Читать интересную книгу Сын королевы Виктории - Уильям Плоумер

И всё же был в лавке среди всякой всячины один предмет, который миссис Мак-Гэвин не желала ни покупать, ни продавать. У мужской половины населения тех мест существовал обычай носить особого рода cache sexe,[3] сплетенные из листьев дикого банана. В Мадумби эти предметы туалета всех видов и размеров мастерил и продавал Мак-Гэвину по оптовой цене старый бродяга туземец. Он приходил в факторию, когда там не было никого из покупателей, – в жаркий полдень, или сразу же после закрытия лавки, или на рассвете, или когда поднималась луна. Если он заставал одного Мак-Гэвина, дело слаживалось быстро. Если он наталкивался на миссис Мак-Гэвин, то обычно взмахивал своей связкой «невыразимых» перед самым ее носом, салютуя ей свободной рукой, и рассыпался в преувеличенных, явно иронических любезностях, а затем начинал громко расхваливать свой товар. Ничто так не раздражало ее, и он это прекрасно знал. Она всегда грубо приказывала ему подождать мужа.

Но если ему случалось встретить Фрэнта, он неизменно говорил с истинной учтивостью: «Sa ubona, umtwana ka Kwini Victoli!» – что означало: «Приветствую тебя, сын королевы Виктории!» Позднее это приветствие сократилось до «сын королевы Виктории» и, наконец, стало просто «сын». В первый раз, встретив Фрэнта, он сказал: «А, я вижу, вы настоящий англичанин, из-за моря!» – и поскольку Англия для него олицетворялась прежде всего в образе королевы Виктории, нетрудно было объяснить этот лестный титул. Фрэнт обычно дарил ему несколько больших листьев табака, и старик неизменно говорил в ответ, что буры – «нехорошие», отчасти выражая свое истинное мнение, отчасти в виде косвенного комплимента Фрэнту; но, поскольку Фрэнт не имел никакого дела с голландцами, лесть старика не очень-то достигала своей цели.

– Как вы разрешаете этой грязной черной свинье называть вас «сын»? – воскликнул Мак-Гэвин, услышав как-то их разговор.

– Отчего же нет? Ведь он так стар, что мне в деды годится, – возразил Фрэнт.

Эта точка зрения показалась Мак-Гэвину настолько чудовищной, что у него вырвался короткий неприятный смешок.

– Мой вам совет – не позволяйте этим черномазым дерзить.

– А он не дерзит мне, – сказал Фрэнт. – Он просто хочет выразить свое расположение.

Мак-Гэвин раздраженно проворчал что-то, и разговор на этом закончился. Приходилось только поражаться тому, как этот торговец начинен предрассудками. Когда речь шла о туземцах, он очень любил делать обобщения, которые абсолютно не соответствовали действительности, – например, что они на редкость неблагодарны (словно им было за что благодарить!). Казалось, этим человеком владела навязчивая идея, будто каждый чернокожий готов на всё, только бы взять верх над белым. И если иной раз туземец вежливо обращался к нему по-английски, Мак-Гэвин приходил в такую ярость, что переставал владеть собой, видя в этом дерзкий намек на возможность равенства между расами.

Мак-Гэвины удивлялись успехам Фрэнта, но, хотя они приветствовали его популярность среди туземцев, поскольку она шла на пользу торговле, их немного задевало, что чужак и к тому нее rooinek[4] побил их в их собственной игре. О том, что происходит в душе Фрэнта, они не знали и не желали знать. Они не знали и не желали знать, что временами, несмотря на работу и усталость, его терзает гнетущее одшю чество, томительная жажда изведать радость жизни. Его молодость, климат и дразнящее великолепие окружающей природы обостряли эту жажду, а непреодолимые обстоятельства мешали ее удовлетворить, – во всяком случае так казалось Фрэнту. Завоевав уважение туземцев, он слишком высоко ценил его, чтоб им рисковать, к тому же в глубине души, несмотря на Мак-Гэвинов, а возможно, благодаря им, он всё еще не избавился от этого тиранического призрака – «престижа белого человека». Вот что значит быть в прошлом старостой класса английской закрытой школы!

5

Рано или поздно внимание Фрэнта неизбежно должно было остановиться на ком-нибудь одном из множества тех, с кем ему приходилось сталкиваться в течение недели. Как-то в дремотный послеполуденный час, когда он праздно стоял за прилавком и в помещении оставались только две кумушки и ребенок, в лавку не совсем уверенно вошла молодая женщина и стала у двери, не решаясь заговорить. Фрэнт не мог как следует разглядеть ее, потому что она стояла против света; он осведомился, что ей нужно, и она купила какую-то мелочь.

– Ты помнишь меня? – тихим голосом вдруг спросила девушка, серьезно глядя на него.

Фрэнт был удивлен. Он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше видел ее, но, не желая обидеть девушку, сказал слегка иронически:

– Если я хоть раз увижу человека, один-единственный раз, я уже не забываю его.

– Да? – воскликнула она и звонко рассмеялась.

Ее удивил его находчивый ответ – как все лембу, она обладала чувством юмора – и позабавило его «белое» произношение; к тому же она была рада, что он так непринужденно разговаривает с ней. Но тут же она застыдилась и опустила глаза, преисполненная ни с чем не сравнимого очарования молодой женщины, у которой скромность – врожденное свойство, а не ухищрение кокетства. По ее лицу пробежала тень печали, так как она сразу же поняла, что он ее не помнит; а какой девушке приятно быть забытой молодым человеком? Сделав несколько шагов, она остановилась против открытой двери, и рассеянный свет, отраженный выжженной солнцем вершиной, залил ее с ног до головы. Волосы ее, уложенные на макушке круглой башенкой, были окрашены красной охрой и заколоты длинной костяной шпилькой с мелким резным узором; на девушке почти не было украшений – только ожерелье из мелких и плоских голубых бусинок и несколько тонких браслетов из серебряной и медной проволоки на руках и ногах. Тело ее облекал кусок темно-красной ткани, туго охватывающей упругую молодую грудь и закрепленной под мышками; прямыми классическими складками ткань ниспадала почти до пят, а по бокам немного расходилась, открывая нежные бедра. С детства привыкнув носить тяжести на голове, она держалась очень прямо, была стройна, и сознание грациозной женственности придавало каждому ее движению прелесть безыскусственности, умело подчеркнутой искусством. Благородством внешности она была, возможно, обязана каким-нибудь далеким предкам арабам, так как черты ее, несомненно негритянские, всё же были не особенно типичны. Ее нос, например, хотя и с широковатыми ноздрями, был скорее орлиным, кожа – необычайно светлого тона, а линии щек и лба каждый назвал бы изысканными. Рот говорил о мягком нраве, глаза блестели, а шрам на щеке только оттенял ее красоту.

– Ты редко сюда приходишь? – спросил Фрэнт, облокотившись на прилавок, так как не хотел, чтобы разговор их слышали, а также потому, что его вдруг перестали держать ноги. Его охватила непривычная робость, он чувствовал себя неуверенно и был так взволнован, что сердце гулко билось у него в груди.

– Да, – сказала она, избегая его взгляда. – Я живу не так близко.

– Где?

– Там внизу… в долине, – сказала она, протягивая точеную руку и задумчиво глядя в открытую дверь. Фрэнт заметил, какие светлые у нее ладони. – У реки.

– Это не очень далеко.

– Значит, ты бывал там? – спросила она. – Ты знаешь это место?

– Нет, мне просто кажется, что это не очень далеко.

– Гора высокая и крутая.

У Фрэнта вдруг всплыли в памяти две строчки из стихотворения:

Дороги вьется всё вверх по горе?Да, и так до вершины.

– Я не знаю твоего имени, – сказал он.

Она метнула на него быстрый взгляд, и у нее вырвался удивленный возглас.

– В чем дело?

– Зачем тебе знать мое имя? – спросила она с беспокойством, потому что у лембу имя человека – основа всех колдовских заговоров.

– Я просто спросил. Мне хочется знать, как тебя зовут.

– Меня зовут Серафина, – сказала она со скромным и в то же время кокетливым видом.

– Как?!

– Серафина.

– Откуда у тебя такое имя? У лембу таких имен не бывает. Ведь не крестили же тебя?

Она залилась смехом, словно даже мысль о том, что она может быть христианкой, показалась ей нелепой… Впрочем, так оно и было в действительности.

– Нет, – сказала она. – Меня назвал так миссионер, когда я была маленькой. Он побрызгал на меня волшебной водой и сказал, что Христос хочет дать мне это имя.

Теперь уже Фрэнт рассмеялся.

– Христос неплохо придумал, – заметил он. – Но ведь в твоей семье нет христиан, правда?

– Нет. Я тебе рассказала, как это было.

Он снова засмеялся.

– А вот моего имени ты не знаешь?

– Нет, знаю, – возразила она и произнесла: – Фрэнт, – и они оба засмеялись.

В эту минуту в лавку с шумом вошли несколько покупателей, и Фрэнту пришлось заняться ими. Неожиданно расхрабрившись, он сказал:

– До свидания, иди с миром! И, пожалуйста, приходи снова. Мне приятно разговаривать с тобой.