Очень скоро Луэлла очнулась, но так и не припомнила, чего именно испугалась, и только беззвучно повторяла: «Он так посмотрел… так посмотрел…» Однако остальные ничего у покойного не заметили — какой был, такой и есть. Вид, правда, жутковатый: глаза раскрыты, на щеках румянец.
А затем взгляду изумленной толпы открылось нечто такое, отчего все на мгновение забыли и про Луэллу, и про покойного. На полу лежал, силясь сесть, Генри Бельмоуз; очевидно, в суматохе его сбили с ног. Похоже, внезапное всеобщее возбуждение и толкотня повлияли на него самым неожиданным образом. Его лицо выражало дикий ужас, а взгляд становился тусклым и безжизненным. Голос у него почти пропал, из горла рвались трескучие хрипы, в которых явственно слышалось отчаяние.
«Домой меня, скорее; отнесите и оставьте. Снадобье, что мне случайно попало в руку… влияет на сердце… я живой… вы не думайте… это снадобье действует — ну несите же меня домой… а потом ждите… Я очнусь, только не знаю когда… в это время я буду все видеть и слышать… учтите, я не умер, я…»
Старый лекарь пробрался к Генри, когда тот затих на полуслове. Он пощупал пульс, долго вглядывался в неподвижное лицо и наконец покачал головой: «Медицина бессильна — он скончался. Сердце отказало — видимо, виновата попавшая ему в руку жидкость. Я даже не знаю, что это за вещество такое».
Все присутствующие словно оцепенели. В доме покойника новый покойник! И только Стив Барбор напомнил остальным вырвавшиеся с последним хрипом слова Бельмоуза. А действительно ли Генри мертв? Ведь он же предупредил, что на вид может показаться мертвым. И не лучше ли будет, если лекарь Пратт еще разок осмотрит Тома Ловкинза перед захоронением?
Кинувшись на грудь Бельмоузу, словно преданный пес, дурачок Джонни заскулил: «Не закапывайте его, не надо! Никакой он не мертвый. Он — как тогда теленок священника Левитта; как собака этой Лайдж Гопкинс — он их тогда накачал из шприца. У него такая вода есть: накачаешь ею человека — и тот как мертвый делается, а на самом деле живой! С виду мертвяк, но все видит и слышит, а на другой день встает как ни в чем не бывало. Не. закапывайте его. — он же сам себя не откопает, когда очнется под землей! Он такой добрый — не то, что Том Ловкинз. Чтоб этот Том всю крышку исцарапал, чтоб у него глаза повылазили до того, как совсем задохнется…»
Но никто — кроме Барбора — не обращал на беднягу никакого внимания. Да и к словам самого Стива народ, судя по всему, остался глух. Вокруг царила полная неразбериха. Старый лекарь производил окончательный осмотр тела, бормоча что-то, о бланках свидетельства о смерти; елейный Эльдср Атвуд призывал позаботиться о новых похоронах. Со смертью Бельмоуза по эту сторону от Ратлснда не осталось больше гробовщиков, нанимать же городского — целое разорение; а не бальзамировать тело Бельмоуза тоже нельзя: на дворе июньская жара — всякое может случиться. И решить окончательно некому: ведь ни родных, ни близких Бельмоуза здесь нет; этот труд могла бы взять на себя Софи — но Софи осталась в другом углу комнаты и молча, неотрывно, словно оцепенев и обеспамятев, глядела на гроб, где лежал ее брат.
Священник Левитт попытался создать видимость приличий: он распорядился, чтобы беднягу Бельмоуза отнесли через холл в гостиную, затем послал Зенаса Уэллза и Уолтера Перкинса выбрать в лавке гробовщика Генри гроб подходящего размера. Ключ от лавки находился в кармане брюк скончавшегося. Джонни тем временем все выл и елозил руками по трупу, а Эльдср Атвуд усердно выяснял, какую веру исповедовал новопреставленный: при жизни Бельмоуз местную церковь не посещал. Когда, наконец, установили, что его родственники из Ратленда — ныне все покойные — были баптисты, преподобный Сайлас решил, что священнику Левитту следовало бы ограничиться краткой молитвой.
Тот день стал для любителей похорон из Тихой Заводи и ее окрестностей большим событием. Даже Луэлла нашла в себе силы и осталась до самого конца. Пока прихорашивали деревенеющее тело Бельмоуза, собравшиеся, ожидая продолжения церемонии, судачили и перешептывались, так что в комнате стоял непрерывный монотонный гул. Дурачка Джонни вытолкали из дома, что, по мнению многих, нужно было сделать еще в самом начале службы; однако удаленный время от времени давал о себе знать доносившимися снаружи отчаянными воплями.
Когда уложенное в гроб тело Генри вынесли для прощания и поставили рядом с гробом Томаса Ловкинза, безмолвная Софи — вид у нее был, надо сознаться, жутковатый — впилась в него тем же взглядом, каким смотрела до того на брата. Ее долгое молчание уже пугало, а отразившуюся на лице сумятицу чувств нельзя было ни понять, ни толком описать. Народ потихоньку вышел из комнаты, чтобы оставить ее наедине с покойными, и тогда она, наконец, заговорила, но как-то неестественно и невнятно — слов не разобрать; а обращалась она, похоже, сначала к одному, потом к другому.
А затем последовало то, что сторонний наблюдатель назвал бы верхом поневоле разыгранной трагикомедии: утренняя траурная церемония была без особого энтузиазма исполнена на «бис». Опять хрипел орган, опять выли и голосили плакальщицы, опять монотонно жужжала поминальная речь, опять изнывающие от любопытства зеваки вереницей потянулись мимо зловещего объекта их «страданий», представленного теперь уже дуэтом гробов. Присутствовавшие из числа натур более впечатлительных дрожали мелкой дрожью в течение всего действа, а Стивен Барбор опять ощутил сатанинскую чудовищность происходящего. Господи, бывает же такое — покойники, а как живые оба… Бедняга Бельмоуз — он ведь не шутя требовал учесть, что он не умер… а как люто ненавидел он Тома Ловкинза… но против здравого смысла разве пойдешь? Мертвый — и все тут, к тому же старик Пратт — лекарь опытный и не мог ошибиться… и вообще, чего самому себя тревожить, когда никто больше не тревожится?.. Если с Томом что и сделалось — ну, может, так ему .и надо… а если это сделал Генри, то теперь они квиты… А Софи — Софи, наконец, свободна…
Когда вереница пришедших поглазеть переместилась, наконец, в холл и к парадной двери, Софи опять осталась наедине с покойными. Эльдер Атвуд вышел на дорогу и заговорил с кучером похоронных дрог из каретного сарая Ли, а священник Левитт хлопотал о втором составе носильщиков. Вторых дрог, к счастью, не требовалось: оба гроба вполне можно было везти на одних. И никакой спешки: Эд Пламмер и Этан Стоун отправятся. на кладбище загодя, прихватив лопаты, и выроют вторую могилу. Траурный поезд составят три наемных экипажа и неограниченное число частных упряжек — народ все равно хлынет на погост.
И вдруг из большой комнаты, где осталась Софи и покойные, раздался дикий вопль. От неожиданности все поначалу застыли на месте, а затем вторично пережили то же чувство, что охватило их, когда вскрикнула и упала в обморок Луэлла. Стив Барбер и священник Левитт направились к дому, но не успели перешагнуть через порог, как навстречу им вылетела Софи: она, задыхаясь и плача, повторяла: «Лицо!.. .Лицо!.. В окне!.. В окне!..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});