По залитой светом центральной аллее парка имени Горького я спешил на эстрадное представление и чуть не опоздал. Весь концерт прошел под взрывы смеха и гром аплодисментов, а когда конферансье пожелал всем спокойной ночи, зрители еще долго стоя аплодировали артистам.
На землю опустилась ночь. Все умолкло. В безоблачном небе, казалось, и звезды замерли, словно и они боялись нарушить тишину. После трудового дня огромный город, легко вздохнув от изнуряющей жары, погрузился в спокойный сон.
Линия боевого соприкосновения
Когда я проснулся, то не сразу понял, ночь это или уже наступил день: было темно и только сквозь узкую щель в закрытых ставнях пробивались полоски света. Мне стало не по себе в этой маленькой душной комнатушке. «То ли дело на аэродроме!» – позавидовал я товарищам: раздольное поле, покрытое цветущим клевером, степной воздух, строгие ряды палаток, «грибки» дневальных, выстроившиеся новенькие самолеты, синь неба…
Свой выходной я наметил провести за городом, в лесопарке. Завтра рассчитывал решить все порученные дела, во вторник навестить родителей – и снова в лагерь.
Быстро оделся и на остановку. В трамвае душно, людей столько, что руки держу по швам. На одной из остановок на переднюю площадку втиснулся мужчина средних лет и, не переводя дыхания, скорее выдохнул, чем сказал:
– Слыхали? Война! – потом тревожно обвел нас взглядом и снова повторил: – Война!..
Война?!
На первой же остановке трамвай опустел.
Война… Командировка сразу потеряла свое значение. Все мысли были об одном – о нападении фашистской Германии. В ушах все время слышался голос диктора: «Гитлеровские войска вторглись в пределы нашей Родины…» Немцы бомбили Киев, Минск, Севастополь – перечислял я мысленно названные города.
Скорее бы добраться до своей части!
На вокзале неразбериха. Люди метались от вагона к вагону, никто толком не знал, куда и когда будут отправляться поезда. С большим трудом пришлось добираться до Киева. Наш поезд то бесконечно долго стоял на каком-нибудь полустанке, то снова медленно двигался вперед. И только перед рассветом 25 июня он, наконец, прибыл в Киев.
Возле штаба авиадивизии стояла полуторка, на которой обычно возили продукты со склада в лагерь. Из кабины выглядывал знакомый шофер. Его трудно было узнать: грязное, заросшее щетиной лицо, воспаленные глаза.
– Что с тобой? – спрашиваю, показывая на небритое лицо.
– Три ночи не спал, – и махнул рукой. – Да это не беда. Вот, говорят, что мы немца впустили по всей границе – это уже беда! Неужели правда? Ох, не верю я этому!
– Я тоже слышал. Предатели всякие панические слухи распускают!
– Как полагаешь, долго война будет?
– Думаю, что долго ей не быть. Выгоним гадов, да так выгоним, чтобы и внукам своим заказали лезть на чужие земли! Ты не в лагерь? – с надеждой спросил я шофера.
– Туда. Садись, вместе поедем. Будешь под ребра толкать, чтоб не уснул.
В полдень мы были в лагере.
Там, где еще недавно стояли четкие ряды новеньких палаток, сейчас чернели земляные четырехугольники. Часть самолетов была расположена на границе аэродрома, остальные стояли замаскированные в высокой ржи.
Я направился к самолетам и дорогой машинально сорвал тяжелый колос, растер его на руке: крупные налитые зерна перекатывались на ладони. Почему-то припомнилось, как прошлым летом помогали убирать хлеб колхозу. А теперь во ржи стояли самолеты, зрелые колосья клонились к земле.
Возле стоянки самолетов второй эскадрильи я увидел Громова. Высокий, стройный, подтянутый, Федор стремительно бросился мне навстречу.
– Здорово, браток! Добрался! – тряс он меня за плечи. – Я думал, что уж и не увидимся больше.
– Я-то добрался, а у вас как дела, потери есть?
– Пока нет. Немцы не бомбили наш аэродром, ну, а теперь сам видишь, как разрулили машины.
Все самолеты полка, замаскированные рожью, стояли рассредоточенные в шахматном порядке. От окраины аэродрома до каждого из них рожь была повалена неширокой полосой.
– Вылетаем сегодня на аэродром Баскаки. Кажется, начнем воевать и мы, – заключил Громов.
Я пожал ему руку и пошел к своему самолету.
Точно в назначенное время взлетела первая эскадрилья и на высоте двухсот метров взяла курс на запад. За первой – вторая, третья, четвертая, пятая.
Двадцать шестого июня в предрассветной тишине аэродром вдруг зарокотал, загудел различными голосами, то здесь, то там раздавались короткие пулеметные очереди, огненные пунктиры от самолетов уходили высоко в небо и постепенно затухали – технический состав готовил машины к первому боевому вылету.
Первый боевой вылет… Каким он будет – никто не знал. Но в своем воображении каждый представлял его по-разному:
– Ух, никак не дождусь увидеть, как от наших бомб загорится сразу несколько десятков танков, – признался Громов, и его глаза блеснули, как у озорного мальчишки.
– Не страшно, если и с истребителями встретимся, – поддержал я друга. – Подумать только, в одну минуту тысячу восемьсот выстрелов дает наш «шкасик»! А их на самолете пять. Вот это огонь!
– Нет, хлопцы, – вмешался в разговор Колобков. – Не так легко будет воевать, как вы представляете. Немец вон как прет. Видно по всему, что нам очень тяжело везде – на земле, в небесах и на море. Мы должны настраивать себя на то, что драться придется не на жизнь, а на смерть.
– А как же иначе? – раздались голоса. – Александр Невский еще когда сказал: кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. Да и говорил он как раз в адрес фашистских предков.
– Получен боевой приказ! – обратился к нам командир эскадрильи майор Колокольников. В его словах была суровая торжественность. – Получен боевой приказ, – после короткой паузы повторил он, – нанести удар по танковой колонне, которая движется вот по этой дороге. – Карандашом майор показал на карте отрезок между двумя населенными пунктами.
Первый боевой вылет. Он запомнился мне на всю жизнь, как запомнилась встреча с небом, первый самостоятельный полет, первый прыжок с парашютом.
Комэск подробно объяснил весь порядок выполнения боевого задания. На полетных картах проложен маршрут. Нанесена линия боевого соприкосновения – ЛБС. Красным карандашом отмечена цель.
После командира слово взял старший политрук И. М. Кухарев. Наш комиссар был еще и отличным летчиком. В выступлениях да и просто в разговоре его голос всегда звучал властно и убедительно. Кухарев не только говорил, как надо делать, но свои слова подкреплял личным примером. Он мог в воздухе показать летчику, как надо выполнять тот или другой элемент полета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});