Читать интересную книгу Виктория - Ромен Звягельский

Поразмыслив, Ильин решил попытаться выйти на кураторов и попробовать закинуть в Бельгию племянника, сына троюродной сестры по отцовской линии. Он работал в газете второй год, но негде было развернуться парню. А потенциал у него был, да плюс администраторский талант. Ильин, у которого катастрофически лысела голова, а виски стали седыми, в последнее время много думал о старости. А парня с таким материалом, да еще на тему искусства, можно протолкнуть и на радио, и в «Советскую культуру», а может быть, и на телевидение…

— Ну, раз она замужем, — крякнул он, — тогда сам не поеду. Буду ждать тебя в Москве. А вот спецкора постараюсь снарядить. Но ты мне должен сказать волшебные слова: почему ты хочешь, чтобы я поместил о ней статью?

— У нее будет в осень выставка, да и карнавал! Карнавал музыки состоится в то же самое времья, пусть ты приедьешь! — благожелательно и патетически произнес адвокат, впрочем, никогда не слышавший песни «Пусть всегда будет солнце». — Бельгия будет тебе так рада. Ты едешь в будущчем году в Германи?

— Обязательно, если пустят и если доживу! Но ты не убедил.

— Я хотел бы устроить тебе сюрпрайз, но могу сказать уже зейчас, что она имеет отношение к нам с тобой. Непосредственное, — очень правильно выговаривая буквы последнего слова, произнес Филипп.

Они договорились, что Филипп Дескитере позвонит в конце сентября, а Ильин подберет толкового журналиста и начнет оформление его командировки. Он не мог объяснить крупнейшему бельгийскому адвокату по телефону, что визиты на Старую площадь, как она раньше называлась, даже для согласования заграничной командировки сотрудника, всегда заканчиваются плохо. Просто по-разному плохо. Он не мог крикнуть в трубку, объяснить этой трубке, что он заперт и унижен в собственной стране после Победы, после встречи на низком железобетонном мосту через Эльбу с ним, с Филиппом, после всех проверок на благонадежность и примерного поведения — он имел право только на приспособленчество и заискивание. Но он не смог бы этого объяснить и не по телефону. Он себе-то не мог, не брался это объяснять.

— Э-эй, Филиппчик, как ее зовут-то хоть? — успел крикнуть в трубку Ильин.

— Виктория Смейтс, как Победа, — ответила «Бельгия» и добавила, — она примет его у себя в доме.

Самолет оказался с шутливым задиристым нравом: все время издавал какие-то шумы, скрежетал, чирикал, замолкал то одним двигателем, то другим, то затихал вообще, — во всяком случае так казалось Стасу, у которого уже испарина выступила от напряжения барабанной перепонки. Между прочим, самолет, еще и скрипел, поэтому иногда Стас хватался за ручки кресла. Он не то чтобы боялся смерти, но смерти в воздухе ему хотелось бы в своей жизни избежать. Но бывает ли смерть — в жизни? Ведь эти понятия несовместимы: они последовательны. Причем порядок этой последовательности почти всегда строго определен. Почти всегда…

Он смотрел на выпрыгивающие из лимонада искорки воды, на ртутные шарики, прилипшие к стенке чашечки, и вспоминал отца. Отец всегда приходил к нему в минуты упокоения, между одним и другим, следующим этапом жизни, когда Стас ощущал всем своим организмом, что переходит на новый уровень, что достигнуто и завершено что-то очень важное и весомое. Так было, когда он сделал предложение Нелле, завершилась юность, пришла молодость, так было, когда в тридцать один год он написал диссертацию, когда выпустил первый сборник рассказов и вступил в Союз писателей, и вот теперь, когда накануне отлета нигде, включая соседние галактики, не обнаружилось жены. А в этой галактике обнаружилась лишь ее записка, точнее письмо, написанное в порыве гневного приступа любви и ревности, о том, что он ее недостоин, что она ему не нужна, и поэтому он «неблагодарный», о том, что «ухожу» и всякое другое, что обычно бывает в мелодрамах.

Азаров собирал сумку сам. Теперь она выступала с полки над сиденьем, и Азаров совсем недавно заметил свисающий из кармашка носок.

Отец погиб в сорок третьем, как написал командир, «ваш муж политрук дивизиона истребителей танков Азаров А.Я., разрезан пулеметной очередью в бою за село Темиргоевское».

Тогда Стасу было девять лет. Он успел запомнить отца.

Они шли по улице выложенной пузатыми камнями. Он и сейчас может с точностью описать эти камни и эту, спускающуюся прямо в кущу темно-зеленых крепких крон, улицу. Камни уходили далеко в грунт, и перешагивать с одного на другой было нелегко. Можно было и поскользнуться и подвернуть ногу. Маленькая ступня Стасика сползала с камней в щели, и поэтому он боялся сделать шаг, ноги его дрожали, и их сводило судорогой. Отец нервничал из-за нерасторопности сына, но говорил очень тихо и мягко:

— Не шаркай, пожалуйста, ногами. Уже недалеко. Да и с горки легко идти.

У него был красивый гортанный голос, иногда, на Первомай и 7-е ноября он участвовал в концертах самодеятельности своего гарнизона и привозил потом фотокарточки в Москву.

В то лето они впервые отдыхали всей семьей на море. Стасик был маленький и боялся медуз. В первый же день он объелся персиков и покрылся диатезной коркой. В городке, где был расположен санаторий, часто встречались лошади, впряженные в телегу. Живя с матерью в столице, Стасик давно отвык от всякой живности. А здесь был бесплатный цирк: лошади, козы, куры.

С тех самых пор море и любое бескрайнее голубое пространство у него ассоциировалось с отцом. Постепенно в сознании его начинала зиять огромная черная дыра — он тосковал по отцу все эти годы, ему не хватало его голоса, его лица, рук, всего того, что называется бренным телом. Да именно физического присутствия отца не хватало Азарову, присутствие духовное было всегда.

Например, отец всегда приходил в его снах. Стас зачастую и не видел самого отца, но знал, что тот ему снится. Он даже знал, что отец приходит в сны в военной форме, перетянутый ремешками портупеи, как на фотографии, присланной им незадолго до гибели. Стас даже иногда чувствовал запах кожи, этой коричневой, тонкой портупеи с бежевой замшевой изнанкой.

Ему стало спокойнее, когда он ощутил присутствие отца в самолете. Что-то ему подсказывало, что задание, записанное в его командировочное направление мелким почерком Дуняши из отдела кадров, не такое уж и простое. Слишком много не договаривал Ильин, беседуя с ним о Бельгии и Филиппе Деситере в своем кабинете.

Ильин вяло перекидывал свою кисть из стороны в сторону, прося узнать поподробнее биографию героини очерка и как-то постараться увязать ее с военной или патриотической тематикой.

— Только сними ты эти джинсы! — сказал Ильин, наставляя Стаса, в то самое время, когда Дуняша просунула в дверь командировочное и деньги.

Услышав только последнюю фразу, она покраснела и ушла вместе с направлением, так что Азарову пришлось ждать ее лишних сорок минут.

Может быть, именно в эти минуты Нелли собирала свои вещи.

Азаров почувствовал, что ему необходимо очистить свою память о ненужной информации, успокоиться, прийти в себя, словом, начать новую жизнь.

«Да, давно не летал, — вздохнул Азаров про себя, — Засиделся».

В аэропорту его встречал друг Ильина, этот самый Филипп Деситере, о котором главный редактор ему все уши прожужжал. Стас знал его по фотографиям, которые были развешены в кабинете Ильина очень хитроумно: с точным попаданием в цель. Эти фотографии находились именно в тех, не сразу и приметных местах, куда обязательно должен был упасть взгляд посетителя. Причем одних посетителей Ильин сажал лицом к знаменитостям: членам Политбюро и Народным артистам, взгляд других, посаженых лицом к двери, натыкался на маленький снимочек джинсовой команды с гитарами, что висел за шкафом, на портрет Ильина и Высоцкого в театральном фойе, на лица его друзей и родных.

Еще на трапе Азаров одел болониевую куртку, какие только недавно стали входить в моду в Москве, и выглядел теперь настоящим представителем самой вольнолюбивой, самой анархистской власти на земле — четвертой: с надутой, как гандбольный мяч, сумкой через плечо, слегка отодвинутой назад, в мятых брюках и виднеющейся из-под синей куртки водолазке.

— Похолодало тут у вас, — сказал он, потягиваясь и разминаясь на бельгийском асфальте, обращаясь то ли к стюардессе, то ли к публике. Свежо, я говорю.

Он подходил к толпе встречающих, оглаживая свою короткую с первыми сединками челку широкой ладонью. За двумя рядами людей он обнаружил несколько покрупневшего, но так же, как и на фото, молодо выглядевшего человека. «А ведь ровесник Ильина», — пронеслось в его голове.

Филипп приветствовал его, качая рукой из стороны в сторону, готовым заранее радушным смехом:

— А господин Ильин прислал мне своего младшего брата! Здравствуйте, Станислав, — он поставил ударение в его имени на втором слоге, и Азаров почувствовал себя своим среди чужих, — Вы отчен схожи!