышал о Пококе, ни один не изучал методологических работ Скиннера и что в своих исследованиях все они вдохновляются одним лишь Фуко. Шведские аспиранты в основном занимались историей техники в XX в. Одним из самых интересных итогов их трудов стало то, что многих из них пригласили преподавать не на гуманитарных, а на технических факультетах. В других краях все обстоит иначе.

Глава 1

Сущность интеллектуальной истории

Как определить, что такое интеллектуальная история? Сегодня ученые, называющие себя интеллектуальными историками или проявляющие интерес к этой дисциплине, помимо тем, традиционно ассоциирующихся с интеллектуальной историей, политической теорией и международными отношениями, могут заниматься историей идентичности, времени и пространства, империй и народов, пола и гендера, академической и популярной науки, тела и его функций, историей отношения к еде, животным, окружающей среде и миру живой природы, перемещениями народов и распространением идей, историей издательского дела и историей вещей, историей искусства и историей книги. Порой мы слышим, что в силу чрезвычайной пестроты, свойственной интеллектуальной истории, ей невозможно дать дефиницию. Другие говорят, что было бы ошибкой пытаться дать определение тому полю исследований, в котором, как мы считаем, мы сами работаем, поскольку это может привести к установлению произвольных дисциплинарных границ. Джон Покок, человек, по мнению многих, внесший самый большой вклад в интеллектуальную историю, написав целый ряд новаторских работ, на вопрос «Что вас привлекало в интеллектуальной истории, когда вы начали ею заниматься?» ответил: «Не уверен, что меня когда-нибудь что-либо в ней привлекало, поскольку в то время я еще о ней не слышал и не знаю, верю ли я сейчас в ее существование»[13].

Попытки дать дефиницию интеллектуальной истории предпринимались неоднократно. Однако, стремясь определить сферу своей деятельности,