Читать интересную книгу Когда вернется старший брат… - Фарит Гареев

Первое время Лёшка относил ту легкость, с какой он одерживал победы на любовном фронте, на счёт собственной неотразимости, но затем всё-таки признался себе, что успех у женщин объяснялся куда проще. А именно тем, что он изначально выбирал барышень непритязательных, дабы не иметь с ними никаких проблем, – ни в начале, ни в конце очередного романчика. Случались, конечно, проколы и накладки, одна скандальная история, к примеру, тянулась очень долго, с рукоприкладством, битьём посуды и взаимными угрозами, но подобное случалось крайне редко. Как правило, всё заканчивалось сообразно расхожей формуле: с глаз долой, из сердца – вон. Тем более что там, в сердце, кроме пустоты ничего не было изначально.

И всё бы ничего, но утром наступало похмелье, не столько физическое, сколько нравственное. Девица рядом была всего лишь телом, сродни резиновой кукле, и даже красота или привлекательность, как тела, так и лица, не делала её одушевлённой, поскольку между ней и Лёшкой напрочь отсутствовал главный фермент в отношениях женщины и мужчины, – чувство. Нет, чувства у Лёшки, конечно же, возникали, но, увы, совсем не те, каких хотелось бы ему в глубине души. Равнодушие, – это в лучшем случае, но чаще всего охватывала Лёшку чувство редкой гадливости, и не поймёшь вот, навскидку, – к партнёрше или же к самому себе, паскуднику. Правда, на этот случай Лёшка нашёл себе нечто вроде морального оправдания: смысл отговорки заключался в том, что он-де как раз ни в чём не виноват, за что и в чём его, Лёшку, можно винить, если он всего лишь следствие, а не причина?

Впрочем, если честно, особых угрызений совести Лёшка все-таки не испытывал и в основном потому, что, как он ясно видел, чувства, которые испытывала по отношению к нему очередная партнёрша, были зеркальны отображением его собственных чувств по отношению к ней. Он играл, но и она играла, он вертел, но и им вертели… Вообще, если разобраться, ещё неизвестно, кто из них был объектом, а кто субъектом. Кто игрушкой, а кто – кукловодом. Кто дрессировщиком, а кто тигрой. Тут под каким углом взглянуть. Но и то, как ты ни взгляни, по любому выходило, – баш на баш. А в результате – пустота, ноль, опустошение.

По-настоящему худо становилось, только если вдруг выяснялось, что новая пассия имеет не только определённые виды на его, Лёшкину, свободу, но и испытывает чувство к нему… Настоящее или придуманное, неважно. Такие отношения Лёшке рвать было труднее всего, тут уж приходилось изворачиваться и финтить, старательно лавируя между правдой и ложью.

Но еще больше угнетало Лёшку то обстоятельство, что все эти интрижки и романчики были абсолютно не похожи на прежнюю любовь. Даже в том отношении, как это (воспользуемся нехитрым эвфемизмом, которым стыдливый от природы Лешка обозначал физиологический процесс) происходило у него с Ириной. Если с Ириной это служило всего лишь приложением, немаловажным, конечно, но всё-таки, то здесь оно изначально ставилось во главу угла и именно потому превращалось в механический процесс, очень редко подкреплённый чем-то отдаленно похожим на чувство. И чем большим становилось число одержанных побед, тем гаже и паскудней чувствовал себя Лешка, особенно когда появилась техника, – как ухаживаний, так и непосредственно всего, что касалось этого. Знакомясь с очередной барышней, Лёшка заранее знал, что в дальнейшем, за малыми отклонениями, всё будет так-то и так-то, да и закончится все известным финалом.

Вот тут-то и выяснилось окончательно, что Ирина, увы, единственная. Если до и после развода Лёшка храбрился, уверяя приятелей, что свет клином на Ирине не сошёлся, то время спустя жизнь убедила его в противоположном.

Ирину нельзя было назвать красавицей, Лёшке попадались девицы куда привлекательнее бывшей жены, но ни одна из них не вызывала даже самой малой толики тех чувств, какие Лёшка испытывал к Ирине. По сути, любую барышню из своей коллекции мог выбрать Лёшка в качестве спасательного круга и перевести короткое знакомство в длительные отношения, но было ли это выходом из положения? То есть, как раз-то из одиночества как положения, это было выходом несомненным, а, пожалуй, что и единственным, но вот одиночества, как состояние души, подобный ход исправить не мог, хоть ты на голову встань. Ведь жизнь с нелюбимым человеком мало чем отлична от одиночества…

Словом, дело, как выяснилось, заключалось вовсе не в количестве женщин, а в качестве отношений с ними. Вернее – с ней, единственной. А цель, которой руководствовался Лёшка, пускаясь во все тяжкие, обернулась тем, чем и должна была – рано или поздно. Получалось, что пытаясь отомстить Ирине столь изощрённым способом, отомстил и продолжал мстить Лёшка в первую очередь самому себе. Потому что с каждой новой одержанной победой он всё больше и больше отдалялся от цели, погружаясь в бездну одиночества, тем более безысходного, что очки, на поиски которых он тратил и себя, и время, находились у него на лбу.

…Впоследствии, три года спустя, изредка вспоминая весь этот тягостный период своей жизни, больше похожий на кошмарный сон, бред, в особенности потому, что тогда казалось, что он никогда не закончится, Лёшка, женатый вторым браком, неизменно приходил к выводу, что выхода в той ситуации у него, действительно, не было. Вернее, – он существовал, и более того, лежал на самой поверхности, только руку протяни, но для того, чтобы найти его, ему, Лёшке, необходимо было пройти сквозь этот ад одиночества и воспоминаний, через все эти поиски способов спасения от них, которые, по большому счёту, сводились к ежедневному бегству от самого себя. Видимо, всё это было нужно Лёшке для того, чтобы после встречи с Ольгой, второй женой, быть подготовленным к работе над ошибками. В том смысле, чтобы назубок усвоить уроки прошлого и никогда больше не повторять совершённых промахов. Ну, а в случае повторения подвергать их немедленному, насколько это представлялось возможным, исправлению.

В этой, новой жизни, всё было и похоже, и в тоже время совершенно не похоже на ту, прошлую жизнь. В бытовом отношении она в чём-то повторяла последнюю, а в чём-то имела свои особенности, но вот само чувство к Ольге было совсем иного характера, нежели с Ириной. Самое главное, в этой любви, даже в самом начале её, не было того безумия, памятного Лёшке по прошлой жизни, что поначалу вызывало у него немалое удивление, – всё-таки ему было с чем сравнивать. С первых же дней чувство это было очень ровное, тихое, – так, что Лёшка не сразу понял, что это такое. Это, впрочем, неудивительно, потому что начиналось всё как очередная интрижка… Подаренная судьбой, как выяснилось несколько позже.

Впрочем, над всем этим Лёшка задумывался мало. У него была теперь новая жизнь и, полностью занятый ею, он почти не вспоминал о прошлой. Новые семейные заботы отнимали столько сил и времени, что на отвлечённые размышления их уже не оставалось. К тому же, – и Лёшка не был исключением, – люди склонны задумываться над чем-либо только когда им плохо… А когда всё хорошо, – стоит ли ломать голову?

И только эти сны, – Господи, эти сны! – в которых настигало Лёшку прошлое и которые снились теперь крайне редко, портили с таким трудом обретённое счастье. Наутро после таких снов Лёшка просыпался совершенно разбитый, и нравственно, и физически, и, глядя на Ольгу, спящую рядом, начинал сравнивать её с Ириной. Неизвестно почему, но Ольга обычно тут же просыпалась и, заметив печальное лицо мужа и потерянный его взгляд, морщила носик и губы, совсем непохожие на губы и нос Ирины, затем улыбалась и говорила что-нибудь вроде: – «Хмурый муж пришёл», и Лёшка, пересиливая в себе, казалось бы, неодолимое, улыбался в ответ.

Дальше начинался новый день, в течение которого Лёшка ходил потерянный, плутая в глубинах и потаённых закоулках своей души, и только ближе к вечеру обретал душевное равновесие. Но под занавес этого трудного дня, уже в постели, уже засыпая, он всегда молил неизвестно кого, чтобы не снилось ему больше прошлое… А если всё-таки снилось, то как можно реже.

Господи, да за что же нам наказание такое, – эти сны?

2003 г.

Станционный смотритель

…уж я ли не любил моей Дуни?

А. С. Пушкин. «Станционный смотритель»

На пригородную железнодорожную станцию старик Евтеев ходит, как на работу. Каждое утро, – зима ли, осень, а только в семь утра он тут как тут. В руке неизменный портфель, в котором пара бутербродов и еще всенепременный мерзавчик, одет неказисто… Бедно даже одет, скажем прямо. Сядет на скамейку рядом с газетным киоском, примет сиротскую позу и ждет-поджидает очередную жертву. Рядом с киоском, – потому как знает, паразит, что пассажиры с проходящих поездов непременно подойдут купить чтиво какое, дабы хоть как-то скрасить томительную дорогу. Впрочем, такие пассажиры Евтеева не интересуют. Они что? – купили себе газетку или целый пук таковых, и обратно в свой вагон. Нет, с такими кашу не сваришь.