Читать интересную книгу Вечера на укомовских столах - Николай Богданов

Вот почему и пахло в Навре жареным. Вот отчего и девчат молодых не было, всех невест в ожидании банды навринцы по другим деревням отправили.

— Ай, ловко они нашим заездом воспользовались! Ахти мне, — причитал Савва Исаич, разглядывая шубу, порванную пополам, шапку, в навоз втоптанную. — В чужой драке всю одежу спортил! Что я старухе скажу?

Ему-то еще ничего. Еремшинские ребята огорчились куда больше. Докторского сына у них тяжко ранили. Не повезло интеллигенту: получил сразу две пули в живот.

Лежал в санях, накрытый тулупом, и извинялся:

— Вы простите меня, товарищи. Все настроение вам испортил. Досадная случайность. Не расстраивайтесь, пожалуйста, подумаешь, что значит один совещательный голос… обойдетесь…

Но эти слова еще больше терзали ребят.

— Потерпи до Елатьмы. Довезем, а там у тебя дядя доктор, вылечит.

Всю дорогу сани от толчков берегли. И на руках внесли в приемный покой. Там всем потерпевшим раны, царапины перевязали, и они явились на съезд, как с войны.

Елатьма нас встретила с почетом. А как же — впереди летела слава победители Медведя. С ним уездные власти всеми вооруженными силами справиться не могли, а мы его, как кота в мешке…

И надо сказать, убили позором. По всем деревням, на которые он страх наводил, провезли мы белобандита. Старухи на его голову помои выплескивали, мальчишки, вскочив на запятки саней, изловчались окропить несвятой росой. Девчата, видя такое поношение, стыдливо хихикали, гремели хохотом мужики.

Хозяевами вошли мы в бывший купеческий дом, овеваемый красными полотнищами со словами: «Привет, привет…» Мандатная комиссия сразу признала нас. Каких же еще нужно делегатов? Даже Ванечка — белокурый беглец, и тот пришел, оформили. Приняли и его дар — две бочки меда.

Попытались проскользнуть за нами и делегаты СММ, мы их на последнем перегоне нагнали и до города подвезли. Кормясь подаянием, они пешью, как побирушки, шли. Но не повезло им. При виде их монастырских подрясников вся комиссия на дыбы:

— Вы что, поповское влияние желаете протащить? Не выйдет!

— Смилуйтесь, — канючили Саровские послушники, — ведь мы ж самые разугнетенные пролетарии. Над вами уже буржуев нет, а над нами еще монахи царствуют. Они наверху попоют-покадят да за трапезы, а мы внизу, в сырых подвалах, киснем. Из ворохов медных денег, накиданных верующими в тарелки и кружки, серебряные монеты выбираем от зари до зари! Погибаем! За лучшее будущее бороться хотим!

— Борцы! Вот если бы вы прикатили на реквизированной игуменской тройке, мы бы вас прямо в президиум… А так…

…Чем окончился наш первый уездный съезд, известно. И спорили мы до хрипоты. И чай пили по вечерам до поту с Ванюшкиным медом. И за самоваром мирились. В конце концов решили — вступить в Российский Коммунистический Союз Молодежи, кратко наименованный РКСМ, и впредь зваться комсомольцами.

С такой резолюцией разъехались по домам делегаты, а еремшинцы еще и с подарком.

Пока мы вопросы обговаривали, Савва Исаич не зевал. Узнав, что всем делегатам полагается казенное довольствие, казначей променял всю скобянку на мед, на масло. Где нужно, подсластил, где нужно, подмаслил, и с одного реквизированного купеческого парохода так тихо увез динамо-машину для выделки электричества, что елатомские обыватели только через три года хватились.

Попытались машину вернуть, да не вышло. И то сказать: зачем оно им, электричество, танцы да балы проводить? Елатьма — городок мещанский, обывательский. Еремшинцам динамо нужнее: станки двигает, гвозди бьет, подковы кует. Не бесполезно теперь бойкая еремшинская речка гремит, вырабатывает энергию.

ПЕРВЫЙ ЗАЯЦ

— Эх, мальчик, — сказал встречный охотник, увидев меня с ружьем, — за лихое дело взялся: пока первого зайчика убьешь, ты у отца корову простреляешь — на порох и дробь разоришь.

Вот и не угадал, по всем статьям промазал. Отец у меня с германской не вернулся, корову давно мать на базар свела, а ружье было снаряжено совсем не по зайцам. Не до охоты мне было. По сиротству на все лето, с весны до осени, нанимался я в подпаски, а в зиму служил рассыльным в волостном Совете. Приходилось бегать с повестками по всем окрестным селам. И чаще все напрямик, знакомыми пастушьими тропами. Как же тут без ружья, того и гляди, нарвешься… Ведь со всех сторон только и слышишь: там Антонов у коммунистов на груди звезды вырезал, здесь Антонов советских служащих смертью казнил.

— А тебе, голяку, как куренку, кишки сапогами выдавят вот ужо! прошипела соседка, которой я вручил повестку в суд, как самогонщице.

Ничего я не ответил. Пришел домой, отыскал за печкой кусок свинца, положенный еще отцом, и давай орудовать. Растопил его в чугунке, разлил по дыркам в сырую глину, обкатал шершавые кругляки утюгом на сковородке, набил их в патроны с полуторамедвежьим зарядом, взял на плечо отцовское ружье, вдарил в цель и, уверившись, что могу попасть в дверь погреба прямо с крыльца, лихо свистнул:

— Врешь, живьем не дамся, сам Антонова уложу!

Не знал я еще тогда, что это не сам он вокруг гуляет, а его подручные. У каждого своя банда, и всяк называется нарочно Антоновым, чтоб непонятней и страшней было.

Соседка недаром каркала: только лишь запахло весной и наступило раннее половодье, как Антонов этот тут как тут. С полой водой из леса вышел. И такое пошло раздолье, держи головы! Только и знаю, ношу по приметным домам устные повестки, стучу в окно и выкликаю:

— Коммунисты, в волсовет! Активу дома не ночевать!

И тут же собираются коммунисты и Советской власти активисты и кто с винтовкой, кто с наганом, с гранатой, а то и просто с дробовым ружьем идут потемну на сборные пункты — в каменную школу, на кирпичный завод, либо в волость — где назначено.

Поначалу я дома ночевал. И вот однажды прихожу и вижу: мать маленькому Яшке и сестренке Парашке на шею крестики вешает на шнурочках… А старшей сестре, красивой Надьке, которая меня вынянчила, щеки сажей мажет.

Обернулась ко мне и просит:

— Ушел бы ты, сынок, от греха из дому.

Тут понял я: Антонов близко, бабы, они все раньше всех знают и по-свойски от бандитов сохраняются.

Я ничего не ответил, засопел только и стал собираться. Верно ведь, из-за одного человека зачем всем пропадать? Только оглянулся напоследок на родные стены и вижу, как красивая Надька без спросу цап моего Ленина со стены и дерет.

— Не смей! — заорал я. — Ветеринарова утирка!

Надька отшатнулась. Нехорошо обидел я свою няньку. Но за дело. Как-то подсмотрел я, что она с ветеринаром целовалась. Этот лошадиный доктор все норовил заехать на ночевку в наш бедный дом, когда бывал в волости. И все глазел на мою красивую сестру, когда она подавала ему вынутое из сундука утиральное полотенце. С тех пор невзлюбил я ветеринара да и зол был на Надьку.

Чуть не плача, снял я со стены портрет Ильича, скатал в трубку и, ничего больше не взяв из дома, с ружьем за плечом зашагал в волсовет.

А там уж полный сбор. Коммунисты, сочувствующие, мужики из комитета бедноты все помещения забили. Теснота, многие явились с женами и детьми.

Завидел меня наш председатель Лука Самонин и засмеялся:

— Смотри-ка, наш молодой актив явился. Вишь, на миру и смерть красна!

Оглядел народ, почесал бороду:

— А ну, православные, валите в церковь, за каменную ограду, под защиту дубовых стен и святых угодников!

Взошли мы в церковь. Лампадки, свечки зажгли. Расположились кто как. Святые угодники на нас хмуро смотрят. А жена Луки села на приступках алтаря, у царских врат, и ребятишкам варежки вяжет. А детишки ее на ковре играют и в подворотню алтаря заглядывают.

Кто оружие проверяет, кто вздремнуть старается. А в общем, скучно как-то.

— Эх, собрание, что ли, устроить!

Устроили насчет излишков хлеба у кулаков и распределения семян среди бедняков. Потом поснимали шапки и спели «Интернационал», а подсмотревшие это старушки по селу шепотом пустили:

— Коммунисты о непришествии Антонова молебствуют. Конец им приходит…

Вот и моя очередь подошла на колокольне дежурить. Забрались мы туда со стариком Шанежкиным, главным крикуном в комитете бедноты.

— Меня, — говорит он, — ежели даже живьем жарить будут, все равно идею не предам. «Да здравствует коммунизм! — кричать стану. — Наш бог Ленин!» И ты, Алешка, не предавай.

А мне какой интерес? Смешной дед, право, ему уже давно на погост пора, а он смерти все еще боится. Озирается по сторонам и дрожит, трусится.

— И что за туман такой, что за сырость, все косточки пробирает. Овражки, слышь, шумят, а реки еще лед не взломали. Такой туман у нас бывает, когда выльются в луга Цна и Мокша, сольются в одно море, вот тогда и поется: «А и пал туман на сине море…» Да уж скорей бы, тогда очутится наше село как на острове, никакие банды к нам не пройдут. А сейчас им самое время, пока лед не тронулся, из лесов выскочить и нас врасплох захватить… Кто ж нам сейчас на помощь придет? Ни конному, ни пешему через зажоры проезду-проходу нет. Хоть Лука и сообщил в уезд и волость, да где там! Им самим оборона нужна… Ох, туманы мои, растуманы, давай прислушивайся, парень, глазом-то ничего не видать. Сладка нам, Алеша, Советская власть, да горька кулацкая напасть… Чу, не идут ли?