Паутина судьбы
Когда-нибудь, все объяснится,Жар-птица мелькнет в вышине,И вам непременно приснитсяВсе то, что пригрезилось мне.
И вы из далекого завтраШагнете в сегодня, в сейчас,В тот день, когда я, почему-то,Про нас сочиняла рассказ.
Она сидела в полупустом вагоне метро – маленькая, худенькая, остроносенькая с растрепанными, как у воробья волосами, удивленно-испуганными глазами на бледном лице и, немигая, смотрела перед собой на разноцветную карту-схему. Поезд мчался по темному тоннелю, вагон слегка покачивался из стороны в сторону, колеса постукивали на стыках рельсов, в открытое окно врывался прохладный воздушный поток и растворялся в теплой духоте замкнутого пространства.
Она сидела на краю диванчика. Спина прямая, руки на коленях ладонями вниз, небольшая сумка-рюкзачок рядом, напротив схема метро. Большой круг со множеством точек, от которых отходят в разные стороны прямые линии. Иногда они пересекаются, чтобы потом опять устремиться в разные стороны. Разбежаться, разъехаться, разъединиться. Раз… Так же, как они, так же, как другие, как все, попавшие в паутину судьбы.
– Паутина судьбы, – улыбнулась она, поняв наконец-то, что же ей напоминает карта-схема.
Сколько встреч и разлук происходит в каждой точке. Тысячи дорог убегают в неизвестность, тысячи приводят обратно в ту единственную точку, с которой все и начинается. Можно остаться в этой точке и никуда больше не двигаться. Можно двигаться по кругу, по большому кругу и быть самым счастливым человеком. Можно помчаться в неизвестность, по одной из разноцветных линий. Можно…
Она бежит в неизвестность. Не бежит, сидит в вагоне метро. Уезжает из круга, из объединяющее-разъединяющего пространства. От него… К нему… Во тьму…
– Да, ты – настоящая Вар-ва-ра, – усмехнулся он, постучав пальцем по ее лбу. – Сколько тебе лет? Тридцать – пора зрелых рассуждений. Пора повзрослеть, Варька. Мне надоел детский сад, твой детский сад, твоя неустроенность, нежелание приспосабливаться к действительности…
Она сидела на краю стула. Спина прямая, руки на коленях ладонями вниз. Вязаный черный свитер под горло, джинсы, белые кеды. На шее легкий шифоновый шарфик.
Школьница, маленький нахохлившийся воробей. Обижена, но старается, изо всех сил старается не показать вида. Руки чуть подрагивают. Голова опущена. Она видит только его отутюженные брюки из дорогой шерсти и сверкающие носы черных ботинок. Его голос обрушивается на нее сверху, свысока.
Он высокий, очень высокий крепкий мужчина спортивного телосложения с правильными чертами лица. В нем правильно все – глаза, глубоко посаженные, густые черные брови, пухлые губы, прямой греческий нос, волевой подбородок. Волосы, чуть вьющиеся темные волосы всегда идеально причесаны. Костюм, галстук, рубашка – все в тон, все дорогое, очень дорогое. Часы каждый день разные. Золотой перстень-печатка на мизинце левой руки. Он старше нее. Он серьезный преуспевающий человек. Он имеет право отчитывать ее.
– Олег… – и через вздох, – Евгеньевич, я решила уехать.
Она поднимает голову и растерянно смотрит в его деловито-серьезные глаза.
– Куда? – спрашивает он, наклоняется, кладет руки ей на плечи. – Куда ты собралась, Вар-ва-ра?
Она смотрит на него и молчит. Она не может, не смеет произнести то, что должна сказать. Она умоляет его догадаться, прочитать все в ее глазах. А он не хочет. Он нарочно хмурится. Он ждет, что она все скажет сама. И она выдыхает:
– Я решила уйти от тебя… О-лег…
Он как-то странно улыбается. Делает насколько шагов назад и говорит тихим, сдавленным голосом:
– Вот и славно. Вот и уходи. Ключи оставь и уходи.
Она медленно поднимается. Слишком медленно даже для ее медлительности. Делает шаг, другой, третий. Ключи, звякнув, опускаются на стеклянный столик в прихожей. Хлопает дверь, крепкая дубовая дверь его квартиры. У него все крепкое, добротное – на века. Лифт отсчитывает этажи. Что-то спрашивает консьержка. Она ей что-то отвечает. Все, как во сне, в замедленной киносъемке. Она идет к метро, надеясь, что он окликнет, позовет, вернет обратно…
Она спускается в метро, заходит в вагон поезда, уезжает. Куда? Куда-нибудь, в одну из точек на карте-схеме, где линия ее судьбы сольется с другой линией, с другой судьбой…
– О-лег, О-лег, О-лег, – стучат колеса.
– О-лег, – стонет ее сердце. – Мне не стало легче, не стало.
– Я не представляла, что все будет так ужасно, так скверно, – думает она, немигая глядя на карту-схему метро…
– Варенька, Варюша, какое у вас удивительное, редкое имя, – проговорил он, прижав ее руку к своим губам. Нет, это был не поцелуй, а легкое прикосновение теплых губ к холодным пальцам. Он улыбнулся и прошептал:
– А меня зовут Никита.
Они стояли в переполненном вагоне метро. Со всех сторон их теснили люди. Час-пик. Почему она заговорила с этим совершенно незнакомым человеком так, словно они были старинными приятелями, на время разминувшимися в большом городе и вновь обретшими друг друга? Они вошли в вагон вместе. Он высокий, светловолосый, худощавый юноша с утонченными чертами лица, ясными голубыми глазами, на щеках румянец – на улице мороз. Джинсовая куртка с подкладкой из искуственного меха, на шее белый шарф крупной вязки, кожаная сумка через плечо.
– Позвольте вас оберегать? – загораживая ее от толпы, проговорил он. – Вы такая миниатюрная. Могу я узнать ваше имя?
– Варвара, – ответила она, улыбнувшись.
– Варенька, – его голос пролился на нее дождем, водопадом. – Где вам выходить?
– На Краснопресненской.
Они встречались с Олегом в Центральном Доме Литераторов. Она специально поехала на метро, рассердилась. Надела темный свитер, джинсы, повязала белый шарф – все, что ему не нравилось. А сверху – куртку, стеганую куртку апельсинового цвета, чтобы он сразу понял, какая она настоящая Вар-ва-ра. Ее нельзя приглашать в приличное общество. Ее немедленно, незамедлительно надо везти домой…
Варя представила, как Олег будет кричать на нее за то, что она испортила очередную вечеринку. А она будет счастлива от того, что они наконец-то останутся вдвоем. Он, она, тишина, и вечность, сияющая звездами за окном.
– Я тоже до Краснопресненской еду, – обрадовался Никита.
– Что? – растерянно посмотрела на него Варя. Она уже забыла про этого милого мальчика, решившего ее оберегать. Она была не здесь, не в вагоне метро. Она лежала на огромной круглой кровати в доме Олега и смотрела на звезды через окно в крыше.
– Я вас могу оберегать и дальше, если пожелаете, – голос Никиты сверху дождем, водопадом.
– Желаю, – голос Вари вверх тонким ростком к солнечному свету.
– Are you ready to be with me forever?[1] – прошептал Никита.
Горячая волна захлестнула Варю с головой.
– Что вы себе позволяете? – выдохнула она. – Что все это значит?
– Вы знаете английский – это замечательно! – воскликнул он. – Выходим.
Он крепко сжал ее руку, раздвинул людскую толпу, вывел из вагона.
– Куда дальше?
– Не знаю, – пожала она плечами.
– Вот так номер! – воскликнул Никита. – Вы что, приезжая? Заблудились в Москве?
– Да, – рассмеялась она. – Заблудилась, потому что я – самая настоящая Вар-ва-ра.
– Вы, Варенька, самая настоящая Дюймовочка, которой требуется защита, – прикоснувшись губами к ее руке, нежно проговорил Никита. – Куда вам нужно добраться?
– Меня ждут в ЦДЛ, – ответила она, подумав, что ей совершенно не хочется идти туда, не хочется видеть Олега, слышать его рассерженный голос. Ей надоела роль благовоспитанной девушки, которую любит та-а-акой человек!
– Значит, мои шансы равны нулю. Бит нечетности переполнен, – задумчиво проговорил Никита.
– Что? – спросила Варя, посмотрев в его ясные глаза. Ей ужасно захотелось, чтобы Никита что-нибудь придумал, а она бы с радостью согласилась на любое его предложение. Побежала бы за ним на край света, чтобы узнать, есть ли он этот край.
– Бит нечетности – математическая величина, которой не стоит забивать вашу милую голову, – улыбнулся Никита и, взяв ее под руку, спросил:
– Можно, я предложу вам себя в компаньоны? Провожу вас?
– Можно, – кивнула она. – Без вас я ни за что не найду дорогу. Я же приехала из провинции.
– А вдруг, я вас заведу не туда? – став серьезным, спросил Никита.
– Ведите, я все равно не знаю дороги, – сказала она.
– Ах, Варенька, – улыбнулся Никита. – Вы такая, такая… нет, вы, Варенька, совершенно не такая, как все. Вы с другой планеты что ли.
– Я – из другого века, – ответила она. – Я пытаюсь существовать в этом веке, мирюсь с его ритмом, его взбалмошностью, суетой и неуемной жаждой денег. Мне неуютно здесь, не скрою, но… Мы не выбираем время своего рождения.
– Все решено заранее, мой свет, – проговорил он, вздохнув.
Они стояли на эскалаторе. Он на ступеньку ниже. Его лицо на уровне ее лица. Еще миг и он ее поцелует.