Он тоже сложил руки перед грудью, повернулся к старому ламе и слегка наклонил голову. Остальные, как могли, повторили его движения, только В. Ф. поклонился несколько глубже. Лама и его ученик ответили тем же. Переводчик поднялся на ноги, но продолжал стоять, глядя в землю перед ламой. Затем он обратился к ламе просительным голосом.
Лама быстро оглядел всех, слегка кивнул, что-то сказал по-своему. Переводчик повернулся к остальным, сохраняя почтительный вид.
— Они согласны переночевать рядом с нами. Это большая честь. Он говорит, у тех скал есть вода, — переводчик махнул в сторону багрово-красной скальной гряды.
— А бандитов там нет?
— В этих краях никто не посмеет причинить вред ламе высокого посвящения!
— А также его хорошо вооруженным русским товарищам, — дополнил Федор Игнатьевич. — Хорошо, едем. Скоро стемнеет.
Участники экспедиции расселись по машинам. В задней стенке кабины имелось окошко для сообщения с кузовом. Техники восприняли замечание Федора Игнатьевича о «хорошо вооруженных товарищах» как руководство к действию. В. Ф. было слышно, как они переговариваются, приводя в боевую готовность экспедиционное вооружение.
— Вторую ленту набивать? — спросил младший из двоих, застенчивый Алексей Сергеевич. Для В. Ф. — Алеша Попович.
— Набивай, я гранаты достану, — это был Михаил Константинович. Для В. Ф. — Московский Комсомолец. В. Ф., конечно, не произносил этих кличек вслух. Скорее, в сознании вместо имен мелькали картинки — улыбающийся комсомолец с плаката, Алеша с картины «Три богатыря». М. К., кстати, родился в Москве.
Из расщелины скалы действительно бил источник. Несколько кустов, крошечная лужайка. Вверху — неровный край скалы и серебряная половинка луны. В «студебекере» имелся запас дров. Федор Игнатьевич распорядился разложить костер. Ночи в пустыне холодные. Достали котелки и закопченный чайник, брикеты гречки, американскую тушенку из «стратегических запасов». «Мяса им не предлагайте, животных убивали, им такого по вере нельзя, — предупредил переводчик. — Гречка с говяжьим жиром, ее тоже лучше не надо. Они сделают тибетский чай, пейте, вкус необычный, чай с маслом, но ни в коем случае не отказывайтесь». Лама с учеником вежливо подсели к костру, хотя ослика привязали подальше, за кустами…
Как сказал ему позже Федор Игнатьевич, «здорово же ты поддаешься внушению». Наверное, оценка и определила окончательно их дальнейшие отношения, вычеркнув навсегда В. Ф. из состава участников «большой игры». Лама с учеником ушли своим путем, ночь со своими пугающими чудесами осталась в невозвратном прошлом (ни тогда, ни сейчас В. Ф. не соглашался признать, что это был только гипноз), но и через двадцать пять лет яркость воспоминаний ничуть не потускнела. Гипноз родствен сну, деталям не полагается вспоминаться с неугасающей яркостью.
Две луны. Вежливо пили тибетский чай, когда В. Ф. заметил на небе две луны. Серпики были обращены в одну сторону, но находились на разной высоте.
Танцы демонов. В отличие от демонов на монастырских фресках эти были совсем крошечными, но взгляд все время к ним возвращался. Они танцевали в пламени костра. Черные, синие, зеленые, оранжевые, с ожерельями из черепов. В костер завороженно смотрели все, кроме ламы и ученика, которые, склонив головы, перебирали четки. В. Ф. был уверен, что все участники экспедиции их видят — это читалось по напряженным, испуганным лицам людей. Страшно было подумать, что этот миниатюрный мир может в момент расшириться и вобрать в себя их всех.
Стрельба в пустоту. Федор Игнатьевич распорядился выставить охрану. Первые три часа — он со своим шофером, потом — Алеша Попович с шофером «студебекера» и наутро — В. Ф. с Московским Комсомольцем. Стрельбу поднял Алеша. Выпустил очередь из ручного пулемета Дегтярева в сторону пустыни. Пулеметный грохот все еще звенел в ушах, когда В. Ф. соскочил на песок из кузова «студебекера». Федор Игнатьевич уже был там. Над догорающими головнями дрожали слабые язычки пламени. Было очень холодно, тепла они давали мало.
— Тебе что привиделось?!
Алеша Попович все еще стоял, держа пулемет нацеленным на пустыню.
— П-пляшут, г-гады.
Двойное дно. Он и сейчас не сомневался, что у той темноты было лицо. Вместе с тем он прекрасно сознавал (фотографическая память), что перед ним тогда был пустынный ночной пейзаж, слабо освещенный звездным светом. Луна (или луны) уже зашли. Это был пейзаж с двойным дном. Он много раз возвращался мыслью к этим впечатлениям, пытаясь что-то понять, разобраться… Пустынный пейзаж, освещенный холодным звездным светом, — и вместе с тем ощущение яростного, вихревого движения. Можно было бы предположить, что сознание проецирует вовне предыдущее видение — маленьких демонов, пляшущих в пламени, но откуда тогда взялось это пробирающее до костей ощущение движения? Оскаленных зубов, вытаращенных глаз? Оглушительной и вместе с тем неслышимой музыки? Жесткий командирский мат Федора Игнатьевича заставил видения отступить, затаиться (вообще-то Федор Игнатьевич матерился редко).
— Правда, привиделось… Ну дела… — пробормотал Алеша, опуская пулемет.
Подошел его напарник, засовывая пистолет за пояс и тряся головой.
— Миша, Валя, возьмите оружие. Посмотрите, что там шаман делает.
Отблеск огня. За кустами, по-видимому, тоже горел костер — на траву и на скалы падали слабые отсветы. Но когда М. К. и В. Ф. обогнули кусты, им показалось, что пылают четки в руках ламы. Перед ним и правда горел маленький костер, возможно, это был отблеск — но уж слишком яркий… Бурят Костя стоял перед ламой на четвереньках, уткнув голову в землю и закрыв затылок руками.
Левитация. До окончания ночи больше ничего примечательного не произошло. Лама с учеником исчезли на рассвете, никто и не заметил как. Правда, через несколько дней непонятно откуда к воспоминаниям добавилась «открытка» — лама скользит по воздуху над землей рядом с осликом, которого тянет на поводу ученик.
Когда совсем рассвело, после завтрака, Федор Игнатьевич поставил в стороне, около «виллиса», походный столик и два раскладных стула. Вызывал всех по одному и расспрашивал о событиях минувшей ночи. В. Ф. откровенно рассказал обо всех своих впечатлениях. Слушая, Федор Игнатьевич только качал головой. В конце произнес обидную фразу про внушаемость. Сильнее всего была выволочка, которую он устроил переводчику. В. Ф. потом задумывался — за что? Ведь он сам разрешил пригласить ламу. Быть может, Федор Игнатьевич тоже видел что-то особенное?
В чем была конкретная задача экспедиции, В. Ф. не знал до сих пор. Когда на дороге стали встречаться населенные места, «виллис» все чаще исчезал, иногда на день, на два. Начались встречи с китайскими товарищами, но В. Ф. обычно приглашали, только когда требовалось сделать снимки на память. Федор Игнатьевич мог в нем разочароваться как в потенциальном сотруднике разведки, но продолжал ему доверять как фотографу. Поручал время от времени техническую работу со снимками.
Их отношения выдержали испытание временем, сохранились до сих пор. Несмотря на служебный рост Федора Игнатьевича и на то, что В. Ф. оставался простым фотографом. На другого покровителя сейчас рассчитывать было трудно. Благодаря Федору Игнатьевичу (и его заданиям) В. Ф. до сих пор числился на полставки старшим лаборантом в фотолаборатории ЛИТМО, хотя появлялся там от силы раз в неделю. По нынешним временам (В. Ф. подумал об университетской компании сына) это могло считаться «стыдным секретом». Об этой стороне их отношений он избегал рассказывать даже Тане. Она знала, конечно, кто такой Федор Игнатьевич и об их старой дружбе. Сверх того о чем-то, вероятно, догадывалась, но молчала. Секрет не становился менее стыдным из-за того, что Федор Игнатьевич недавно вышел на пенсию и само будущее тайного покровительства оказывалось под вопросом.
* * *
Пока Т. В. была на работе, В. Ф. успел тщательно просмотреть бумаги в комнате Гоши. Органы государственной безопасности — источник опастности для простого гражданина, даже когда они пытаются тебе помочь. У них всегда — свои приоритеты. Еще со вчерашнего дня, с разговора с Петром Алексеевичем, он думал, что необходимо будет осмотреть комнату сына. Обыск лучше сделать самому, пока его не догадались провести другие. В случае чего — уничтожить улики, то есть то, что может показаться уликами с их государственной точки зрения. Как все переменилось… Лет десять или пятнадцать назад он относился к органам с куда большим доверием, а теперь даже осмотр вещей собственного сына представлялся чем-то недостойным. Что может обнаружиться, он не знал, но дополнительно успокаивал свою совесть соображением, что в комнате Гоши могут найтись ключи к его исчезновению.